Можно назвать этого человека художником-воином. Трудно отыскать другие примеры того, как мастер кисти и карандаша не просто делает зарисовки, находясь поблизости от разворачивающихся боевых действий, но даже принимает в них непосредственное участие. У Василия Васильевича такое случалось.
Он прошел три военные кампании. Летом 1868 года, будучи прикомандирован к штабу генерал-губернатора Туркестана в качестве художника-летописца, Верещагин стал участником обороны Самарканда, осажденного «скопищами бухарцев». Ход событий заставил его не только взять в руки оружие, но фактически возглавить контратаку защитников цитадели. За это 25-летний храбрец, имевший тогда чин прапорщика, получил орден Святого Георгия IV степени. Так что в одном из самых великолепных залов Большого Кремлевского дворца — Георгиевском — среди сотен увековеченных на стенах имен георгиевских кавалеров есть и такая надпись: «Василий Васильевич Верещагин».
В 1877-м, едва узнав о начале войны с Турцией за освобождение балканских славян, художник, не раздумывая, покинул свою мастерскую и отправился в действующую армию. Там находился в самой круговерти сражений, делая наброски на страницах альбома прямо под вражеским обстрелом.
Следующую военную командировку Мастер выхлопотал себе, уже находясь в солидном возрасте. Весной 1904-го он уехал на Дальний Восток, где Россия схлестнулась с атаковавшей ее Японией, которая очень хотела прирасти новыми колониями. Верещагин добрался до тогдашнего центра боевых действий на суше и на море — прибрежной крепости Порт-Артур.
Увы, третья по счету армейская страда художника оказалась для него роковой. Отправившись 31 марта (13 апреля) в море на корабле «Петропавловск», возглавлявшем очередной рейд русской эскадры, Василий Васильевич погиб вместе с почти 600 членами экипажа после взрыва японской мины под килем этого броненосца. По свидетельствам спасшихся моряков, в последние минуты своей жизни Верещагин, находясь на мостике флагмана, делал наброски открывавшейся с высоты панорамы строя боевых кораблей…
Этот человек стал одним из признанных классиков отечественной живописи. Верещагинские картины выставлены в крупнейших наших музеях — Русском, Историческом, Третьяковке... Его «Апофеоз войны» известен каждому еще со школьной скамьи. Мне всегда казалось, что создатель эпического полотна — персонаж из очень-очень далекого уже прошлого, но однажды…
После очередной публикации в «МК» зазвонил редакционный телефон: «Вы писали о цикле картин Василия Верещагина «Война 1812 года»? Хотел бы сделать уточнение на основании имеющихся у меня сведений. Дело в том, что я внук художника». Так мы познакомились с Александром Плевако. Потом было несколько встреч с этим замечательным человеком (который, увы, скончался летом 2021-го) и его рассказы про великого предка-живописца. Александр Сергеевич родился четверть века спустя после гибели Верещагина, но он на протяжении многих лет скрупулезно собирал сведения о родном дедушке и даже поучаствовал в «открытии» одной из его исчезнувших было картин.
Кое-что из услышанного от А.С.Плевако публикуем сегодня.
«Писал свои картины, выплакивая их»
«В блистательной плеяде живописцев, которых Россия XIX века подарила миру и которые принесли ей славу и уважение, Василий Васильевич Верещагин занимает особое место, — подчеркнул Александр Сергеевич. — Он известен во всем мире как первый из великих художников, который открыл людям истинное — страшное! — лицо войны. Мой дед посвятил свою поистине подвижническую жизнь тому, чтобы убедить всех вокруг в необходимости отказаться от столь жестокого способа решения возникающих международных, межгосударственных проблем. Именно поэтому его еще при жизни назвали «апостолом мира»...»
Впрочем, такая позиция Мастера далеко не всем нравилась. Среди оппонентов оказались самодержцы российские.
А.Плевако: «Первая гроза над головой Василия Верещагина пронеслась в 1874 году, когда в столице с триумфом демонстрировалась его Туркестанская серия — итог напряженнейшей семилетней работы. Как свидетельствовал известный художественный критик В.В.Стасов, выставку «толпа целый день брала точно приступом. В продолжение дня полиция много раз принуждена была замыкать двери выставки и впускать по очереди только известную массу людей, иначе всякий раз наверное было бы раздавлено много людей».
Наиболее впечатляли публику впервые демонстрируемые в цикле «Варвары» картины на военную тему — «Нападают врасплох», «Окружили, преследуют», «Представляют трофеи», «Забытый», «Торжествуют», «Апофеоз войны»… Многие из посетителей были восхищены талантом художника, искренне переживая все, что он им показал. Но стали появляться и иные оценки. «Тут все ужасы, представляющие в целом неблагоприятные и для нашего самолюбия нелестные события», — отмечал цензор А.И.Никитенко. Некоторые господа высказывались в том смысле, что на храброе туркестанское воинство брошена тень, что все у художника — клевета, порочащая армию.
Император Александр II посетил выставку со своей семьей, что являлось событием неординарным и поэтому вызвало немало толков, слухов. Тот же А.И.Никитенко передавал: «Говорят, государь был особенно недоволен двумя или тремя картинами, которые и сняты».
Последовавшая травля в печати добила Верещагина. Нервы его не выдержали, и, находясь в подавленном состоянии, он сжег особо ненавистные «верхам» картины «Забытый», «У крепостной стены», «Окружили. Преследуют».
Стасов позднее вспоминал: «В то самое утро Верещагин пришел ко мне и рассказывал, что он только что сделал. На нем лица не было, он был бледен и трясся. На мой вопрос «зачем?» он ответил, что «этим дал плюху тем господам».
Желая свести на нет скандал вокруг сожжения картин Верещагиным, императорская семья решила продемонстрировать обществу благожелательное к нему отношение. Академия художеств, возглавляемая великим князем Владимиром Александровичем, оказывает художнику невиданную честь, присвоив — минуя ряд предыдущих ступеней в иерархии — звание профессора. По прошествии нескольких месяцев газета «Голос» опубликовала переданный через В.В.Стасова ответ моего деда, вызвавший «ужасную бурю»: «Я, считая все чины и отличия в искусстве безусловно вредными, начисто отказываюсь от этого звания. Верещагин». В то время это было актом большого гражданского мужества.
Творческим кредо Василия Васильевича всегда являлся принцип «погружения в боевые действия». Художник полагал: чтобы «дать обществу картины настоящей, неподдельной войны… нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом, иначе картины мои будут «не то»…»
Именно поэтому Верещагин поспешил отправиться в войска, едва лишь начались военные действия на Балканах между Россией и Турцией в 1877 году.
А.Плевако: «Однажды дед уговорил своего давнего приятеля мичмана Н.И.Скрыдлова взять его на миноносец «Шутка», который, следуя по Дунаю, атаковал огромный турецкий корабль. В ходе этой отчаянно смелой операции оба они были тяжело ранены. (Как сообщало «Новое время», одна из зарубежных газет по этому поводу «напечатала недавно, что потеря Верещагина равнялась бы для нас проигрышу большого сражения».) Такой подвиг прославил их как героев этой столь популярной тогда войны. Сам российский император счел необходимым лично посетить бухарестский госпиталь, где лежали Скрыдлов и Верещагин. Но высочайший визит продемонстрировал лишний раз предвзятое отношение монарха к художнику. Сопровождавшие государя отметили, что мичману Александр II вручил Георгиевский крест и при этом, обращаясь к лежавшему на соседней кровати художнику, заметил: «А тебе не надо, у тебя уже такой есть…»
После выздоровления Василий Васильевич вновь отправился в действующую армию». Большую часть времени Верещагин проводил там ближе к передовой. Вместе с солдатами и офицерами Василий Васильевич испытал все трудности зимнего перехода через Балканы. Он стал свидетелем важнейшей для хода войны победы русских войск на Шипке у деревни Шейново.
Все, что удалось увидеть в разгар боевых действий, художник старался запечатлеть на бумаге — порой прямо под огнем неприятеля. Об этом он упомянул в одном из писем Стасову: «Только что воротился с Шипки. Хорошая позиция, нечего сказать: обстреливается с трех сторон и пулями, и гранатами, и бомбами… где ни остановишься порисовать, всюду сыплются свинцовые гостинцы. Выбрал я раз себе укромное местечко… Сел писать… «Долину роз», как с грохотом граната… Обдало пылью, однако, думаю, врешь… — дорисую. Через 2 минуты новая граната — и меня и палитру с красками совсем засыпало черепицей и землею».
Несколько месяцев, проведенных в обстановке военных действий, дали Верещагину богатейший материал. Впрочем, не обошлось без досадных потерь.
А.Плевако: «Дед не мог забыть пропажу 40 этюдов, которые, рискуя жизнью, буквально под огнем написал во время русско-турецкой войны. Они были потеряны из-за безответственности директора плевненского госпиталя Суковенко, обещавшего доставить их в Свиштов на квартиру Верещагина. «Множество чудесных картин из времени движения гвардейского отряда Гурко по Балканам было загублено этой пропажей. В голове моей они остались, — вспоминал художник, — но передать их на полотне без этюдов оказалось невозможно. Были наброски битв под Правцом, под Шандовником и другие».
Те зарисовки, этюды, что сохранились, предстояло использовать для создания новых произведений.
А.Плевако: «Всего за два года вдохновенного, изматывающего труда, работая по 12 часов в день, художник сотворил невозможное — создал около 30 великолепных полотен о русско-турецкой войне. «Воображаемая быстрота моя сводится на из ряда вон выходящее трудолюбие, чистую боязнь терять время в праздности. Только желудок и кишки, причинявшие сильнейшую боль, когда я садился заниматься сейчас после еды, заставляли меня отдыхать два часа в день, — признавался дед в одном из писем. — Остальное время… работал и работал… Уставал я так, что не знал, буду ли в состоянии продолжить на другой день, и, конечно, опять принимался».
А вот еще от него: «В жар, в лихорадку бросало меня, когда я… писал потом свои картины... выплакивая их».
Первыми оценили новую Балканскую серию картин Верещагина парижане в декабре 1879 года. Впечатление, произведенное картинами деда, было потрясающим, поскольку на них была представлена не та война, которую писали до сих пор художники и к которой привыкли посетители, а война настоящая. «Никогда еще ни один живописец не передавал так войны в ее ужасном дезабилье», — подчеркивала газета «Ля Петит Граунд».
В феврале 1880-го Верещагин привез свою выставку в Петербург. Она открылась в доме Безобразова на Фонтанке, став громадным общественным и культурным событием.
В.В.Стасов оценил Балканскую серию как «самое зрелое, самое совершенное, самое трагичное и самое потрясающее, что создал на своем веку Верещагин…»
Беллетрист Д.А.Мордовцев под впечатлением от верещагинской выставки написал: «Ужас, который я испытываю перед его картинами, возвышает в моих глазах подвиг русского народа так, как не возвысили бы тысячи других батальных изображений его храбрости».
Примечательный факт. Император Александр II посетить выставку не захотел. Однако огромный успех ее заставил царя пойти на неординарный шаг: он затребовал Балканскую серию к себе в Зимний дворец! Демонстрацию прервали, две роты солдат-преображенцев перенесли в Белый Николаевский зал дворца все полотна. Но их автора туда не пригласили. Как вспоминал военный министр Д.А.Милютин, император, «пожелав… видеть картины, не желал видеть самого автора»…»
Не слишком приязненное, скажем так, отношение к своему творчеству со стороны «главного российского ценителя живописи» не помешало В.В.Верещагину организовать выставки в крупнейших городах Европы — Вене, Берлине, Гамбурге, Дрездене, Дюссельдорфе, Брюсселе, Будапеште. Сил и личных средств на это художник потратил немало, зато результаты оказались триумфальными.
«Полученный ящик с холстом сожги»
Александр Сергеевич Плевако во время наших разговоров упомянул об одной из главных загадок, оставленных его дедом.
Известно — и выше мы об этом уже упомянули, — что В.В.Верещагин в 1874 году, поддавшись эмоциональному порыву, изрезал на куски, а потом сжег три свои картины из Туркестанской серии.
Но был, оказывается, в жизни художника еще один подобный эпизод.
А.Плевако: «В том, что это в свое время произошло, меня убеждает письмо, которое, отправляясь на русско-турецкую войну, дед отправил своему приятелю М.Я.Леману. «Полученный… с железной дороги ящик с холстом сожги (слово подчеркнуто. — А.П.) на нашем же дворе. Вели дворнику развести огонь и при себе взвалить на него этот ящик. Ты обяжешь меня, если присмотришь за тем, чтобы никто не заглядывал в то, что горит, и не вытаскивал бы из сожаления никаких лоскутов или обрывков полотна… Ты понимаешь, вследствие того, что я тебе рассказывал, насколько исполнение этого есть дело чести, почему и выполнишь, я уверен, эту мою просьбу в самом скором времени без колебаний…»
Исследователи пришли к выводу: узнать что-либо конкретное о картине, находившейся в той посылке В.В.Верещагина, невозможно. Я же, со своей стороны, проанализировав содержание письма, могу сделать несколько выводов.
Во-первых, если, уезжая на войну, дед столь настоятельно требовал уничтожить какой-то холст, то он явно боялся, что если этого не сделать, то в случае его гибели или открытия ящика при других обстоятельствах посторонним лицом обнаружение этого холста приведет к тяжелейшим последствиям для всех членов семьи. Во-вторых, точно такая же опасность существовала для Василия Васильевича даже в том случае, если кто-то мог только заглянуть в то, что горело, или в его руки попали бы обрывки полотна. И, следовательно, в-третьих, на этом холсте было изображено что-то действительно очень опасное для художника.
Данные три факта заставляют меня сделать единственно возможный вывод: хранившееся в отдельном ящике, о котором никто не знал, полотно по своему содержанию являлось — логично предположить — не чем иным, как «ответом» Верещагина на все унижения, испытанные им от представителей «верхов» во время Туркестанской выставки 1874 года. Поскольку пришлось тщательно скрывать этот «ответ», а при возникновении опасности даже уничтожить, да еще при столь строгих мерах обеспечения секретности, то для меня совершенно очевидно, что на полотне было изображено что-то либо прямо связанное с личностью российского императора Александра II, либо — в каком-то виде — сам он.
Тот факт, что М.Я.Леман это письмо не уничтожил, свидетельствует, с моей точки зрения, о том, что ему эта тайна не была известна. В самом деле, из текста следует: Верещагин нечто, связанное с холстом, ему только «рассказывал», следовательно, саму картину не показал. И, я уверен, обошел в своем рассказе вопрос о том, что же конкретно изображено на полотне, не желая подвергать друга возможной большой беде. Леман, следуя инструкциям, лишь сжег «полученный… с железной дороги ящик с холстом...» и, не зная, что было в нем, счел возможным письмо сохранить.
Сам же художник к этому эпизоду своей жизни никогда более не возвращался. Возможно, покров тайны Василий Васильевич намеревался приоткрыть во втором томе воспоминаний. Я уверен, что там содержалось много интересных и важных фактов, причем весьма опасных для самого автора. Не зря же дед в своем волеизъявлении разрешил опубликовать эту часть мемуаров только после своей смерти. Увы, рукопись второго тома исчезла».
Возвращение полотна-«невидимки»
Начиная с 1887 года Василий Васильевич приступил к созданию одного из самых значительных своих циклов — серии картин, посвященных войне 1812 года. Собирая документальные материалы для будущих полотен, художник не пожалел времени на проведение поистине титанической подготовительной работы.
А.Плевако: «Одних только книг мой дед проштудировал свыше 60. В ходе поисков исторических документов той поры он обнаружил поразительно интересное прошение поручика Бонапарта генералу И.А.Заборовскому о принятии его на царскую службу (генерал вербовал в 1789 году волонтеров в русскую армию). Бонапарт получил отказ, поскольку запросил сразу чин майора.
Дед работал над большинством картин из нового цикла в своем доме, который построил в тогдашнем пригороде Москвы — недалеко от деревни Нижние Котлы. Как всегда, трудился самозабвенно, по доброй воле превратив себя в настоящего затворника: «Работаю 365 дней, за исключением того времени, когда я в отъезде или хвораю. Не пью, не курю, никогда визитов не принимаю и сам их не делаю — благодаря этому сохраняю много времени».
В 1899-м в Историческом музее состоялась выставка В.В.Верещагина, на которой он среди прочих своих полотен представил и 5 картин новой серии «Война 1812 года». Ее посетил в один из дней царь Николай II.
А.Плевако: «Интересный штрих к этому «высочайшему смотру». Как и полагалось, объяснения давал сам художник. Рассказывают, что когда император заинтересовался фотографиями 3 картин, сожженных Василием Васильевичем в 1874 году, камергер И.П.Балашов обратился к Николаю: «Ваше величество, прикажите художнику нарисовать их снова», дед резко заявил: «Мне нельзя приказать, ваше превосходительство, меня можно только просить».
Работа над серией, посвященной войне с Наполеоном, продолжалась вплоть до 1903 года, когда художник отправился в путешествие по Японии. Позже, вернувшись из ставшей недружественной России страны, он вновь выехал на Дальний Восток, где на сей раз уже разгоралась война с самураями. Вернуться с полей этих сражений живописцу было не суждено.
Долгое время считали, что серия «Война 1812 года» состоит из 20 полотен. Однако внук художника помог найти еще одно.
А.Плевако: «На самом деле Верещагин написал 21 картину. Но последняя — «Наполеон на Березине» — осталась незаконченной. Вероятно, поэтому моей бабкой была продана фабриканту К.Веберу. Редко кто верил в 21-ю картину, поскольку о ее судьбе ничего не знали вплоть до начала второй половины ХХ века. Тогда благодаря многолетним поискам она была найдена, приобретена Историческим музеем, отреставрирована и 5 апреля 2007 года показана на вечере, устроенном музеем и учрежденным мной Благотворительным фондом сохранения наследия В.В. Верещагина».
100 тысяч вместо миллиона рублей
Верещагин всегда считал, что пишет свои полотна в первую очередь для российских зрителей. Через всю жизнь художника лейтмотивом проходит его настойчивое желание, чтобы картины остались в России. Ради этого Мастер готов был мириться со значительными финансовыми потерями.
А.Плевако: «Есть сведения, что дед отказал даже принцу Уэльскому, которому очень хотелось, чтобы верещагинская Индийская серия — цикл картин, написанных по материалам, собранным во время путешествия по этой стране, — осталась в Англии.
Как бы ни были успешны зарубежные выставки Василия Васильевича, неизменно вызывавшие у состоятельных ценителей огромное желание приобрести полотна, он всегда в каталогах предупреждал, что представленные посетителям картины не продаются. Дед мечтал сохранить их для России. Кроме того, первый из художников, прибегший к сериям, призванным расширить, углубить понимание какого-либо большого замысла, он всегда предлагал отечественным покупателям приобретать свои работы именно сериями, соглашаясь на значительно более низкие цены. Однако царское табу на покупку верещагинских картин государственными музеями или учреждениями действовало, как и прежде... В результате власти просто вынуждали художника продавать его творения за рубежом. Он не раз жаловался на это, с ужасом предчувствуя, «что не в России, а где-нибудь в Америке очутятся мои лучшие работы».
Такая ситуация сложилась, когда безденежье и долги буквально вынудили моего деда решиться на аукцион своих картин после выставки в Нью-Йорке в 1891 году. Некоторые его любимые произведения, в том числе из Балканской серии, остались в Америке, притом материальные итоги распродажи оказались неутешительными: 110 полотен ушли всего за 72 635 долларов! Можно сказать, за бесценок. Вот лишь один характерный пример: «Стена плача» была приобретена тогда за 3 тысячи, а более века спустя, в 2008-м, российский олигарх выкупил ее на аукционе, заплатив 3,8 миллиона долларов!»
Никак не ладилось дело с договоренностью о приобретении для государственного музея цикла картин «Война 1812 года». Шеф Русского музея великий князь Георгий Михайлович обратился к Николаю II за разрешением купить для коллекции три полотна из этой серии, но царь начертал следующую резолюцию: «Нахожу желательным приобретение одной из картин Верещагина».
Только в 1902-м, когда Василий Васильевич организовал выставки своих произведений в США и, оказавшись в тяжелой финансовой ситуации, собирался от безысходности даже выставить на продажу «наполеоновскую» серию, пришло из России сообщение, что казна намерена приобрести все 20 этих картин за 100 тысяч рублей.
А.Плевако: «Лишь несколько лет спустя после трагической гибели деда окончательно решился вопрос с покупкой работ, оставшихся в его мастерской. Тогда в этой эпопее участвовала вдова Василия Васильевича.
Бабушка, оказавшись с детьми в весьма тяжелом материальном положении, тем не менее мужественно боролась за то, чтобы выполнить волю покойного мужа. Она писала министру двора В.Б.Фредериксу: «Нельзя ли вместо пенсии просить государя императора приобрести всю коллекцию… картин, этюдов и рисунков, дабы это собрание осталось в России…»
Мой дядя вспоминал: «Мать соглашалась и на меньшую сумму (не 150 тысяч, а 100), лишь бы только вся коллекция осталась в России».
В итоге состоялась именно такая несправедливая сделка. За 105 картин и этюдов великого художника император Николай позволил заплатить его вдове 100 000 рублей. Притом что незадолго до этого американский миллионер Крейн готов был отдать миллион, чтобы купить все произведения Верещагина, экспонируемые на его посмертной выставке».
* * *
Взрыв неприятельской мины под килем броненосца «Петропавловск», оборвавший жизнь замечательного живописца, прогремел утром 31 марта 1904 года. Известие о гибели этого человека потрясло многих. Газеты писали:
«Верещагин больше, чем талант: это гений, он всегда поражает нас неожиданностью».
«Отечество наше может и должно гордиться, насчитывая в числе своих граждан таких людей, как покойный Василий Васильевич».
«Весь мир содрогнулся при вести о трагической смерти В.Верещагина, и друзья с сердечной болью говорят: «Ушел в могилу один из самых горячих поборников идеи мира».
Сам Мастер, словно подводя итог своей творческой жизни, признавался незадолго до гибели: «Теперь и борода моя поседела, и волосы поредели, а я все еще никак не покончил с войной: призрак войны все еще заставляет меня изображать ее».