Нам будут рассказывать, что «незаимствованных» слов в русском языке почитай что и нет, разве что матерные.
Нам будут рассказывать, что в XXI веке такие законы — архаизм, и не будут работать.
Нам будут рассказывать, что проследить за исполнением такого закона невозможно.
Нам будут рассказывать, что молодежь его не примет, потому что она сидит в Интернете, а Интернет (ха-ха-ха) — это уже иностранное слово, ну вы поняли.
Нам будут устраивать праздник непослушания, с капустной юмориной и ехидными подковырками.
Сделать это будет тем легче, что закон и наказания-то никакого не предусматривает. Так что отважного превозмогания и веселого торжества над косностью государства будет выше крыши. И этим будут заниматься образованные люди, которые, по совести, должны были бы найти себе гораздо лучшее применение, но не найдут, и искать не будут, уже хотя бы потому, что получать от государства деньги — это одно, а помогать воплощению его замыслов — совсем другое, власть-то ведь отвратительна, как руки брадобрея, не будем ей помогать, будем потом наслаждаться, как у нее не получилось (и правильно, и не должно было).
Но я вполне представляю себе, как должен работать этот закон, хотя совершенно не уверена, что он будет так работать или хоть задуман для этого.
Прежде всего следует резко сузить само понятие «заимствование». Термин этот крайне неудачен, поскольку в нем заложено представление о слове как о чужом и временном. То, что вы «заимствовали», — не ваше и имеется у вас на время. Эти оттенки смысла ощущаются и в отношении к языку, а между тем они лишние и ненужные. Следует принять некую отсечку — скажем, полвека — и если слово бытует в русском языке в течение этого времени, оно закономерно должно считаться русским словом; в некоторых словарях можно делать пометку «русское слово такого-то происхождения».
Затем нужно свободнее встраивать слова иноязычного происхождения в русскую систему склонения. Это должно само собой происходить со словами, оканчивающимися на «а» или на согласную. У нас сейчас запросто доходит до того, что мы марку самолета «Боинг» пишем латиницей и боимся склонять: «Следователи рассказали семьям погибших в крушении Boeing в Индонезии о причинах катастрофы» — я прямо цитирую заголовок одного из крупнейших новостных порталов, и такого в принципе не должно быть в русском языке. У нас есть категория склонения, она живая и должна быть одним из способов освоения слов. Другой пример — название издания «Ридовка». Его пишут латиницей и боятся склонять, хотя оно прямо образовано как русское слово, с русскими суффиксом и окончанием. Если ввести параллельное (хотя бы уж) кириллическое написание — склонять его мгновенно станет проще, и даже станет удивительно, как мы могли не склонять.
Нет, повторюсь, этот закон о защите русского языка отнюдь не будет лишним, он очень и очень нужен, а вот как он станет исполняться — совсем другой вопрос.
«Молодежь сидит в Интернете, она не будет…» Он не должен быть рассчитан в первую очередь на молодежь. В первую очередь закон должен быть рассчитан на дикторов и новостников, а также журналистов. Это они — это следует считать частью их работы, их профпригодности — должны следить за употреблением предпочтительно русских слов (в том числе устоявшихся русских слов когда-то иноязычного происхождения). Это они, новостники и дикторы, должны использоваться — иногда прямо целенаправленно использоваться — для введения в язык новых придуманных слов, потому что слова иногда придумываются, потом употребляются, а потом входят в язык. У нас этот механизм убит напрочь, на шаге придумывания: мы даже не пытаемся придумывать, а тупо берем из «другого языка». И все знают, что под другим языком в 95% случаев понимается английский.
Можно сколько угодно превозносить англоязычную культуру за то, что в ней так много интересненьких новинок, которые перенимаются вместе со словом, но мы вовсе не обязаны перенимать эти слова. И право: книгообмен ничем не хуже «буккроссинга», общежитие лучше «коливинга», а мастерская (или со-мастерская) — «коворкинга»; единственное, что мешает употреблению русских слов, — это лень. Впрочем, еще и трусость. Та самая трусость перед капустной юмориной: «Ты что, патриот, да? А патриот ведь нерусское слово, знаешь, да?»
И вот этими тупыми ухмылками можно убить любое здравое начинание.
В воплощении своем оно, конечно, может оказаться и не здравым. Я, например, представляю себе средний уровень тяжелого канцелярского косноязычия чиновников, и мне трудно вообразить, что они будут исполнять новый закон горячо и с охотой. Проще предположить, что они будут пытаться его саботировать, с удовольствием используя для этого интеллигенцию; «творческие люди» и «руки брадобрея» вполне могут для такого дела помыть друг друга, чтобы представиться чистыми.
К слову, и государство наше сейчас находится в таких сложных условиях, когда многим свободолюбивым личностям может в особенности захотеться устроить праздник непослушания на том поле, на котором за это ничего не будет. Русский язык на этом поле может пасть случайной жертвой, «если государство — за, то я — против».
Не стоит сбрасывать со счетов и высокую вероятность перегибов. Борьбу — может быть, искреннюю, а скорее, показную — со словами иноязычного происхождения, давно прописавшимися в русском языке. Уже сейчас несколько смущает суждение о синонимах — «при отсутствии в русском языке синонима»… Но это нормально, когда в языке есть несколько слов для обозначения одного и того же. Скажем, английский язык — если подходить к нему с той же линейкой, которой безжалостно меряют русский, — весь насквозь состоит из «заимствований». В том числе на определенном этапе, когда английская знать говорила по-французски, на английскую почву был пересажен пласт французской лексики, и едва ли не для каждого умозрительного понятия в английском языке можно найти синоним французского происхождения. Это не делает язык менее английским.
Не надо искоренять в языке синонимы иноязычного происхождения, и даже птичий «коворкинг» был бы менее отвратителен, если бы употреблялся не вместо русского слова, а вместе с ним, как наряду с «Интернетом» бытует слово «Сеть». Однако надо целенаправленно поддерживать и создавать свое. Именно так: не только поддерживать, но и создавать. Для этого есть способы: прямое придумывание и внедрение новых слов; воскрешение полузабытых старых; расширение использования слов, прежде употребительных только в определенной местности; игры со стилем. Понятно, к примеру, что «красава» и «кросавчег» — не совсем то же самое, что «красавец» и «красавчик», но это тоже синонимы, и для богатства языка они по-своему ценны.
Будет ли новый закон полезен — зависит от того, как он будет исполняться, но вот саботаж защиты русского языка, выставление ее «невозможностью» и «нелепицей», сюрреалистическое «давление на Пушкина» людьми, которым до Пушкина, как до Полярной звезды, — все это, бесспорно, будет очень вредно. Хотелось бы этого не увидеть. Хотелось бы.