За юбилейным трепом для «ЗД» с Аркадием Семеновичем на его студии не покидало ощущение общения с задорным, ироничным человеком, все еще молодым и душой, и физической формой. Неведомо, что тому «виной» — жизнелюбие, гены, образ жизни, три жены и трое детей (младшей дочери Соне уже 11 лет, но все любимые и желанные) или непроходящий творческий кураж. Главное, что все это есть. А тяжеленный, на тома повествований, жизненный и профессиональный бэкграунд добавляет лишь изумления: сколько в это хрупкое тельце вместилось событий и свершений почти эпохального масштаба.
Знаменитый «Петруха» — разбитной весельчак, вызывавший у публики всегда улыбку и умиление, признался, что перелистывал, играючи, разные страницы в своей жизни. Образ на стыке шута и сатира был удачно найденной краской, но не сутью. Свойскость, вроде бы и доступная, но на уважительной дистанции, без сваливания в панибратство. Впрочем, эпоха легких и задорных хитов давно уже в прошлом и не вызывает желания туда вернуться. Зато всецело захватила новая страсть — крупная форма, мюзиклы. К наработанной декадами легкости и изящности музыка мэтра приросла эпикой и размашистым академизмом, симфоническим мышлением весьма пристойного уровня. Публика в восторге. На юбилейных показах мюзикла «Князь Серебряный» царили не только аншлаг, но и оглушительные овации.
Но «если сравнивать с Киркоровым» (действительно, а с кем еще?), то, насмешливо улыбаясь, Аркадий «сетует» на нищету. Живу, говорит, в Барвихе, в маленьком особнячке площадью лишь в 220 квадратных метров — не замок поп-короля с роскошной лестницей в парадную залу, по которой «Филипп снисходит до своих подданных». Ну и что? Укупник не в обиде.
— На самом деле никакого дискомфорта нет, — уверяет, — вот, например, родился ребенок, у него маленькая комната, но она у него есть. Конечно, Филипп с его масштабом вряд ли бы поместился даже физически. Это ему не пойдет вообще никак. Но если меня передислоцировать в такой замок, как у него, это будет страшный дискомфорт, — облегченно резюмирует именинник.
И, спохватившись, чтобы, не приведи судьба, не выглядело выпадом, добавляет: «Филипп на самом деле человек, которого можно только безмерно уважать. Всё, что он делал и делает, не только экстраординарно, но и бесконечно талантливо».
— Аркадий, не разберусь в твоей иронии, так ты о чем жалеешь: что не стал звездой масштаба Киркорова, недозаработал чего-то, роскоши не хватает?
— Жалости относительно чего-то материально нажитого или не нажитого вообще никакой нет. Как у любого человека, думаю, даже у Филиппа, есть сожаление по поводу чего-то нереализованного.
— В творчестве, в профессии?
— Ну, конечно. Хотя еще не та ситуация, когда ты лежишь уже на смертном одре и страдаешь: мол, как много я не успел. К большому счастью, моя жизнь превратилась в календарь из многих страниц, которые я все время перелистываю. Сейчас у меня очередная страница, которая началась где-то в 2019 году, которую, как и остальные, никак нельзя было предвидеть в начале жизненного календаря, когда, допустим, я окончил музыкальную и среднюю школы в городе Каменец-Подольский в Украине, поехал поступать в Москву и поступил. Хотя поступить было непросто, в то время был определенный ценз.
— Ты имеешь в виду пресловутую пятую графу?
— Да, пятая графа. Бытовал вполне институциональный антисемитизм. Был ценз, на курс допускались максимум два человека еврейского происхождения. Было такое. Это совершенно точно.
— Ты на себе ощутил эту мерзость?
— Я не ощутил. Я вообще не знал ничего такого. Поехал поступать с папой, мы жили в гостинице «Заря». Папа — учитель математики, а мама — учительница русского языка и литературы. Я сдавал благополучно экзамены — «пятерки», «пятерки», «пятерки», и последний экзамен по математике. Я пришел, написал всё, что нужно, мне задали дополнительный вопрос — задачу, какие-то две прямые вне листа должен был соединить, что-то объяснить, сейчас уже не помню. Я ее решил, пришел в гостиницу, рассказал, показал задачу. Папа на меня в изумлении уставился: «А как ты это решил?» — «Ну, как-то решил». — «А ты бы это не мог решить, это не в твоих силах». «Пап, — говорю, — я не знаю, но как-то решил». То есть это была задача на сверхспособности из программы, которую абитуриенты в школах в принципе не проходили.
— То есть специально задали, чтобы завалить, потому что ты еврей?
— Абсолютно. Но тогда я этого не знал…
— Как догадался?
— Много лет спустя. Из закулисных разговоров. У нас в Бауманском на курсе автоматизации и механизации сварочного производства сложилась очень дружная компания. Мы до сих пор встречаемся, староста нашей группы Михаил Юрьевич Лермонтов — полный тезка и потомок… Долгое время он работал в атомной промышленности, а сейчас управляет Лермонтовской усадьбой в Середниково. Каждый год мы там и собираемся, сиживаем за столом, за которым сидел Столыпин, и все такое... Как-то к нам пожаловал куратор, который вел наши группы, и мы заговорили об этом. Он и рассказал: «Да, возле каждой (еврейской. — Прим. ред.) фамилии стояла точечка». Метка то есть.
— Но тебя таки не завалили?
— Я каким-то образом решил ту задачу, которую мне специально дали, чтобы завалить, а мог бы вернуться в Каменец-Подольский…
— И не болтали бы мы сейчас о твоем ярком творческом пути…
— Не болтали бы. Играл бы там на танцах… или где бы я сейчас был, даже не знаю. Вот сестра моя поехала поступать в Историко-архивный и не поступила...
«Я Галю Брежневу видел…»
— Институтская страница твоего календаря пока никак не намекает на карьеру в шоу-бизнесе. Когда и как случилось непоправимое?
— Еще в детстве, когда ты с шести лет играешь на скрипочке и для тебя это чуть ли не главнее, чем все предметы в школе… Что поделаешь, обычная еврейская семья… Поэтому на первом же курсе (я жил в общаге на 7-й Парковой) мы организовал ансамбль, назывался он «Сигнал»… Вообще сам институт, хоть и технический, был предрасположен к творчеству. В первый же день, когда пришел на занятия, я услышал странные звуки, музыку, доносившуюся со второго этажа. Поднялся. Большой актовый зал, на сцене стоял рояль, и за ним человек играл музыку, которая называлась джазом. Я о таком тогда даже не знал, потому что в Каменец-Подольском мы играли на свадьбах, я — на бас-балалайке с тремя струнами, ездили на халтуры, и мое образование заключалось в том, что я знал, что в мире есть ансамбль, который называется «Битлз», и все люди, которые играют на гитарах, это — битники. Поэтому, когда я услышал человека, а это был Игорь Бриль (знаменитый джазовый музыкант. — Прим. «ЗД»), который играл незнакомую мне музыку, джазовую, то был, конечно, заворожен… Там была потрясающая жизнь, в том числе концертная. Выступали и играли все, включая Сашу Градского. Спустя много лет я рассказывал ему, как студентом был на его концерте. Усилитель, в который была включена его гитара, назывался Marlboro, и мне ужасно захотелось выйти на сцену и посмотреть, есть ли там встроенная пепельница. Я ему про это рассказывал, а он смеялся… Бурная была музыкальная жизнь.
— И что играл ваш «Сигнал»?
— Мы играли на танцах в общежитиях. Чего только не играли, и «битлов» тоже. Но очень хорошо шел Антонов…
— Играя, значит, шлягеры Антонова, ты понял, что твоя судьба не сварочное производство, а высокое искусство?
— Абсолютно все случайно вышло, без каких-то философских терзаний. Просто на последнем курсе института я устроился работать в ресторан «Архангельское». Ресторанов тогда было немного, а этот на Рублевке считался одним из самых блатных и крутых. Я видел всех: от наших хоккеистов — Фетисова и Рагулина, которые в Красногорске тренировались и приезжали выпивать туда, до Гали Брежневой (дочь тогдашнего руководителя СССР. — Прим «ЗД»). Ее любимой песней были «Травы, травы, травы не успели…», и всё это по 40 раз за ночь мы исполняли. Конечно, советская эстрада плюс весь репертуар Владимира Семеновича Высоцкого.
— Высоцкого же госцензура тогда душила…
— «Архангельское» было особым местом. Для чиновников, торгашей и прочей советской элиты. Нам разрешалось. Атмосфера была очень разбитная…
— И что Галя Брежнева? Был контакт?
— Нет, конечно, контакта не было. Она приходила, гуляла, мы играли. Ресторан был один из немногих ночников, которые тогда работали в Москве.
— Многие артисты твоего поколения вспоминают, как начинали в ресторанах, уверяя, что это была лучшая школа… Не то что у нынешних финтифлюшек, всякие шоу талантов и прочая дребедень…
— Я могу сказать только одно: мне, человеку достаточно ленивому, но способному, по жизни всегда везло. Что касается ресторана «Архангельское», там играли потрясающие музыканты, в том числе джазовые. Руководителем коллектива был легендарный Толя Бальчев по кличке Кипа. Ныне кинорежиссер и, кстати, автор многих знаковых песен, которые поет Коля Носков. Конечно, это — школа. В определенный момент к нам пришла работать Лариса Долина. Пришла и сказала: «Можно я у вас попою тут?» Мы не знали вообще, кто это. Спрашиваем: «Что будем петь?» Она предложила Sunny. Как спела — мы все упали.
— Это же шлягерок из репертуара Boney M?
— Да. Sunny, yesterday my life… Тогда это был хит в исполнении диско-группы Boney M, но вообще-то эта песня очень близкая к джазу, в стиле соул родом из 60-х годов (написана Бобби Хеббом, занимает 25-е место в списке 100 лучших песен ХХ века в рейтинге BMI. — Прим. «ЗД»). Она спела, и мы упали перед ней на колени.
— Упали в буквальном смысле?
— Да! То, как она спела! И осталась петь. А я не только узнал, но и открыл для себя Долину… В тот момент я уже оканчивал институт, и меня распределили в город Луховицы, Зарайский район, на авиационный завод. Я сказал своему руководителю: «Толя, такая история. Ну, поеду в Луховицы, там огурцы хорошие». Он говорит: «Какое министерство?» — «Авиационное». «Приноси утром все свои документы и возьми бутылку коньяка», — говорит. Он знал кого-то там. Мы пришли, он поднялся, с документами и коньяком, через 15 минут спустился и всё — я был свободен.
Спекуляция как двигатель творчества
— Был конец 1976 года. В ресторан частенько захаживал Юрий Антонов, он тогда был суперзвездой. Обратил на меня внимание, подошел: «Не хочешь у меня поработать, у меня басист уволился?» У меня гитара была, на которой играл когда-то Пол Маккартни, полуакустическая, «Орфей» называлась.
— В смысле Пол Маккартни?
— Ну, марка такая же, полуакустический бас. Антонов говорит: «Гитара у тебя немодная. Я через неделю жду тебя в Питере». Так как я уже тогда спекулировал музыкальными инструментами — жить-то как-то было надо, — то пришлось срочно менять гитару, дико потратиться…
— С кем ни поговорю, все вспоминают, что тогда чем-то где-то спекулировали…
— Послушай, когда ты покупаешь себе инструмент и начинаешь играть в ансамбле, то тебе нужны струны для бас-гитары, нужны джинсы, а джинсы — 200 рублей, и не в магазине в свободной продаже, а с рук и по блату, струны — 200 рублей, стипендия — 40 рублей. Никаких добавок: 40 рублей и всё, хоть зубы на полку. Родители присылали продукты. Первые мои джинсы «Вранглер» стоили 120 рублей, еще повезло… А струны быстро от пота переставали звенеть, звук становился тухлым, и я их варил в обычной кастрюле, они кипели, вся грязь выходила, и звонкость возвращалась.
— Техобслуживание по-советски… Тренд, кстати, возвращается…
— Хватало на полгода, три-четыре раза постираешь и всё. Поэтому 200 рублей выложи опять. Помню, что первые нормальные струны для бас-гитары мне продал Владимир Матецкий.
— Спекулянт тоже?
— Ну, а как?!
— За 200?
— За 200.
— Нажился.
— Он жил на Осипенко. Как сейчас помню, мы с ним встретились под мостом, на Садовом кольце. Стоим такие, конспирируемся, чтобы милиционерам не попасться на глаза, он мне втихаря струны, я ему деньги.
— Классический шарж из журнала «Крокодил» про барыгу в пальто…
— Ну, конечно! За спекуляцию давали шесть лет.
— А ты что кому продавал и за сколько?
— Я потом уже познакомился с ребятами, сам начал искать инструменты, нашел базу, где торговали, и перепродавал. Потом все мои друзья с Украины начали звонить, и я им подыскивал чего-то, зарабатывал каким-то образом. Пытался как-то продать Fender Stratocaster Андрею Макаревичу (признан иноагентом. — «МК»).
— Продал?
— Пытался. У меня был в продаже Fender Stratocaster. Я где-то увидел или услышал, что Макар играет на таком. Позвонил ему, он приехал ко мне в общагу на 7-ю Парковую, я ему показал гитару. Он внимательно осмотрел ее, взял несколько аккордов, укоризненно посмотрел на меня и вежливо сказал: «Молодой человек, простите, но это же самопал».
— Кроссовки «Абибас»…
— Откуда я знал, я ж не разбирался, мне дали... Мне стало так неловко. Но я был тут ни при чем абсолютно.
— Макаревич припоминает тебе это надувательство?
— Мне кажется, он не помнит.
— Вот сейчас и напомним…
— Представляешь, я даже до сих пор помню кровать, на которой он сидел и вертел эту злополучную гитару, настолько мне было стыдно…
Посланный Антоновым
— Вернемся к Антонову, он тебя пригласил…
— У него я проработал год, и для меня это тоже стало потрясающей школой. Какое количество концертов мы давали! Заезжали в город, Дворец спорта, минимум на неделю. Во-первых, коллектив, который был оснащен самой лучшей аппаратурой!
— Еще бы! Он же был чуть ли не единственным легальным (!) миллионером в серенькой и бедненькой рабоче-крестьянской стране…
— Он был женат на югославке и поэтому как-то доставал аппаратуру оттуда, ему привозили. Органа Hammond не было ни у кого! Ну, может быть, у Слободкина. Я, кстати, прослушивался в его ансамбль «Веселые ребята», но меня не взяли. Пришел на Белорусскую, на их базу, сидели Саша Буйнов, Леша Глызин… Слободкин говорит: «Давай поиграй». Я поиграл. Он был впечатлен. Стал расспрашивать. Оканчиваю институт, говорю, пятое-десятое. Он спрашивает: «А прописка у тебя есть?» — «Нет». — «Мы тебя не можем взять».
— Пресловутый советский фетиш: без бумажки ты какашка, а с бумажкой — командир. Полуфеодальная система…
— А вот Юра Антонов меня взял, потому что это была уже не Москва со всеми ее строгостями, а Московская областная филармония, но я был оформлен не как музыкант. Я вообще не имел права работать музыкантом, поскольку имел высшее техническое образование. Меня оформили техником-радистом. Много чего можно рассказать про условности...
— А почему так краток оказался век в жирном коллективе у Антонова?
— История эпическая! Это было в городе Тамбове, большой сборный концерт организовывал легендарный «катала» Эдуард Смольный, концертный администратор от бога. Центральный зал, огромное количество артистов, которых он катал по области, так называемые «палки».
— Палки?
— Концерты — сленг был такой. За палку я получал 5 рублей.
— Не густо — пять рэ за палку-то. Не «Интурист», вестимо…
— Ну, да… Были певцы, киноартисты, танцевальные коллективы... Они все колесили по области, потом съезжались выступать в этот зал, а в конце сборнячка выступали мы. Аппаратура была Антонова. Мы приехали на поезде, а Юра ехал из Тольятти, где с завода получал новую «шестерку». Он гнал всю ночь, приехал весь черный, усталый, злой. А концерт шел бесконечно. Конферансье — знаменитый Борис Сергеевич Брунов. Артисты всё подъезжали и подъезжали. Мы стоим за сценой, ждем своей очереди. Должны играть 45 минут. Забегает Борис Сергеевич: «Ребят, там не успевает еще Хитяева, давайте вы будете играть не 45, а 25 минут». Ну, хорошо… Не забуду, как бежала эта Хитяева, ее объявляют, а она не успевает, за что-то зацепилась: «А теперь народная артистка Советского Союза Людмила Хитяева!» Вылетает к микрофону, взъерошенная, платье на ходу спадает... Потом еще кто-то… Потом вышел Гена Белов, певец замечательный, и пел песню, а на концерте присутствовал секретарь местного парткома по фамилии Черный. Ему песня понравилась, и он попросил ее еще раз. В итоге три раза Белов пел песню. И в этот момент опять приходит Борис Сергеевич: «Юра, времени никакого нет. Вы играете только три песни». Юра выглянул из-за кулис и сказал: «Владик, выключай аппаратуру!»
— Человек взрывного характера...
— Да, это в нем было и есть до сих пор. Ужас какого взрывного: швырялся микрофонами, бывало, в музыкантов... В общем, Владик выключил. За сценой огромное количество артистов стоят, ждут своей очереди. Брунов подходит: «Юра, я как член коллегии Министерства культуры приказываю вам включить аппаратуру!» Юра говорит: «А пошел ты…»
— И?
— Аппаратуру включили, конечно, но мы уже не выступали. И нас расформировали на следующий день приказом Министерства культуры. Ансамбль «Магистраль» закончил свое существование. Так я и ушел от Юрия Антонова. Устроился работать к Стасу Намину, но не в «Цветы», а в группу «Джаз-Атака». Я уже тогда увлекался джазом и учился в музыкальном училище на джазовом отделении по классу бас-гитара. И опять мне повезло, потому что в ансамбле играли лучшие джазовые звезды того времени: барабанщик Владимир Васильков, саксофонист Александр Пищиков, пианист Давид Азарян, тромбонист Вячеслав Назаров. Мы играли перед варьете в «Континентале», а потом уже выступал Саша Серов. А я уже пытался сочинять какие-то песни, ему показывал… Кстати, свою первую мелодию «Реквием» я сочинил еще в те времена, когда работал в «Архангельском», а репетиционная база у нас была в Театре Станиславского на ул. Горького (теперь Тверская). Толя Бальчев разрешал мне оставаться ночами, поскольку неохота было идти в общагу, и я начал сочинять, к этому располагала магическая атмосфера ночного театра.
— Кружева времени…
— Да, те самые страницы календаря, которые как бы сами перелистывались. Вот почему повторяю, что я счастливый человек. Еще учась в институте, попал в ресторан в Текстильщиках, а там пел Вейланд Родд, первый советский афроамериканец, будущий муж Ирины Понаровской. Познакомился и играл с ним в ресторане, подрабатывал к стипендии. Я стал вхож к ним в дом. Первая песня, которую предложил Ире, называлась символически «Успех», она ей очень понравилась, потому что была джазовой. Но по каким-то причинам этот «Успех» не состоялся, она ее не записала.
— Но успех все-таки пришел, и ты стал хитмейкером…
— Да, после песни «Рябиновые бусы». Песня пошла в народ. Меня это окрылило, я смонтировал дома студию, и дело пошло. Опять же, полагаю, это за счастливый случай…
Крылья «Сволочей»
— «Википедия» дает впечатляющий пантеон артистов, исполнивших твои песни: Понаровская, Киркоров, Пресняков-младший, Орбакайте, Ветлицкая, Сташевский, Казаченко, Успенская, Шуфутинский и на вершине, конечно, этой «пищевой цепи» — Алла Пугачева. Чем, как думаешь, твои песни их привлекали?
— Это еще маленький список, там много кто. Полагаю, знакомство с джазом определило мой подход и к сочинению песен. Мышление джазовое. Когда стал анализировать, то понял, что многие мои песни отличались, по крайней мере, структурно от советской эстрады, которая была. Мышление джазовое, когда сочиняешь не на первую долю, а на вторую… Трудно сказать, только ли в синкопах секрет востребованности, либо в шансе, которым ты воспользовался. Как Алла говорила про «Рождественские встречи»: «Я даю шанс многим, но не все могут им воспользоваться».
— Явно не про тебя!
— Если бы я не попал в дом Понаровской, то и не было бы целой цепочки событий, она бы не спела «Рябиновые бусы». А когда спела, то пришла вера в то, что ты это можешь, а это очень важно… Или, например, что касается кино — все решила случайная встреча на улице с человеком, который бежал куда-то взмыленный. Я его хорошо знал по «Архангельскому», режиссер Сева Плоткин. «Куда бежишь?» — «Да я кино снимаю, опаздываю на смену». Был прекрасный летний день, я вообще ни о чем не думал, ехал на своем «Мерседесе», только недавно купил купе серебристое. Как сейчас помню, за МИДом параллельная улица, и он бежит куда-то на Арбат. «Давай я тебе музыку для твоего кино напишу». Он остановился: «Позвони». А почему? Потому что он снимал по заказу. Когда я уже подписывал договор, то узнал, что заказчик ему сказал: «Ну, пусть напишет, будет дешевле». Я и написал. Это была какая-то короткометражка, даже названия не помню. Но так началась моя большая работа с музыкой для кино. Тоже везение. Уже был клуб «Кино» в «Олимпийском», рядом с моей студией, я там тусовался, подружился с режиссером Сашей Атанесяном. Говорю: «Саш, я написал к картине музыку», а он как раз снимал фильм «Сволочи». «Ну, давай попробуем». И пошло-поехало.
— Сочинительство песен интересует тебя все меньше?
— Интересовать они, может быть, и не перестали, но ты пойми: у меня было три авторских вечера: 2004 год, 2008-й и 2013-й. Огромное количество артистов, бэкграунд, своя студия. Все звезды спели твои песни, но время идет, ты не можешь стоять на месте, иначе — бег по кругу. Стараться написать сейчас песню для Клавы Коки было бы бессмысленно…
— А кино и потом мюзиклы этот новый смысл принесли?
— Кино и мюзиклы — другой жанр, крупная форма, они требуют особого симфонического мышления, а для меня это гораздо интереснее. Киномузыка тоже имела определенный отрезок времени — 10 лет. Фильм «Сволочи» стал отправной точкой, а саундтрек получил даже награду MTV. За 10 лет мы сделали около 50 фильмов только по звуку: перезаписи, записи синхронных шумов, озвучание реплик, плюс больше 20 фильмов с оригинальной музыкой, которую я написал для кинофильмов.
— Внушительный багаж! А сколько песен написал, считал?
— После тысячи перестал считать. Думаю, где-то под полторы тысячи наберется.
— В мюзиклы тебя что увлекло: дань моде или новая творческая страсть?
— Два готовых мюзикла — «Ромео против Джульетты» и «Князь Серебряный» — написаны в соавторстве с поэтом и автором либретто Кареном Кавалеряном, несколько проектов в работе. И опять, как всегда, случайность. С Кареном мы знакомы много лет. Кроме огромного количества хитов, у него еще и восемь песен только для «Евровидения», и это серьезно. Из наших авторов он единственный, пожалуй, с таким послужным списком. Уверяет, что раньше мы даже писали какую-то песню вместе, но я этого не помню. Как-то с ним столкнулись на премьере одного мюзикла в МДМ. Я говорю: «Давай что-нибудь напишем». А у меня давно было желание. Еще, когда вышел фильм «Сволочи», я позвонил Алле Духовой: «Может, сделаем какой-то спектакль на базе этой музыки с твоим балетом «Тодес», мюзикл?» Но она не очень среагировала. И тут Карен. На следующий день он прислал четыре сюжета. У него в тот момент по всей России уже шло не менее 30 разных спектаклей, мюзиклов, он очень плотно работал с композитором Кимом Брейтбургом. Так что Карен — маститый автор. И мы начали. В очередной раз у меня выросли крылья, как в свое время с Понаровской, потом с кино. Колоссальное удовольствие и выброс позитивной энергии.
Метка Пугачевой
— А с Пугачевой что — крылья не росли? Такой пласт твоей жизни!
— Алла, конечно, отдельная история и огромная страница в моей жизни. Начало этой истории я много раз рассказывал. И ты ее знаешь досконально…
— Повторение — мать учения…
— Я знал старших Пресняковых, познакомился с младшим, он уже был нереальной звездой. А я был руководителем студии в «Олимпийском», где и у Аллы был офис, ее Театр песни. Володе записал песню «Туман», она до сих пор одна из моих любимейших. Успех был ошеломляющий, и крылья начали расти снова. Следом Кристине показал песню «Талисман». И на эту песню Алла решила снять клип. Я был приглашен на съемки. Алла сидела за экраном. Я скромно стоял в сторонке и вдруг зачем-то полез со своими пятью копейками: «А вот там…», — говорю. Типа, хотел что-то сказать — мол, дубль не очень. Она: «Мальчик, тебя очень много». И я успокоился… Следующий дом, в который я стал вхож, была квартира Аллы на Тверской. Потом были «Рождественские встречи», я уже был опытным студиоменом, у нас с Максимом Дунаевским была первая кооперативная студия «Гала», и там писались все. Я продюсировал группу «Кар-Мэн» и принес Алле кассету с их песнями. Хотел поставить на «Рождественские встречи», а на обратной стороне была пара моих песен в собственном исполнении, в том числе «Фиеста». Алла позвонила: «Слушай, «Кар-Мэн» еще молодые, попозже. А вот эту песню кто поет?» — «Я». — «Давай с ней ко мне в «Рождественские встречи». Так и пригласила. И после «Рождественских встреч» я поехал с ней на гастроли. Абсолютно другой мир! Новаторский для того времени формат: первое отделение сборник из нас, участников «Рождественских встреч», потом ее сольный блок, эстетика настоящего мюзикла. К концу гастролей я уже не понимал, в каком мы городе. Проехали стадионов 20. В Харькове кричал: «Привет, Уфа!» Смотрю, все молчат. Я оглянулся, а она мне: «Уфа?» Это было смешно. Школа, конечно, потрясающая.
— Сочинять для Пугачевой получалось спонтанно или она заказывала?
— Самая известная моя песня в ее исполнении — «Сильная женщина», с моей музыкой и ее текстом. Время от времени я что-то ей предлагал. Кстати, показывал песню «Стена» на слова Танича. Она даже ее записала, но не исполнила. Я спросил Танича: «Почему не взяла песню?» — «Она сказала: для меня стен не существует». Он долго не думал, отдал ее Долиной.
— Алла придумала ведь и твой публично-медийный образ, ставший каноном. Очки, кучеряшки...
— Когда Алла пригласила меня с «Фиестой» в «Рождественские встречи», то посмотрела и говорит: «Надо кудри». Послала меня к своему стилисту. Он меня постриг и сделал завивку химическую. Хотя у меня вьющиеся волосы от природы, но он сделал «железобетонную» химию, а волосы были длинные. Я пришел домой, смотрю в зеркало, а голова как сена копна. Но очки, кстати, не она мне надела. Я снимал клип «Капитанская дочка», и продюсер Саша Толмацкий дал мне очки своей жены, модные, с такими поднимающимися стеклами. Во время съемок я слишком близко пробежал от взрыва, такой был спецэффект, и магний попал на стекла, очки были испорчены. Саша ругался: «Забирай эти очки себе». Я оторвал эти штуки накладные и надел очки на «Рождественские встречи». Так, собственно, и возник законченный образ. А у Аллы, конечно, глаз — алмаз. О чем говорить! Все это была колоссальная школа: видеть, как она работает, как выступает, как заводит зал, как разговаривает с публикой...
— А с чего ты решил вообще петь? Было как-то ущемлено композиторское эго или комплекс бас-гитариста, который вечно в тени?
— Да нет, ничего этого не было. Я еще в «Архангельском» пытался один раз спеть, и Толя Бальчев сказал мне: «Еще раз споешь, я тебя уволю». И я замолчал надолго. А потом опять все решил случай. Во времена «Джаз Атаки» зарабатывали 400 рублей — оклад, а когда я работал в «Архангельском», то зарабатывал в день 50 рублей, чаевые, которые давали музыкантам за заказ песни. Это были деньги! А когда играешь джаз 45 минут каждый день, и у тебя оклад 400 рублей... Жизнь была не очень. «Шестерка» была ржавая уже. Мне позвонил товарищ, барабанщик, говорит: «Я сейчас в Дагомысе, открывается новая гостиница, не хочешь приехать поработать?» Говорю: «Хочу». Еду. Денег не было, продал зимнюю резину от машины, купил билет, взял свою бас-гитару и приехал в Дагомыс. Он меня встретил и говорит: «Какие песни поешь?» — «Я вообще не пою». — «Как?! А я сказал, что ты поешь. Здесь непоющие не нужны». Я спрашиваю: «И что делать?» Он пошел за сцену, взял талмуд: «Пойдем, — говорит, — надо что-то спеть». Я выучил песню Parole. Порепетировал до вечера, на пляже…
— Далида, наверное, в тот вечер юлой в гробу вертелась...
— Я и сейчас пою Parole вместе с дочкой, кстати. Я в роли Алена Делона, она — Далиды... В общем, самый крутой отель «Дагомыс», крутой ресторан, я выхожу, играю этот «Пароле», у меня плохо с синхронизацией, я не могу одновременно петь и играть. Но как-то спел. И мертвая тишина. Приятель стоял возле кухни с какой-то официанткой. Вдруг эта официантка зааплодировала. Он так на нее посмотрел — дура, что ли?! Это было ужасно, но официантку я потом отблагодарил…
— Хорошее начало певческой карьеры, и, главное, не помешало петь потом на всю страну «Петруху», «Сим Сим», «Я на тебе никогда не женюсь»…
— Опять же случай. Пришел к Марте Могилевской, она тогда снимала много клипов. Хотел сделать видео на «Маргаритку», которую написал для Саши Добрынина. Показал ей песню. Она мне: «Ты идиот?» Мол, кто разбрасывается таким добром?! Говорит: «Сам запиши, я тебе сниму клип». Так Марта в определенном смысле — крестная мать моей исполнительской карьеры…
— А Добрынина, значит, цинично бортанули?
— Я Саше сказал: «Саша, извини». Он особо и не переживал. Мы сняли клип, там снялась и сама Могилевская, и «Квартет И», песня пошла. Таким образом я стал еще и артистом.
— В 2003 году ты назвал юбилейный творческий вечер «Неужели 50?». Фраза «Неужели 70?» актуальна сейчас или уже другое мироощущение?
— Ну, еще в 2013 году был концерт в честь 60-летия «Пора взрослеть». Я повзрослел! Именно от 60 до 70 действительно повзрослел, причем серьезно. Эта десятилетка прошла для меня достаточно успешно. Опять случился в моей жизни поворот, я занимаюсь мюзиклами. Это меня очень вдохновляет, радует. В отличие от кино, где музыка — прикладная, здесь ты создаешь музыку с нуля — ты генератор, ты предлагаешь, делаешь, участвуешь в создании сценария, каких-то сцен. В мюзикле композитор — это человек номер один. Быть номером один в 70 лет — большое счастье!
***
Последняя успешная песня из-под пера Аркадия Укупника в исполнении Григория Лепса вышла 4 года назад. Называлась символически «Аминь», собрала более 30 миллионов просмотров. Но к новым хитам мэтр больше не стремится, хотя признается, что «пописывает песни, но без фанатизма». Однако за его спиной, как и прежде, отчетливо просматриваются крылья, благодаря которым он по-прежнему деятельно «порхает» над музыкально-театральной нивой и полон творческих замыслов, об исполнении которых мы наверняка поболтаем с ним еще не один раз.