В ассортименте любого антиквара есть вещи ходовые — выстави на прилавок или размести в объявлении, и немедленно заберут. Например, хорошая люстра или дизайнерский телефонный аппарат, или столовая тарелка от Кузнецова в первозданном состоянии. Есть такие, что могут лежать на складе или на прилавке годами, создавая атмосферу и украшая интерьер, но редко пользуясь спросом. Например, патефон или фрак, или красивый пленочный фотоаппарат: стоят такие вещи недешево, но в современном мире совершенно непрактичны.
А есть и такой товар, который антиквары берут то ли «за компанию», то ли «из милости». Заодно с другими, более ходовыми сокровищами из опустошаемых во время ремонта или перепродажи квартир. Скажем, покупаешь старинный буфет или письменный стол — в придачу тебе достаются советские многотомные «подписные» собрания сочинений, старые письма, отснятые фото- и кинопленки, альбомы фотографий, открытки. Эти вещи часто лежат в лавках годами — и, за исключением немногочисленных коллекционеров, никому не нужны.
...Альбом, в котором вместо фотографий были вставлены коллекционные открытки с иллюстрациями к детским книгам, два года дожидался покупателя в нижегородской антикварной лавке на углу престижной и центральной улицы Минина. И был куплен, сказать откровенно, прежде всего за сами эти иллюстрации — в семье, где растет малолетний художник, любая хорошая картинка годится как оригинал для срисовывания. То, что примерно половина открыток была заполнена и пересылалась по почте, оказалось сюрпризом.
Открытки — не письма, они где-то до 1960-х годов всегда пересылались без конверта (потому и цена марки «на открытку» ниже, чем цена пересылки письма в конверте). Отказ от приватности и лаконизм открытки в обмен на сниженный тариф и немножко красоты в виде фотографии или рисунка на обороте. Так что никаких откровений или интимности, что иногда бывают в письмах, жанр открытки не предполагает. Но и в таком виде — фрагмент давно рассыпавшейся от времени мозаики одной отдельно взятой семьи оказался захватывающим. Требующим «занырнуть» в эту жизнь поглубже.
Ответственный съемщик
Под простым адресом на большинстве открыток — город Горький, улица Минина, дом 5, квартира 2, — довольно-таки непростое содержание. Парадный сталинский дом, которыми в основном и застроена улица в ее центральной части, был возведен в 1934 году, и назначение его — как и большинства таких домов по всему СССР — было «номенклатурное». Беглый поиск в Интернете по адресатам открыток позволил быстро идентифицировать «ответственного квартиросъемщика», которому, скорее всего, и предоставили квартиру еще до войны.
Итак, глава семьи: Фридрих Товиевич Гринбаум, родившийся 17 ноября 1896 года и умерший в 1961-м. Одессит, сын фармацевта, в начале Первой мировой перебравшийся в Москву и окончивший там медицинский факультет МГУ (1922). А потом, после девяти лет работы в столице, перебравшийся в Горький, где с 1931-го по 1956 год работал научным руководителем Горьковского областного института эпидемиологии и микробиологии.
Специализацией лично профессора Гринбаума были кишечные микроорганизмы, и здесь он был непререкаемым авторитетом всесоюзного значения. Но куда важнее его роль организатора исследований: он фактически превратил, как писала директор института Антонина Мешалова в его характеристике, институт «из маленькой санитарно-бактериологической лаборатории... в крупное научно-исследовательское учреждение, выполняющее определенные научные и производственно-практические функции».
В наше время, когда по очень многим отраслям приходится запускать, догонять, восполнять многолетнее отставание, — можно довольно легко себе представить, что такое, например, во время войны «освоить выпуск 18 наименований бактерийных препаратов, которыми бесперебойно снабжали Красную армию и гражданское население». А вот как именно это было сделано — представить гораздо сложнее.
Исходная позиция (1940 год): институт в Горьком на своей площадке выпускает четыре препарата, а именно коревую сыворотку, антирабическую (против бешенства) вакцину, а также противовирусный препарат для лечения гриппа и диагностикум (препарат из убитых бактерий для проб). Финальная позиция (1945 год): освоены многочисленные препараты от дифтерии и дизентерии, брюшнотифозная тривакцина, раневые фаги (важнейшее средство антисептики) и другие препараты. Причем для производства почти всех этих препаратов требовалась питательная среда (а в стране был временами почти голод, война же!) и живые лошади (что и вовсе было дефицитным ресурсом). Но со всеми этими задачами институт справился...
Кроме того — именно под руководством Гринбаума во время войны разрабатывали планы противоэпидемических мероприятий. В общем, неудивительно, что специалисту такого класса предоставили квартиру в хорошем доме на Университетской улице, в 1943 году переименованной в честь Кузьмы Минина. Там ученый прожил до конца 1955 года, когда получил новое назначение — в Москву, замдиректора по научной части НИИ вакцин и сывороток им. Мечникова (где Фридрих Товиевич и проработал до последних дней жизни).
Маша и ее родители
Да, но большинство открыток — с детскими иллюстрациями, напомним! — адресованы не самому профессору Гринбауму (хотя есть много и таких), а куда более уместному в качестве адресата таких открыток человеку: внучке ученого Маше Гринбаум. Дочери сына Фридриха Товиевича — Анатолия Фридриховича Гринбаума (27.07.1924—13.04.1989) и его жены Зои Васильевны. Эта часть большой семьи Гринбаумов осталась в «фамильной» квартире на улице Минина и после 1956 года. И не только по праву прописки: Анатолий Гринбаум и сам по себе был довольно известным в Горьком человеком.
После войны (а Анатолий Гринбаум воевал, получил боевой орден Красной Звезды) он окончил Горьковский политехнический институт и работал в конструкторском бюро «Волгобалтсудопроект» (позже — «Вымпел»), став главным конструктором проектов. Получил премию Совета министров — «за разработку и внедрение на речном транспорте большегрузных толкаемых составов». На старых фотографиях (и, увы, только на них) можно видеть эти длинные караваны барж с буксирами-толкачами...
А еще одно изобретение, запатентованное Гринбаумом-младшим, — разрушение льда «струнами жидкости высокого давления и кольцевой закрученной воздушной струей» с подогревом.
О Марии Анатольевне (а некоторые родственники в открытках пишут — Товиевне, то есть, вполне возможно, Анатолий Гринбаум имел и «внутреннее семейное» имя Товий, по дедушке) ни открытки, ни поисковые системы ничего нам не сказали — но родиться она должна была в конце Великой Отечественной войны или сразу после нее. Хотя бы потому, что в 1956–1958 годах, к которым относятся подобранные в альбоме открытки, девочка уже умела читать и интересовалась коллекционированием открыток с Буратино, Чиполлино, сказками Пушкина и тому подобными иллюстрациями.
Зато мы знаем, что в Горьком вместе с Анатолием Гринбаумом, его женой и дочерью жила и бабушка Маши — Фаня Александровна (мама Зои Васильевны). Ей передают приветы родственники или друзья из Ростова-на-Дону. А теперь уже московские дедушка и бабушка Маши (профессор Ф.Т.Гринбаум и его жена Эсфирь Давидовна) шлют девочке нежные открытки и мягко упрекают ее родителей в том, что слишком редко пишут. Как узнаваемо до сего дня — только сейчас это «редко» относится к звонкам или видеосвязи...
Москвичи, латыши, горьковчане
Между Москвой и Горьким устанавливается регулярный обмен открытками — в том числе, думается, ради того, чтобы обеспечить Машу пополнением коллекции. В альбоме есть и более экзотические экземпляры — например, венгерские (наверняка кто-то ездил в командировку или турпоездку) и латвийские. С этими понятнее: отдыхать Гринбаумы (те, кому позволяла работа) ездили в Дубулты, причем писали в таких случаях «на почтамт, до востребования».
Находка, лишь подтверждающая выведенную закономерность: интеллигентные люди в СССР предпочитали отдых в Прибалтике. Сразу по нескольким причинам: во-первых, многим нельзя было «жариться» на южном пляже по здоровью, во-вторых, антураж и шопинг в Прибалтике — почти как в Европе. В-третьих, это эстетично (как минимум чуть меньше отдыхающих и нет криков «А вот кому чебуреки горячие» каждые пять минут — а в Крыму и Сочи такое было уже тогда).
Новый адрес «московских», старших Гринбаумов — рабочий: улица Чернышевского, 44, институт им. Мечникова. Все открытки приходят и уходят только туда, никакого личного адреса. Сюда им пишут и «горьковчане», то есть Машенька и ее родители, и московская сестра Фридриха Товиевича Мара (тетя Мара для Анатолия и Маши).
А живут они — причем не одни, а с мамой Фридриха Товиевича Малей (возможно, Малкой или Мальвиной) — где-то не так далеко от института: письма от бабушки Мали внукам и правнучке, написанные твердой рукой, отправляются с «Бауманского узла связи».
Еще из открыток мы узнаём имена друзей Гринбаумов — Левинсоны и Уваровы. Которые поздравляют заслуженного профессора с назначением и даже (видимо, это и правда старые — студенческие? — друзья) успокаивают по поводу каких-то служебных передряг: не будь таким чувствительным, как эта принцесса. Картинка («Принцесса на горошине», разумеется) перекочевывает вместе с остальными в альбом к Машеньке. Где и остается на много лет.
Но страница семейной истории оказалась перевернута и более не интересна наследникам. Наверное, это урок всем нам: копишь ты любовно подобранные вещи и воспоминания или легко с ними расстаешься, твоим внукам, скорее всего, они не понадобятся. Квартиры и прочее «прочное добро» — другое дело.
А еще лучше, наверное, — «копить» и «приумножать» работу, возможно, помощь другим людям... Жить не ради вещей, а ради дела — и тогда тот, кому через много лет попадут в руки осколки твоей жизни, легко «нагуглит» тебя и то, что ты сделал за свою жизнь. Ведь если бы отец и сын Гринбаумы не были талантливы и известны — каждый в своем деле, — найти информацию о них без архивных изысканий или помощи правоохранителей было бы невозможно.
А открытки — хоть их почти и прекратили писать и посылать — все-таки хорошее дело. Особенно старые. Если увидите их на блошиных рынках или интернет-аукционах — не ленитесь, рассмотрите внимательно. Они, знаете ли, иногда рассказывают истории.