Статный красавец Александр Первый, взошедший на трон в результате дворцового переворота и сменивший своего убитого заговорщиками изрядно надоевшего политическому истеблишменту пигмеистого отца, взялся править с места в карьер смело, потому утвердился в людских чаяниях прогрессистом, набрал инерцию благожелательного отношения, воспринимался просвещенным подвижником, а не самодуром и тем паче не палачом — вот перечень первых распоряжений всерьез озабоченного незавидным положением и будущностью вверенной ему империи венценосца: 15 марта 1801 года (через четыре дня после цареубийства) прощены 156 человек, среди них Радищев и Ермолов, еще через неделю — 482 человека (всего помиловано 12 тысяч впавших в немилость), 14 марта сняты запрещения на вывоз всевозможных продуктов, на следующий день отменен запрет на ввоз товаров и амнистированы укрывшиеся за границей беглецы, 31 марта разрешены частные типографии и ввоз книг из-за границы, 2 апреля упразднена тайная экспедиция, 8 апреля уничтожены виселицы, 27 сентября запрещены пытки.
Этот далеко не полный список послаблений говорит о кошмаре, творившемся в замороченной и замордованной бреднями предыдущего императора стране. Летописцы зафиксировали типичный отражавший суть вздорного правления Павла эпизод — видный государственный чин Безбородко, получив три противоречивых указа венценосца, воскликнул: «Бедная Россия! Впрочем, ее станет еще на 60 лет». Нелишне заметить: Павел сумасбродствовал всего 52 месяца. А наворотить успел изрядно.
Сын энергично ринулся разгребать отцовские нагромождения, но накал преобразовательных инициатив неровен, каскад благих намерений то хлещет через край, то ослабевает. Восстания, а они вытекают из прошлых предрасположенностей к недовольствам, вспыхивают тут и там, их садистски подавляет Аракчеев, чей излюбленный метод перевоспитания инакомыслия — шпицрутены. Для изнеженного Александра, с его утонченной ранимой душой, такие дикости болезненно неприемлемы. Но куда деться? Ему, мечтательному, слабохарактерному, нужно удерживать вожжи и хотя бы внешний порядок, иначе страна, не присмиревшая после пугачевского бунта, пойдет вразнос, кроме того, подобно большинству русских самодержцев с немецкой родословной и генетической приверженностью педантичной милитаристской муштре и склонностью маршировать на плацах, обожает военные парады. А еще нужно (либерально, картинно, показательно) покарать убийц отца и продемонстрировать непричастность к самостийной уродливой казни, откреститься от покусившихся на богоданность осуществителей самосуда (с ними Александр вел предварительные переговоры о свержении папы, подразумевая мирное отстранение невменяемого предтечи от кормила и последующие опеку, регентство). Помощники перестарались. Или, напротив, слишком буквально расшифровали и исполнили то, что нетерпеливый вожделитель скипетра имел в виду?
И все же, согласно обнадеженному общественному мнению, затепливается заря «дней Александровых прекрасного начала». Рассматривается несколько вариантов новой конституции. Речь, ни больше ни меньше, — об ограничении могшего и могущего привести Россию к краху абсолютизма и передаче полномочий совещательному органу, составленному из доказавших свою полезность лиц высшего сословия.
При Александре становится возможным возникновение тайных обществ, которые приведут к восстанию на Сенатской площади. Но до этого пока далеко. Пока — страшнейшее наводнение в Петербурге, французское нашествие 1812 года... (Павел Первый успел наладить отношения с Наполеоном — в ущерб дружбе с англичанами. Англосаксы отвечают опасному сопернику на международной арене подстрекательски, науськивательски.) Вернувшиеся с войны юные офицеры, будущие декабристы, опьяненные европейскими революционными флюидами, мечтают раскрепостить крестьянство... Но о назревшей необходимости отменить позорное рабство, унижающее и попирающее человеческое достоинство, им приходится говорить шепотом, на конспиративных собраниях. Почему? Какая крамола в назревшем избавлении от пережитка? При наставшем (вроде бы) либерализме... Причина в том, что мешающих социальным подвижкам сановников декабристы планируют пустить вслед за Павлом Первым. Включая сына-преемника. Ибо Александр уже не торопится внедрять реформы...
Когда Александру докладывают о злоумышляющих и покушающихся на его жизнь волюнтаристах, он огорчен, но произносит: «...Вы знаете, что и я когда-то разделял и поощрял эти мечтания и заблуждения». И прибавляет: «Не мне наказывать». По свидетельству современников он все глубже погружается в религиозность и раздражен политическими дрязгами. Делает вид, что не знает о гибельных взглядах мятежников.
Смерть настигла (или не настигла?) Александра в Таганроге, куда он отправился 1 сентября 1825 года поправлять здоровье. В Балаклавской бухте Александр простудился и скончался (?) 19 ноября. Пока разлагающееся тело будут везти в столицу (лишь 28 февраля траурная процессия приблизилась к Царскому Селу), декабристы недружно выступят против самодержавия. Итог: стремительно восстановленные виселицы, аресты, каторжные поселения. Так начал править новый деспот — Николай Первый. Об отмене крепостного права никто не посмеет заикаться десятилетия.
Упомянутое тело почившего кесаря везут на лошадях по необозримым, уже не подведомственным ему просторам... Ни железных, ни шоссейных дорог. Свинцовый гроб, поставленный в гроб деревянный, обитый золотою парчою с орлами, в процессе перевозки пять раз открывали, чтобы убедиться в сохранности останков. Под гробом держали ящики со льдом, нашатырем и поваренной солью для поддержания холода. Наивные средства не могли уберечь от распада.
Отчет о патологоанатомическом вскрытии и бальзамировании не оставляет иллюзий касательно непревращения бренной плоти в нетленные благовонные мощи: «Вошед в кабинет, я нашел его раздетым уже на столе, и четыре гарнизонных фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами... Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой жестянки с крышкой, и заперты замком».
Но недоверчивая к официальным сообщениям молва воскресила Александра, заботника о народном процветании, прозванного «благословенным» за победу над Наполеоном. Долгое путешествие гроба и избыток войск на пути его следования породили уйму слухов — о том, что государь неправедно устранен, а тело сокрыто, везут-де восковой эрзац, царь отравлен, а тело от яда почернело, он жив, но продан в иностранное рабство...
Самая главная, поныне будоражащая притча — о таинственном бродяге, отшельнике Федоре Кузьмиче, то бишь царе Александре, отправившемся замаливать грехи в Сибирь (поближе к декабристам?), до сих пор смущает умы — ушел, как Лев Толстой из Ясной Поляны, поражал скромностью, предавался монашеской аскезе, длил молитвенный подвиг, подобно святым затворникам, в глуши, скитаясь по заброшенным заимкам, пользуясь гостеприимством сердобольных соотечественников, наставлял их — не с амвона, не с трибуны, а по-житейски обыденно — какими надлежит быть: не воровать, не убивать, не клеветать, не обижать и не обирать, делиться последними крохами...
В книге духовница Даниила Андреева «Роза мира» читаем поразительное: в конце 1825 года из Таганрога в Саровскую обитель, к преподобному Серафиму, отправился пешком путник высокого роста в одежде простолюдина, спустя небольшой срок из Петербурга, отстоявшего от Сарова на тысячу двести верст, прибыл новый государь, и состоялась тайная беседа Серафима Саровского, Николая Первого и послушника Федора. Серафим преставился в 1832-м, а осенью 1836-го к кузнице на окраине города Красноуфимска подъехал верхом высокий человек преклонного возраста, назвавшийся крестьянином Федором Кузьмичом...
Легенда об удивительном старце, осенявшем вниманием крестьян, ссыльных арестантов и прочих несильных мира сего отщепенцев неумирающа. Кто мог излить на униженных искреннюю доброту? Чиновники? Надзиратели? Нет, лишь беспредельно душевный и сердечный отец родной. Хороший царь не цепляется за власть, миссия пастыря — слиться с нищей челядью.
...Крепостное право отменил следующий взошедший на престол Александр, второй по счету в династии Романовых. Он обдуманно и взвешенно осуществил грандиозную реформу и умер мучеником, разорванный бомбой, потому что ослабил узду режима, террористы воспрянули и распоясались, чего не случалось при суровом вешателе Николае. Александр Второй помиловал немногих оставшихся в живых состарившихся декабристов, реорганизовал судебную систему. Увы, «царь-освободитель» не стяжал широкого романтического возвеличивания и поклонения. Таков удел большинства подлинных реформаторов. Воскреснуть и пойти по Руси с сумой вслед за Александром Первым Александру Второму не удалось бы в силу объективных обстоятельств: бомба раздробила и оторвала ему ноги. А вот Александр Первый, согласно прозрению Даниила Андреева, вознесся в Небесный Синклит.
Любопытно потеоритизировать еще и о том, мог ли удостоиться восславляюще-обеляющей притчи держиморда Аракчеев?