— А мы вас ждем, — в проеме палаты стоит человек с внимательными и пронзительными глазами. — Меня зовут Юрий Алексеевич Погорелов, я изготавливал Инне протез. Инна немного задерживается на процедурах, просила предупредить.
Дети Маресьева
Ах, если бы они могли заговорить, передать эмоции, звуки неуверенных шагов вставшего на протез человека. И сколько их было...
— Вы не поверите: 32 года назад на вашем месте стоял тот самый человек-легенда Алексей Маресьев, прототип героя «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого, — заговорил Юрий Алексеевич. — Я ведь здесь тружусь с 90-го года. Так вот, когда я увидел настоящего Алексея Петровича Маресьева, испытал шок. Я же со школьной скамьи воспитывался на советской литературе. И о подвиге летчика, сумевшего выжить наперекор приговору, победить инвалидность и вернуться на фронт, о его силе воли, стремлении жить знал наизусть.
В тот день в 1991-м, когда случилась наша встреча, я уже знал, что мне предстоит изготовить для него новый протез. Мне самому тогда было 23 года. Маресьева к нам направили по линии ЦК ВЛКСМ. Дело в том, что в 1989 году принципиально изменилась технология нашей работы. Мы внедрили производство модульных протезов верхних и нижних конечностей из литьевых пластиков по немецкой технологии. Так вот, Алексей Петрович на протезирование приехал с супругой. А мне тогда казалось, что все это сон: я находился рядом с героем. Снимал с его ноги слепки и не мог в это поверить. Несмотря на свой возраст — 76 лет, Маресьев выглядел волевым и вел себя очень мужественно. Мои представления о нем совпали.
В то же время меня поразили его скромность и простота в общении. Он пришел к нам на тяжелых кожаных протезах. А когда мы изготовили для него новые — легкие, без креплений и мешающих комфорту деталей — и Маресьев их надел, то здорово удивился: ведь протезы были настолько легки и непривычны для него. На новых конечностях очень трудно шагнуть впервые, ведь ноги их не чувствуют. Мы кинулись его поддерживать. Но Алексей Петрович нас отстранил: «Я сам!» — так и сказал. «Я на первых сам пошел и на этих смогу». И пошел. Походил несколько дней, опираясь вот на эти специальные брусья. Упражнения поделал, а на третий день уже побежал по коридорам.
А я как горд был! И очень потом жалел, что не оказалось у меня тогда под рукой фотоаппарата сделать исторические снимки. Удалось только взять автограф на книге из моей домашней библиотеки «Повесть о настоящем человеке». Так что память о Маресьеве осталась.
— Кстати, наша Инна мне его очень напомнила. Неделю назад примерила, надела протез, а сегодня смотрю — уже носится по этажу. Помните, у Бориса Полевого: «Чем слабее и немощнее становилось его тело, тем упрямее и сильнее был его дух»? Я поразился мужеству этой простой женщины. Она родилась в Донецке, 17 лет работала в школе учителем английского языка. С 2014 года, когда район начали массированно обстреливать, Инна с семьей продолжала там жить и трудиться. Хотя многие люди не выдержали, уехали. Мы ведь с Инной много бесед провели. Я должен был понять ее реабилитационный потенциал — настрой на возвращение к нормальной жизни. Это — главная составляющая лечения!
Главное — поверить в новую ногу
Юрий Погорелов работает с Инной уже три недели. Несмотря на положительный результат, сложности еще остаются.
— У нее ампутация была в январе этого года. По профессиональным меркам — совсем недавно. Когда Инна приехала к нам в Центр, культя еще была в отечном состоянии. Надо было отек снять. Я показал, как делать правильное бинтование. Вот с этого момента и началась подготовка к протезированию. Когда протез был изготовлен, Инне предстояло научиться делать первые шаги. Это очень больно. Здесь должен включиться мозг: человеку нужно осознать, что теперь эта искусственная конечность должна стать для него родной. В новую ногу нужно поверить! Это означает, что человек не должен ежеминутно переживать, что нога вдруг подломится, сломается, и он упадет, — говорит Юрий Алексеевич. — О ней надо научиться не думать.
Инна поначалу походила «в брусьях», потренировалась с костылями и постепенно перешла на трость с подлокотником. Я заметил, как только она поняла, что все у нее получается, — ожила, захотела бегать. Но один момент заставил меня испытать просто профессиональное счастье, если такое бывает: Инна захотела надеть платье!
— И протез будет незаметен?
— Конечно. Делается специальная косметическая облицовка, аналогичная здоровой конечности. Сверху надеваются колготки, и — вперед! Инна шутит, говорит: «Представляю, будто новые туфли надеваю. Красиво же будет!»
— Какой самый ответственный момент в изготовлении новой ноги?
— Снятие слепка с культи. Все зависит от рук мастера. От того, насколько скрупулезно и точно он сделает свою работу, будет зависеть состояние человека. Если допущена ошибка, пациент будет мучиться. Сформируется неправильная походка, деформируется позвоночник, боль не будет проходить и т.п. Сейчас у Инны идет процесс адаптации. Работа с ней не закончена, она будет долгой. Возможно, что-то придется еще подтянуть, отшлифовать...
За дверью послышались шаги, она распахнулась. И в комнате появилась Инна Тарасенко — как будто взошло солнце. По крайней мере, мне показалось, что вся она будто светится — глаза, улыбка... Заговорила с порога: «Дошла до вас сама! Заждались?»
«Летят снаряды, а мы считаем»
Район, где живет Инна, плотно прилегает к контролируемой Украиной территории.
— Раньше они из Марьинки по нам бахали, а теперь, после того как их чуть подвинули, стреляют из Курахово. По жилым районам они обычно бьют минометными снарядами или «Градами». Раньше — 80-м калибром, а теперь — 155-м. Я заметила, сейчас по нам бьют какими-то чудовищными боеприпасами — с огромным количеством поражающих элементов, — говорит Инна. — В тот день, когда снаряды попали во двор нашего дома, раздался звонок сына на мобильный. Я была на работе. Он плакал, хотя ему уже 12 лет, и говорил, что не может спрятаться в подвале, потому что двор завален битым стеклом — задело дом. Стекла вывалились.
От гаража осталась груда кирпичей. Я помню, в тот день постреливать начали с утра. Я не особо волновалось, такое стало привычным. А после сообщения сына сорвалась и побежала домой. Когда летают снаряды, у нас общественный транспорт вообще не ходит. Пока бежала, отчетливо слышала, как с Марьинки выпустили из минометов еще порцию на наш поселок. До нас ведь от мест пуска по прямой — всего 7–10 км. Поэтому звук выхода боеприпаса мы улавливаем четко. Вот он вышел, и мы считаем: раз, два, три... взрыв. То есть чем быстрее раздается взрыв, тем ближе, значит, к границе нашего поселка стоят смертоносные установки. Если ты слышишь свист, это признак того, что снаряд летит рядом, но не на тебя. Вроде как можно особо не дергаться. Так вот, в тот обстрел 9 января в нашем поселке много домов пострадало.
Муж с сыном попытались выехать на машине в тихое место и чудом остались живы. Несколько снарядов разорвались на дороге рядом с колесами, посекло стекла. Временно перебрались к родственникам. Ведь в доме нельзя было жить без тепла и света. Через неделю пришли в себя, вернулись кормить живность — собаку, кошек — и убраться немного. День был светлый, тихий. Как сейчас помню — 14 января. Муж забивал фанерой окна, а я собрала стекла и понесла их подальше к мусорной свалке. Я тогда отошла от дома метров на двести. Взрыв возле меня раздался неожиданно. Вся земля рядом вдруг вздыбилась. И я почувствовала что-то неприятное в ноге. Я уверена, снаряд сбросили сверху с дрона. Все было как-то уж внезапно. Выследили, наверное, меня и скинули. Только зачем?! Я же мирный человек. Думаю, это сделали смеха ради. Позабавиться.
У нас ведь в поселке ни солдат, ни военных объектов вообще нет. Люди живут своими мирными делами: ходят на работу, растят детей, ухаживают за стариками. За что меня расстреливать?! Как многие переселенцы, я не уехала на Западную Украину просить пособие. Я осталась работать на своем месте. Я не просила их помощи... ни копейки. За что меня так?!
Из реанимации — за рабочий стол
— Когда я уже лежала в больнице со своей травмой, к нам в палату зашла врач-анестезиолог. Она рассказала, что в нашем поселке в начале этой весны во время обстрела погибла бригада «скорой помощи». С украинской стороны прилетело прямо по машине. Когда одну из раненых — молоденькую девочку — сотрудники «скорой» из пострадавшей бригады привезли в больницу, она все за руки врачей хватала: «Спасите... спасите... пожалуйста!». Но нельзя было спасти. Травмы, несовместимые с жизнью. А я же ведь тогда тоже периодически впадала в уныние: мол, зачем мне жить без ноги... Анестезиолог, рассказывая про случай со «скорой», все на меня смотрела, будто говорила: «Ты же живая!». И я собралась, перестроилась. Попросила мужа привезти мне программу, учебники, ноутбук. Стала вести дистанционные уроки.
У нас ведь в районе большая нехватка педагогов. Я, кстати, свои уроки начала выкладывать уже на третий день после реанимации. Душа болела: как там мои ученики, лишь бы не отстали по программе. Я ведь еще и завуч по воспитательной работе. У нас смешанный формат обучения. Когда интенсивно прилетает, свет есть не везде, значит, Интернет не работает, не все ученики могут в 9 утра подключиться к онлайн-уроку. Я использую любые способы для передачи ребятам знаний. Обучающие видео готовлю и рассылаю. Если у кого-то есть проблемы по конкретной теме, даю спецзадания в личку.
И, кстати, красной нитью на всех уроках у нас идет тема безопасности: мы обязательно проговариваем с детьми, как себя нужно вести в сложной ситуации. Например, нельзя ходить по улицам в наушниках, чтобы не пропустить звук выпущенного снаряда. Обязательно обращаем внимание, чтобы ребята на улицах внимательно смотрели себе под ноги: есть опасность напороться на мину-«лепесток» или мину-«парашют». Этим добром украинцы нас засыпают регулярно.
Сейчас вот живу в обнимку с компьютером. Хорошо, что в Центре есть Интернет. Он хорошо ловит в холле первого этажа. Там за столом я по вечерам и работаю. Под конец учебного года нужно выдать много отчетов, планов. Участвую в этом процессе как могу. Помогать же надо коллегам. Я периодически ловлю себя на мысли, что все же есть в этом мире какая-то высшая справедливость. Меня нашли волонтеры — низкий поклон общественнице Елене Пироговой и ее единомышленникам, которые вывезли всю нашу семью в спокойное место, а потом в Подмосковье.
Эти люди помогли оформить все необходимые документы, поместили на реабилитацию в ЦВТ, собрали деньги на протез. Мне кажется, я попала в рай! Ведь не каждому выпадает такое: лечиться — и чтобы близкие были рядом. А без мужа и сына я бы не смогла адаптироваться к новому образу жизни. Даже снять-надеть протез самой пока не получается. Помогает супруг. О нас тут все заботятся. Мы будто попали в большую дружную семью. Чувствую ее огромную душу, которая болит.
И еще хочу, чтобы люди узнали о моей истории и научились ценить свою жизнь и то, что у них есть две руки и две ноги. И что некоторые их проблемы на самом деле — сущие пустяки по сравнению с настоящей трагедией, после которой учишься жить заново.
— Инна, а все-таки вы же ведь могли уехать из Донецка, найти работу в другом, более спокойном месте, — спрашиваю я.
— А мой коллектив? Как же я их брошу?! А мои ученики что подумают? Мы же своими поступками им пример даем. Тебе трудно, а ты сопротивляйся, стой на своем, несмотря на препятствия. Я вот сейчас восстановлюсь и обратно вернусь. Меня, кстати, на встречу в Москву сам министр просвещения приглашал. А я отказалась. Мне тяжело дается эта слава. У нас в Донецке каждый человек герой, неловко.
Инна заплакала... и я не сдержалась.
Нельзя мириться с ролью жертвы
Мы как-то все сразу заторопились и пошли дружно вместе с Инной вниз.
— Вы столько пережили в жизни и находите силы улыбаться, — сказала я ей.
— А мы улыбаемся, чтобы не заплакать, — ответила она. — У нас в районе все так говорят. Я иногда думаю: почему в тот день снаряд выбрал именно меня? Что в своей жизни я сделала не так? Мне высказывали потом, сидела б я дома тихо, никуда бы не ходила и была бы сейчас с двумя ногами. Не знаю... Люди сегодня волнуются, говорят, когда украинцы из Марьинки по нам били, мы хотя бы слышали этот звук беды — выход снаряда. А сейчас их ракеты тихие, их не слышно в полете. Теперь и не узнаешь, когда и куда примерно они ударят. Это гораздо страшнее. Недавно пришла новость, что у нас в Петровском на прошлой неделе погибла директор школы №103, где я училась. Когда со мной трагедия случилась, она меня очень поддерживала. Татьяна Аркадьевна с семьей переехала в более безопасное место. Вот там их и накрыло пять дней назад. Снаряд прилетел в 7 утра. Прямое попадание. Татьяна Аркадьевна погибла. Дочка ее — тоже учитель, сейчас в реанимации в тяжелом состоянии. Внучка в больнице, а ей три годика. В доме еще коллега-педагог была, тоже ранена. И муж пострадал. Трагедия...
— Вы собираетесь вернуться на родину. Разве можно привыкнуть к страху?
— Человек ко многому может привыкнуть. Вот только нельзя мириться с ролью жертвы! Раньше приходили мысли, может, лучше бы я погибла тогда, переплакали бы все да и закрыли тему. А когда я встретилась с Погореловым и он мне рассказал, какие герои через его кабинет прошли, я воспряла. Знаю, все будет хорошо. Я не желаю зла тем, кто сделал меня такой, какая я сейчас. Это глубоко несчастные, заблудшие существа. Какое жалкое состояние — платить ненавистью за ненависть. Если враг твой голоден или его мучает жажда, напротив, накорми, напои его. Вот так надо!
...В холле у выхода Инна показала свой рабочий стол, где ловит Интернет. Потом мы с ней обнялись и вышли на крыльцо.
— До ворот не пойду, а то обгоню, а вы обидитесь, — сказала она и засмеялась.
Я обернулась. Инна взмахнула мне рукой. Она стояла в проеме, маленькая и хрупкая. Но такая настоящая, прямая и решительная, будто сделана из стали.
А мне вдруг вспомнились строчки стихотворения землячки Инны Тарасенко — поэтессы Марии Ватутиной:
Ты к любви возвращаешься, оживаешь,
Из пепла встаешь, к небесам взываешь:
Нам прибавилось силы, приросло, открылось,
Русское вона где сохранилось!