Жуть берет наблюдать приступы его кипучей активности и неумолчных витийств. И в то же время охватывает головокружительная гордость. Ох, каков! Масштабен, размашист, крут, требует неукоснительного исполнения изрекаемых замыслов... Да, ложащихся на стол реляций и отчетов об интенсификации производственного процесса не читает (не до мелочей и тонкостей, ибо занят практическим воплощением обуревающих великих идей), зато добивается стопроцентной доскональной реализации намеченного.
Кипы бумаг стекаются в его просторнейший кабинет, перекрывают подступы к рабочему месту, но ни эти, ни другие помехи не способны остановить паломничество соратников в комнату совещаний, где он любит пить чай с лимоном, выслушивать доклады, отчеты, анекдоты (поскольку от природы весельчак и балагур), неустанно проверять: точно ли окружающие уяснили исторгаемые им рекомендации.
Опять-таки, если б сфера его компетенций исчерпывалась краснобайством и ограничивалась разглагольствованиями — реально было бы выправить ситуацию и преодолеть отставание по целому ряду показателей, но он неуклонно и всемерно укрепляет дисциплину, насаждает непринужденную атмосферу, умеет с иголочки вырядиться и соратникам велит празднично и эффектно сиять: ему приятны лощеность, благоуханность, нравится быть в центре внимания и зените славы. Будто пестрый попугай в клетке, прутья которой, впрочем, неразличимы (но наличествуют — это обступившие его со всех сторон льстецы и собственные заблуждения, из такой осады не вырваться!), изрекает с высоты неимоверной снисходительности:
— Не знаю, как для кого, а для меня утро начинается с рассвета...
Его высказываний ждут, им восторженно рукоплещут, просят повторить и растолковать, поделиться еще какой-нибудь бесспорной свежей мудростью. Благосклонно потупясь, он пожимает или передергивает плечами (накладными, пиджачными, иначе выглядел бы сутулым грифом) и, поигрывая уголками губ, откровенничает:
— Скажи, кто твой друг, и определю, какая у тебя зарплата, вилла, яхта... — И прибавляет, лукаво облизнувшись: — А то заявите потом: «Я не я, яхта не моя»...
Спрогнозированный шумный ажиотаж апологетов (каковых в нашем офисе подавляющее большинство) обретает закономерное подтверждение.
Может неожиданно, особенно если в ударе и кураже, брякнуть:
— Требую, чтобы в доме повешенного говорили о веревке!
И тогда опять — аплодисменты, переходящие в овацию, перекатывание цитаты из уст в уста подобострастными ценителями емких фигур речи.
Или доброжелательно пробормочет сверхоригинальное (после чего оно мгновенно становится общепринятым и расхожим):
— Надо жить так, чтоб у тебя все было и тебе за это ничего не было. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно потраченные годы, в течение коих ни бельмеса не приобрел и не нажил...
Или еще более неожиданное (превращающееся тотчас в сверхпопулярное):
— Дураки летят на Запад, а мухи — на запах.
И — дружный шквал комментариев в кулуарах и на очередном брифинге.
Ему ведомо будущее, он охотно и лаконично делится прогнозами:
— Держи ухо востро. И не только ухо... А и... шило... Которое все равно в мешке не утаишь!
И позволяет себе слегка, затаенно улыбнуться.
Однако намек уловлен и интерпретирован в правильном смысле и русле. А если и не до конца и не всеми, то ревнители перлов все равно оглушительно хохочут ораторской эквилибристике и к месту приплетенной пословице.
О прошлом судит обстоятельно, вдумчиво, не с панталыку и кондачка:
— Ретрограды и наукограды — это симбиоз новизны и вечности, не надо охаивать диалектику гибридизации!
О настоящем распространяется не без апломба:
— Быть современным некрасиво, не это поднимает, брысь!
Не чурается критики недостатков, если таковые отыскиваются среди разливанных морей успехов и недюжинных свершений. О прокравшихся во власть прихлебаях строго вопрошает:
— Что-нибудь еще, кроме как стоять на страже, они умеют?
О единичных фактах огульного заушательства, которые практически отсутствуют, судит мягко:
— А есть ли у вас что-либо за душой помимо отрицания?
О Вселенной шарашит со знанием малейших нюансов и аспектов:
— Экспедицию на Солнце снарядим ночью, чтоб не расплавилась обшивка космического корабля. Там ведь кобальт... И карбид. Или что-то в этом роде.
Научных проектов в его загашниках пруд пруди. Например, конверсионных:
— Уничтожать наштампованное не по-хозяйски. Что отмечено знаком качества, должно быть использовано по назначению. Тем паче, если его в изобилии.
Или:
— В каждодневной суете надо обогащать и уснащать газетные и журнальные публикации пословицами предков. Начинать передовые статьи о политике так: «На мой взгляд, худой мир лучше доброй ссоры». А рецензии на спектакли: «Не знаю, как для кого, а для меня театр начинается с вешалки».
Расточает советы всем категориям граждан, включая элитарные слои:
— Не ломайте голову над придумыванием туманных названий для произведений кино и литературы, внедряйте унифицированно просветительские — «Почки набухают весной», имею в виду деревья, «Не бывает гроз без дождей».
А то завернет вовсе планетарно неохватное:
— По призыву Грибоедова собрать книги и сжечь, ликвидировать за ненадобностью творческие объединения — писателей, композиторов и художников, разбить массив деятелей культуры на «могучие кучки» по семь человек в каждой. Тогда на каждый день недели придется один дежурный по искусству.
О бытовых проблемах печется наравне с озабоченностью государственной панацеей:
— Бывает, в магазине покупатель просит ветчину без жира. Я бы таким и масла не давал. Коль жиры ему не нужны. Будь моя воля, еще и печать на лбу оттиснул, чтоб и колбасу не отпускали. Пусть следует обезжиренной линии до конца.
Рачительность прирожденного экономиста пронизывает его концепции:
— Поймали в троллейбусе зайца, штрафуют. Зачем? Поступите конструктивно. В задней части салона отгородите закут. С дверью на запоре. Поймали — и в отсек, под замок. Нравится бесплатно ездить — катайся целый день, пока транспорт работать не перестанет. И тогда его, милягу-симпатягу-безбилетника, выпустить, пусть пешком или в такси домой шкандыбает.
Математика — его конек:
— Дважды два ближе к четырем, чем к пяти, при том что больше — всегда лучше. Есть желающие поспорить?
Желающих, как правило, не обнаруживается.
Не чурается скользких и двусмысленных тем, о каждом событии судит всесторонне, непредвзято и беспристрастно, имея в богатейшем арсенале за пазухой обкатанный морской голыш калиброванного афоризма (заведомо ожидаемого и потому особенно милого сердцу сермяжных традиционалистов):
— Я настаивал и буду настаивать... На лимонных корочках...
Держится в рамках. Не реагирует, если случайно затесавшийся неофит спровоцируют: «Скажи что-нибудь определенное, мудель-пудель, ёксиль-моксиль!» Не скатывается к трюизмам и банальностям, переходить на личности не его стиль. А мог бы. Выкрикнуть «Сам дурак!» Продолжает невозмутимо обобщать. Формулировать. Отзываться не персонально, а воздушно и детски наивно:
— Чтоб тебе лопнуть, красно-сине-зеленый!
Лишь крайняя степень раздражения вызовет безобидно отвлеченную толерантную отповедь:
— У Ивана Кузьмича рожа просит кирпича.
Архивисты с придыханием любопытствуют:
— Откуда всё знаете? В школе успехами не блистали. В институт (автодорожный) не поступили...
— Работал в гастрономе, — без околичностей и кокетства отвечает он. — Селедку в газеты заворачивал и беспорядочно обертки читал. Впитал вместе с рассолом энциклопедический багаж...
И скупо прибавляет, расширяя границы информации о себе:
— Мог сделаться дальнобойщиком, обойщиком, портным. А подался в типографию, штамповал репродукции картин для магазина слепых. Они не различают, что им подсовывают, можно, пока сориентируются, что угодно впарить и погреть руки!
Хорошо, что надежно защищен прозрачной непроницаемой перегородкой, не искажающей голос и цвет волос. Забросали бы цветами. Погребли бы лепестками роз!