К месту дислокации я добиралась больше 5 часов: метро, электричка, автобус. В долгой дороге размышляется легче. В нашей стране почти у каждого поколения была своя «фронтовая полоса»: Великая Отечественная, афганская, конфликты 90-х годов на Кавказе, в Чечне и вот теперь СВО.
В статистическом исследовании «Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил» значится: в период ВОВ из всех демобилизованных по ранению и болезни было более 2,5 млн инвалидов. Среди них с ампутацией верхних и нижних конечностей — 460 000. После вывода войск из Афганистана подсчитали, что увечья, травмы и контузии получили более 100 тысяч военнослужащих. Из них 28 000 признали инвалидами. В основном это были ребята до 25 лет. В 90-е годы число таких калек увеличилось в разы. А сколько травмированных людей вернется после окончания СВО — не знает никто. Они уже есть. Они возвращаются в мирную жизнь.
А каково это — в нашем сытом ХХI веке остаться в лучшем случае без руки или ноги, в состоянии посттравматического стрессового расстройства? Как теперь будут жить, адаптироваться эти люди? А ведь многим из них нет еще и 30. И как все это время жили посеченные афганской и чеченской войнами инвалиды? Как вообще государство, интересы которого защищали эти воины, заботится о таких героях? Ответы на эти вопросы я и искала в Центре восстановительной терапии имени М.А.Лиходея.
«Психологический бронежилет»
В просторных коридорах ЦВТ — живая суета: пациенты в инвалидных колясках и на своих двоих перемещаются по своим делам. А я выхожу из лифта на «медицинском» этаже.
В лечении больных с военной травмой, говорят специалисты, срабатывает именно комплексный подход. Это не только медицина, но и необходимость вовлечь человека в социальную и культурную среду, спорт, когда он участвует в спортивных соревнованиях, плавает в бассейне, смотрит в клубе кино, ходит на концерты, экскурсии, в театры.
— В реабилитации ребят, пострадавших в СВО, очень важна психологическая помощь, на фоне подготовки, например, к протезированию. Увы, обратная сторона любой войны — люди с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Это тяжелое психическое состояние. У человека присутствует физиологическое возбуждение: нет сна, он «заводится» с пол-оборота, всегда готов обороняться: «бей или беги». Прошлое человека продолжает существовать одновременно с реальностью. Задача — помочь принять и переработать пациенту «мешающую» информацию, помочь ему сформировать «психологический бронежилет» для мирной жизни.
Вместе с медсестрой Татьяной выходим в коридор: мелькают люди с процедур, на процедуры. Засмотрелась на человека со строгим, будто высеченным из камня красивым мужественным лицом. «Это Хикматулло Мирзоев, офицер-ветеран спецназа ГРУ, награжден орденом «Красной Звезды», медалью «За отвагу», — гордо сказала Татьяна.
Я подошла, заговорила. Он оживился, будто ждал вопроса.
— Да, я участник афганской войны, гражданской войны в Таджикистане. Мы же боролись с террористами. Здесь поправляю здоровье. В 1985 году наш БМП подорвался на итальянской мине. Меня выбросило из люка, был сильно контужен и травмировал ногу. Потом подлечился — и снова в строй, и опять был ранен взрывным снарядом. Но Всевышний меня сберег, — говорит Хикматулло. — А сегодня уже мой сын Рахимджон командир артиллерийского взвода, участвует в СВО. На передовой в Лисичанске в августе попал под обстрел во время подвоза боеприпасов, получил осколочное ранение ноги. Его подлечили в госпитале, он прошел реабилитацию и на следующей неделе уже собирается вернуться в часть. После распада СССР у нас в Таджикистане начались волнения. В 1992 году они переросли в гражданскую войну. Кто-то говорит и сейчас, что это были лишние войны. Нет! Они имели большое значение для всего мира. На той стороне конфликтов уже тогда находились американские инструкторы. Я уверен, афганская война сдерживала не только наркотрафик, но и защищала СССР от нападок НАТО. Все, что происходит сейчас, похоже на то время. Война навсегда убирает с человека лишнюю шелуху. А мы, шагнувшие однажды в ад, всегда услышим друг друга.
Вечный странник
Пока мы разговаривали, подошли еще несколько человек.
— Я Олег Загрядский. В рамках программы «Трудоустройство инвалидов» работаю здесь в должности руководителя отдела труда, — под мышкой Олег держал папку, кистей рук у него не было. — Как связист на афганской войне я сопровождал колонну на Кундуз. В ущелье машина подорвалась на мине. С обеих сторон начался обстрел. Ясно помню ощущение: как скребу костью о железо кабины, пытаюсь выбраться и не могу. Потом 2 года по госпиталям, учеба в педвузе, работа в школе. Когда приехал в ЦВТ на реабилитацию, мне работу предложили. Вот так и тружусь здесь уже 20 лет. Тогда жена подала на развод, я был в отчаянии. Помню черный день в деталях. Ехал на работу в ЦВТ на подаренной мне «Оке». Подумалось, что никому на свете не нужен. Увидел вдалеке встречный «КамАЗ», перестроился на его полосу и дал по газам. Но водитель оказался опытный — ушел от удара, лишь задел «Оку» по касательной. Я очнулся в кювете. Тогдашний директор Центра — бывший танкист полковник Коротков — со мной жестко поговорил: «Если ты мужик, должен жить!». Вот я и живу. «Оброс» здесь людьми. Женился второй раз. Только знаю: чтобы срыва не было, два раза в год прохожу курс психотерапии. Заливать эмоции спиртным — погибель. А вы меня, кстати, не узнали? Я же снимался в 9-й серии фильма «Дальнобойщики». Сюжет — как на ветеранах-афганцах барыги деньги зарабатывали. Помните сцену, как в притоне, где спаивали инвалидов, у героя Галкина драка случается? Так вот это я там за столом сижу. Случай, кстати, взят из жизни...
А этим летом мы с женой были в селе Казаки Липецкой области на празднике ремесел. Это мои родные края. Зашли в стилизованную казацкую хату сделать фото на память. Вдруг туда мужчина заходит, на нем лица нет. Он почему-то сразу ко мне подсел, разговорились. Мужчина спросил, где я руки потерял, а потом мне и говорит: «А я сына 9 дней назад похоронил. Экзекуцию с ним нацисты украинские сделали — кастрировали. Он в таком виде вернулся с СВО. Его наградили, деньги выплатили… Девушка от него ушла. Сын две недели пожил дома и... Вот так». Я как услышал — всколыхнулось все, стихи вспомнил: «С собой покончил инвалид,/ И две солдатские медали/ За то, что не был он убит,/ Теперь в ногах его лежали». Я и свою историю в памяти перебрал. Когда пришел, меня в военкомате как родного встретили. Там сидели понимающие ребята, которые войну прошли. Директор школы хлопотал за меня насчет работы. Вокруг люди были, не давали закиснуть. А сейчас у нас в стране помощь все больше заявительного характера: попросил, заявился, пороги обиваешь — тебе что-то дадут. А должна быть тесная связь: военкомата, местной власти, общественной организации и вернувшегося воина! «Кто раз ступил за грань мира и не дрогнул, к обыденному уже не вернется. Он теперь вечный странник, вечный строитель себя. До самого конца».
Живущие вопреки
С Татьяной Федоровной мы познакомились возле кабинета физиотерапии. Ее быстрая речь показалась мне неестественной, будто словами она заполняла пустоту внутри.
— Приехала сюда на восстановление, давно перестала спать. Мой сын Иван Пономарев погиб 23 апреля в селе Каменка Харьковской области. В 2020 году он окончил Кремлевское военное училище, его распределили в город Валуйки Белгородской области. Оттуда уже в феврале его направили в Харьков. Любимая фраза Вани: «приказы не обсуждают». Он мне ее всегда говорил, когда я волноваться начинала. За день до ухода сын расписался со своей невестой. Понимаете, Ваня всех своих ребят в дивизии сберег, а сам погиб. Ночью с тремя сослуживцами он пошел в разведку. Они двигались по карте, где отсутствовало нанесение минного поля. Мой сын и двое бойцов подорвались на мине, выжил только один. А Ваню убило осколком. Его наградили орденом Мужества посмертно, — говорит Татьяна. — Хоронили его на Радуницу в родном Урюпинске. Толпа народа пришла. Я какую-то речь говорила в микрофон. Как во сне все было. Люди, чтобы ко мне подойти, выстраивались в очередь. Спасибо за сына говорили, что защищал людей, обнимали, жали руку. Мы со многими мамами выпускников общаемся. Когда он ушел, я новости по телевизору беспрерывно смотрела, ждала — может, сына покажут... Сейчас армия крепче стала. А у Вани на могиле собака живет, спит возле венков. Меня встречает и провожает. Сотрудники кладбища сказали: «Ваш сын собаку завел». А я ее кормлю. Я сейчас ощущаю, что Ванечка мой ангел. Он же погиб, чтобы другие радовались жизни. Вот как. Сейчас важно что-то делать, отвлекаться, не оставаться наедине со своими мыслями. После терапии планирую поехать к младшему сыну в Питер. Он учится на военного инженера, побуду возле него.
Молодого парня с кудрявой бородкой, без ног, в инвалидной коляске, я встречала по 3–4 раза на день: в холле на первом этаже, клубе, возле столовой. Его обычно сопровождала хрупкая, как тростинка, молодая женщина. Оказалось — жена. Я смотрела на них, воркующих и по-своему счастливых, что вместе. Когда они находились рядом, обязательно улыбались, дурачились, бросали друг в друга конфетки. Проходившие мимо на мгновение останавливались, кто-то оборачивался. Лица проходивших светлели, как будто эти двое вместе излучали добрую энергию высокой концентрации. Казалось, она заполняла пространство вокруг. В это «облако» попала и я. Так и состоялось наше знакомство. Валерий Грабчак оказался в отряде «Север» ЧВК по велению сердца. Ранения получил на Изюмском направлении после взрыва снаряда. Последствия — переломы пальцев на левой руке, ампутация среднего. Но хуже всего с ногами — ампутация обеих на разной высоте.
— Пока лежал в госпиталях, все мышцы прилично атрофировались. Два месяца и левая рука была в лангетке. Но я знал точно: что бы ни случилось, выкарабкаюсь, — говорит Валерий. — Когда пришел в зал на кинезиотерапию, поначалу не мог схватить даже ручку тренажера. Но не испугался, объяснил сам себе, что ведь давно не пользовался мышцами. Врач расписал мне индивидуальную программу тренировок, и я не спеша начал работать на тренажерах. Смысл такой терапии — в рациональной нагрузке отдельных мышц. Где-то на второй-третий день я почувствовал, как в моих ослабленных руках запустился какой-то хороший процесс. Они даже зачесались. И я понял — заработали мышцы! Нижним конечностям тоже покоя не даю: заметил, что и там нарастает некая сила после тренировок. Я бы не сказал, что есть какой-то универсальный набор упражнений. «Свои» упражнения подсказывает тело. А общий настрой у меня боевой, ведь рядом моя вторая половинка — Нина. Как выпишусь, буду учиться на оператора беспилотников, чтобы вернуться в строй.
А вечером у меня случилась встреча с Андреем из Петрозаводска. Это было на зеленом диванчике в зимнем саду. Молодой человек с костылями присел на его краешек и неестественно вскинул голову вверх. Потом повернулся в мою сторону, и я осторожно с ним заговорила. Поначалу показалось, что этот человек не хочет идти на контакт. А потом, подобно отпущенной пружине, Андрей долго и подробно рассказывал, повышая голос, как после ранения в зоне СВО заново открывал себя в новом измерении жизни.
— Помню, как перемещался вдоль открытой части окопа под тент, потом свист, грохот страшный, оглушило, упал, тупая боль в ноге, опять грохот, уже за спиной, засыпало землей. Потом провал, чернота. Ребята сказали, больше суток без сознания был. Нас в тот день укры накрыли 120-мм минометным огнем. Цель корректировал беспилотник. Очнулся уже в машине на Ростов, в ушах гул, тело как свинец. Сказали — сильная контузия и часть ноги перемолота. Рассказываю и будто заново все прохожу, — говорит Андрей. — Повоевал-то всего ничего, 3 месяца. Жалко... не повезло. Я уже вторую неделю здесь, качаюсь потихоньку в спортзале, а с утра с психологами общаюсь. Ребята по вечерам песни в караоке поют, а я не могу, как будто что-то мешает. Один остаюсь — пытаюсь тренироваться. Не выходит пока петь, как в той поговорке: будто моей песне кто-то на горло наступает. Не получается эту энергию выплеснуть наружу. Про энергетическую теорию я здесь только узнал. Врач объяснил. Он сказал, что, если что-то не получается, нужно об этом сказать вслух. Я когда один остаюсь, сам с собой вслух теперь говорю. Так что я пока больше слушаю, чем пою. Могу на вечере чуть пританцовывать на одной ноге. Сам над собой иногда смеюсь. Врач сказал — это хорошо. Ведь главное, что не рыдаю, что мне не жалко себя. Наоборот, я понял, что намного выше других — испытал то, что не дай бог кому испытать. Я теперь смотрю на людей с позиции мудрого покровителя, что ли. Будто разрешаю им быть самими собой. Пусть живут счастливо, и никогда бы им не слышать скрежета металла. А меня иногда так прорывает… Хочу говорить без остановки, что-то в деталях вспоминается; хочу, чтобы меня слушали. А потом — резко — будто вакуум вокруг, ничего не хочу. Сейчас это все легче объяснить, а раньше не понимал, что происходит. Как прижмет, иду к психологу музыку слушать. Могу и заснуть там.
Маячки смысла жизни
По пути к кабинету руководства я заглянула в комнату психологической разгрузки. Дождалась, когда освободится медицинский психолог Светлана Остроумова.
— Сегодня занималась с Антоном. У него было ранение руки, операция, но главная проблема — в голове. Он с февраля участвует в СВО, — говорит Светлана. — У Антона повышенная тревожность, проблема с памятью. Работы с ним много. Психоэмоциональное состояние сложное. Поначалу он был подавлен, ничего не хотел. Но даже от пяти расслабляющих процедур уже есть позитивный сдвиг. Один из первейших признаков социальной дизадаптации — отсутствие планов на будущее. У Антона они наконец появились. Он сказал, что хочет устроиться на работу, обеспечивать семью. То есть сам себе он уже определил «маячки», смысл жизни. У Антона есть маленькая дочурка, жена.