— Алексей Николаевич, в каждом интервью, посвященном писательскому юбилею, у нас обязательно есть вопрос, связанный со школьным пониманием его произведений. Наши дети в 7-м классе проходят рассказ «Чудик», причем часто интерпретируют главного героя как сумасшедшего, человека со странностями. Причем ребята категорически заявляют, что не хотели бы встречаться в жизни с такими людьми. Как убедить их в обратном? И, кстати, в школе принято сравнивать Чудика и Юшку — героя рассказа Платонова. Правильно ли это?
— Я думаю, что если «проходить» Шукшина в школе, то начать надо обязательно с рассказа детям о его жажде учиться, о том, как трудно было деревенскому парню получить образование и как он был благодарен всем своим учителям. Как любил узнавать новое, запоминать, воображать, как обожал читать книги, даже воровал их из школьного шкафа (я думаю, во многом именно духовная жажда привела его в литературу). Этим он действительно близок Андрею Платонову, тоже, как сказал бы Шукшин, «выходцу из деревни» (хотя, строго говоря, Платонов был рабочим по отцу, крестьянином по матери и родился в Ямской слободе близ Воронежа). Но обоих действительно притягивали люди неотмирные, странные, чудные: бродяги, философы, искатели правды и красоты. Вот это всё, я думаю, и надо объяснять. Как у Солженицына в «Матренином дворе»: «Все мы с ней рядом жили и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша».
— Вообще пытался ли Шукшин создать образ «советского юродивого», ввел ли он в нашу литературу новый тип литературного героя?
— Честно говоря, не уверен, что Шукшин при всей его жажде знаний знал о существовании юродивых и юродства на Руси или, по крайней мере, всерьез об этом феномене задумывался. Но вот то, что его влекли крайности и странности человеческого характера, — это факт. Тут другое интересно: проследить эволюцию чудиков в его прозе и, говоря шире, разные грани их «чудачества». Оно не всегда такое милое и трогательное, как в хрестоматийных «Сапожках», «Микроскопе», «Степке», «Алеше бесконвойном» — или в том же «Чудике». Другая сторона этого явления — жутковатый Спирька из «Сураза», трагичный Колька Паратов из рассказа «Жена мужа в Париж провожала» или Бронька Пупков из гениального «Миль пардон, мадам!». Наконец, и Глеб Капустин из рассказа «Срезал» тоже ведь своего рода чудик, только злой, обиженный, мстительный. И все это, конечно, типично шукшинские герои. Других таких нет ни у кого. Он их разглядел, вытащил на свет божий и как режиссер поставил в самый центр скорее даже русского, а не советского мира.
— Объясните нашим читателям заново феномен «деревенской прозы». Насколько остро Шукшин чувствовал связь с родной землей, чувствовал необходимость подпитываться от нее?
— Наверное, это слишком большой вопрос для газетной публикации, но, говоря о Шукшине как о представителе деревенской прозы, важно опять же подчеркнуть биографические детали: в отличие от большинства деревенщиков наш герой не жил в деревне подолгу ни в детстве, ни в отрочестве, ни тем более в юности и зрелости. И с этой точки зрения деревенское в нем — происхождение и сокровенные воспоминания нескольких лет сельской жизни. Но именно поэтому он так хорошо видел и понимал обе стороны — городскую и деревенскую. Другое дело, что, оказавшись в тисках между городом и деревней, Шукшин всегда выбирал деревню и перед ней чувствовал вину хотя бы потому, что, в отличие от многих своих односельчан, сумел раздобыть паспорт и избежать колхозной доли. Он из деревни фактически сбежал в семнадцать лет, бросив на произвол судьбы мать и сестру, и поэтому его любовь была во многом покаянной, что, кстати, очень хорошо чувствуется в знаменитой сцене из фильма «Калина красная», когда Егор Прокудин кается перед своей брошенной матерью.
В то же время и здесь была своего рода эволюция: от заступничества и любования деревенскими жителями в ранних рассказах Шукшин двигался к предъявлению довольно жесткого счета им в поздней прозе и прямых высказываниях: «народ наш на карачки опустился».
— Мне кажется, или у родившихся в раннем СССР классиков ни у одного нет биографии, не искаженной сталинскими репрессиями? Насколько детально вы для тома «ЖЗЛ» изучили судьбу его родителей? Дело в отношении отца Шукшина действительно полностью надуманное?
— Когда мы беремся рассуждать на эти темы, очень важна точность. Особенно сегодня, когда так много спекулятивного со всех сторон. И поэтому утверждать, что репрессии коснулись абсолютно всех, было бы так же несправедливо, как говорить о том, что никаких репрессий не было и все это придумали диссиденты и Солженицын.
Но все же список писателей, чьи отцы погибли или по разным причинам попали в тюрьмы в советское время, действительно впечатляет. Вот только несколько самых ярких имен: Александр Вампилов, Василий Аксенов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Чингиз Айтматов, Юрий Трифонов, Булат Окуджава, Юрий Казаков…
Но и здесь случай Шукшина особенный. Во-первых, семья долго не знала, что ее глава был расстрелян несколько месяцев спустя после ареста в 1933 году. А во-вторых, когда Шукшину приходилось заполнять анкеты при вступлении в партию, при поступлении во ВГИК, он всякий раз писал неправду о своем отце, фактически от него отрекаясь, что доставляло ему много внутренних страданий. Вина перед матерью, вина перед отцом — он никогда не говорил об этом прямо — но это, правда, важнейшее в его судьбе. А вслед за виной — жажда ее искупить, жажда мести, если угодно. Недаром его любимым литературным героем был Гамлет. Что же касается истории ареста отца, то она очень подробно описана в документальной статье алтайского краеведа Василия Федоровича Гришаева «Сросткинское дело», на которого я в своей книге о Шукшине с благодарностью ссылаюсь. Гришаев изучил все доступные ему архивные документы, и сомневаться в достоверности его работы не приходится. Это была действительно огромная трагедия, когда в ходе спецоперации ОГПУ в Сростках в одну ночь было арестовано 83 человека, и всех их по приговору тройки расстреляли. Ни забыть, ни простить этого Шукшин не мог.
— Автомобильный техникум, работа на тракторном заводе… Василий Макарович не хотел сразу стать писателем? Когда появились его первые литературные опыты? Изучали ли вы некие ранние дневники, записки — что мы знаем об отрочестве и юности будущего Мастера?
— Существует свидетельство, что он начал писать довольно рано, как раз тогда, когда учился в техникуме, но вряд ли эти тексты, включая ранние записки, сохранились. Есть письма, они опубликованы в девятитомном собрании сочинений, и любопытны они тем, что очень книжные по стилю. А вообще, в его юности много белых пятен, и хотя, казалось бы, Шукшин жил по историческим меркам совсем недавно, в биографии есть целые месяцы, когда мы не знаем, где он был и чем занимался. Отсюда даже родилась легенда, что Шукшин чуть ли не в тюрьме сидел, что есть чушь полная, но к опасной черте, возможно, он приближался. Во всяком случае, интерес к тюремной теме и в его прозе, и в кинематографе глубоко не случаен. Однако, если верить мемуарам Георгия Буркова, Василий Шукшин всегда знал, что станет знаменитым, и, возможно, именно это знание его удерживало и вело. Да и своей сестре он прямо писал о том же самом: мое спасение — в славе. Невероятное честолюбие и осознание избранности, своего предназначения, высокого жребия — вот еще один важнейший мотив и мотор его судьбы с самых ранних лет, позволивший ему подняться с самого советского «низа» (сын врага народа) до самого советского «верха». И при этом предельная скрытность, замкнутость, зашифрованность, внутренняя сложность при кажущейся открытости и простоте — вот что такое настоящий Шукшин.
— Если составить карту России Шукшина, какие точки нужно на ней обязательно отметить?
— Его география в первой половине жизни примерно такая: Сростки — Бийск — Сростки — Калуга — Владимир — Подмосковье — Севастополь — Сростки — Москва (ВГИК). Это период с 1929 по 1954 год.
А дальше учеба во ВГИКе и очень непростое, драматическое врастание в Москву, получение московской прописки с помощью бывшей секретарши Ленина Ольги Михайловны Румянцевой (в ее честь он назовет младшую дочь). После этого Шукшин будет много ездить, в том числе и за границу, но главное, конечно, — малая родина, которая нынче так им гордится и с которой при жизни его связывали весьма непростые, я бы даже сказал, конфликтные отношения, что особенно проявилось после выхода фильма «Печки-лавочки», фактически не принятого ни властями, ни общественностью Алтая. Нет пророка в своем отечестве — это как раз про Шукшина (как и то, что «они любить умеют только мертвых», но это отнюдь не в осуждение шукшинским землякам говорится, мы все здесь хороши).
— Нас всегда интересует «формула успеха», и поэтому невозможно не порассуждать на эту тему. Как вы думаете, если бы Шукшин не стал режиссером и сам не появлялся бы на экране, он стал бы всенародно известным? Что сделало его знаменитым: актерский, режиссерский талант или фантастические тиражи литературных журналов тех лет?
— По большому счету его сделала известным «Калина красная». У этого фильма был успех фантастический. Егор Прокудин в исполнении Шукшина влюбил в себя, заворожил, пронзил Россию. Василий Макарович, конечно, был из породы колдунов. Хорошо это знал и умел своим колдовством пользоваться. Но когда мы говорим о «формуле успеха» Шукшина, я всегда вспоминаю одну историю. В те годы, когда наш герой еще учился в Бийске в уже упоминавшемся автомобильном техникуме, была война, и студенты досыта не наедались. И вот однажды поздней осенью по Бие шла баржа с сыром, которая налетела на камни и затонула. Узнав об этом, парни стали нырять за сыром, что было непросто: холодная река, быстрое течение, глубина. У Шукшина есть на эту тему коротенький рассказ «Сыр». «История — как в детстве ловил сыр в реке с разбитого плота. Ловил, да не поймал — не донырнул. А другие донырнули и потом ели. Но попробовать кусочек не дали — такова жизнь, и обижаться на нее не надо. НЕ ДОНЫРНУЛ».
Это — реальный факт из его жизни, но можно предположить, что, не донырнув в детстве, он вынес из этой истории очень важный для себя урок: никого не винить в своих неудачах — и поставил своей целью донырнуть. И — ДОНЫРНУЛ.
Сначала как актер, потом как режиссер и писатель. А что касается писательской судьбы и тиражей толстых журналов тех лет, то самое захватывающее здесь то, что Шукшин — единственный автор, который печатался сначала в кочетовском «Октябре», а затем в «Новом мире» Твардовского, везде оставаясь самим собой. Он был принципиально беспартийный, внепартийный писатель — так сказать, сам себе партия (хотя формально числился в КПСС).
— Можно ли «Калину красную» считать литературным завещанием Шукшина? Какую из экранизаций произведений Шукшина вы считаете наиболее «близкой к тексту»?
— По поводу завещания — с одной стороны, да, но с другой — свой главный фильм он так и не снял. И это на самом деле — главное в его судьбе, и здесь кроется причина его смерти. Связано это все опять же с отцом. По воспоминаниям Василия Белова, Шукшин долгие годы верил в то, что Макар Леонтьевич не был расстрелян, а попал в лагерь и поднял там восстание против лагерной охраны. Вот об этом он и хотел снять фильм, но, хорошо понимая, что в тех условиях это невозможно, ушел в историю и задумал картину о Степане Разине, а на самом деле — о вечном противостоянии народа и государства на Руси. Это был его «гамлетовский» ответ власти, своего рода обвинительный акт.
«Что, русский бунт хочешь показать? Не надейся, не дадим!» — сказали ему в Госкино, где отнюдь не дураки сидели. Но не таков был Шукшин, чтобы у него опустились руки. Нет, он пошел выше — на Старую площадь, в ЦК партии, к члену Политбюро товарищу Демичеву, отвечавшему за культуру.
И — охмурил его. Демичев дал добро. Окрыленный Шукшин стал готовиться к съемкам картины, но тут против него восстали коллеги, режиссеры с его родной студии имени Горького во главе с Татьяной Лиозновой и Станиславом Ростоцким при молчаливом согласии Сергея Герасимова, на которых его чары не действовали. А причина была отнюдь не идеологическая, а финансовая. Исторический «блокбастер» Шукшина выходил таким дорогим, что, запусти его студия в производство, нашим маститым режиссерам не на что было бы снимать ни «Семнадцать мгновений весны», ни «А зори здесь тихие…». Тогда разозленный Шукшин уходит на «Мосфильм» к Бондарчуку, однако тот требует, чтобы прежде была снята картина побюджетней и в более короткие сроки, а уж потом можно будет взяться и за более дорогой и долгий проект. Именно так появилась на свет снятая за девять месяцев и фактически за копейки «Калина красная». Ее феноменальный успех открывает путь «Разину», но Бондарчук (этот «таран с железным наконечником», как звал его Шукшин) ставит последнее условие: снимись у меня в фильме «Они сражались за Родину» по роману Шолохова. Шукшин не хотел сниматься, но выбора у него не было. Он сыграл эту очень трудную роль, и вот тогда, когда остановить его было невозможно, Василий Макарович был найден мертвым в каюте пассажирского теплохода «Дунай», где жила съемочная группа. О причинах смерти споры ведутся до сих пор и, думаю, не прекратятся никогда, но с метафизической точки зрения, если это не убийство, то что? Вот именно неснятый фильм «Я пришел дать вам волю» я бы и назвал завещанием Шукшина.
— В каком году Шукшина впервые прочитали лично вы и что это было за издание? Готов спорить на бутылку шампанского, что это был номер «Роман-газеты» с шукшинской прозой.
— Первое, что я прочитал, были рассказы Шукшина в сборнике «Беседы при ясной луне». Не могу сказать, что рассказы меня сразу захватили, как когда-то сразу же захватили книги Астафьева, Распутина, Белова, Федора Абрамова, Юрия Казакова, Константина Воробьева, если говорить о деревенской прозе. Шукшин, как это ни парадоксально, опять же при всей своей внешней простоте — самый сложный и глубокий из деревенщиков, и до него надо дорасти. Донырнуть, я бы даже сказал!
— Дайте совет читателям: какие из произведений читать обязательно и в каком порядке? Чтобы чувствовать себя полноценно принадлежащим русской литературе, что нужно знать из Шукшина?
— Я думаю, все рассказы, которые я уже назвал, плюс роман «Я пришел дать вам волю» и обязательно рабочие записи. Вот некоторые из них:
• Произведение искусства — это когда что-то случилось: в стране, с человеком, в твоей судьбе.
• Пробовать писать должны тысячи, чтобы один стал писателем.
• Я — сын, я — брат, я — отец... Сердце мясом приросло к жизни. Тяжко, больно — уходить.
• Эпоха великого наступления мещан. И в первых рядах этой страшной армии — женщины. Это грустно, но так.
• Ложь, ложь, ложь... Ложь — во спасение, ложь — во искупление вины, ложь — достижение цели, ложь — карьера, благополучие, ордена, квартира... Ложь! Вся Россия покрылась ложью, как коростой.
• Добрый, добрый... Эту медаль носят через одного. Добро — это доброе дело, это трудно, это непросто. Не хвалитесь добротой, не делайте хоть зла!
• Критическое отношение к себе — вот что делает человека по-настоящему умным. Так же и в искусстве, и в литературе: сознаешь свою долю честно — будет толк.
• Да, стоим перед лицом опасности. Но только в военном деле вооружаемся, в искусстве, в литературе — быстро разоружаемся.
• Угнетай себя до гения.
• Я воинственно берегу свою нежность. А как больше?
• Ни ума, ни правды, ни силы настоящей, ни одной живой идеи!.. Да при помощи чего же они правят нами? Остается одно объяснение — при помощи нашей собственной глупости. Вот по ней-то надо бить, и бить нашему искусству.
• Оппозиция, да. Не осталась бы от всей оппозиции — одна поза.
• Один борюсь. В этом есть наслаждение. Стану помирать — объясню.
• Разлад на Руси, большой разлад. Сердцем чую.
• Надо совершенно спокойно — без чванства и высокомерия — сказать: у России свой путь. Путь тяжкий, трагический, но небезысходный в конце концов. Гордиться нам пока нечем.
• Мы с вами распустили нацию. Теперь предстоит тяжелый труд — собрать ее заново. Собрать нацию гораздо сложнее, чем распустить.
• Не теперь, нет. Важно прорваться в будущую Россию.