Александр Градский называл себя гением. Наверное, шоу «Голос», душой и справедливым судией которого он был, подписалось бы под этим определением. Но жизнь состоит не только из профессиональных возможностей.
Жизнь, к сожалению, не дала Градскому поблажек: сказать, что он был гением в области человеческих взаимоотношений, увы, невозможно. Но в его несовершенстве — комплексах, страхах, рефлексии, влюбленностях — была своя чисто человеческая прелесть: честность и притягательность.
Об этом рассказывает телеведущая Кира Александровна Прошутинская, которая была близким другом Градского на протяжении долгих лет. И скрупулезно вела дневники, в которых записывала впечатления о своих встречах с выдающимися людьми нашего времени. Вот и с Александром Градским тоже.
Сегодня она продолжает делиться с журналистом «МК» своими воспоминаниями о артисте. И мы, беседуя об Александре Борисовиче, продолжаем искать ответ на вечный вопрос: гений и злодейство — совместимы ли они?
«Хочу, чтобы меня в доме и зарыли»
— Кира Александровна, было что-то, чего Градский боялся?
— Он очень боялся похорон, смертей, мертвых людей. Но однажды Саша рассказал мне потрясающую историю, — вспоминает автор уникальных дневников (и это воспоминание задает тон всему нашему дальнейшему разговору — очень честному и оттого непростому). — Как-то так получилось, что Саша попал на похороны то ли Козловского, то ли Лемешева. И вот они были в храме, и вдруг он то ли сам увидел, то ли ему сказали, что бабочка на этом человеке, который был в гробу, немного покривилась. Его попросили или он сам решил, но, преодолев все что возможно, поправил эту бабочку... И в этот момент вдруг солнце осветило храм, и возникло такое ощущение, что тот, кого отпевали, успокоился, и лицо его стало красивым.
Вот такая была мистическая история.
— Градский боялся мертвых? Какой детский страх... А своей смерти он не боялся?
— Наверное, боялся, собственно, как все мы. Но у него часто прорывалось: «Не хочу жить», «Все надоело».
— Не хочу жить — заявление очень серьезное, даже если сказано в минуту душевной растерянности... Что именно ему надоело, не уточнял?
— Его очень угнетала ситуация с близкими людьми, он с ней не справлялся.
Из дневника:
«В тот вечер новоселья, когда мы еще «любили друг друга», он вдруг сказал: «Хочу, чтобы здесь (в доме, который Градский закончил строить и впервые показал друзьям. — Ред.) проходили фестивали. И чтобы меня здесь и зарыли. Может, тогда моим родственникам стыдно будет продавать этот дом».
— Он дружил с коллегами по цеху?
— Саша из певцов наших признавал только Иосифа Кобзона и Ларису Долину, считал, что только эти два артиста понимают, что они делают. Он был на всех моих днях рождения, и когда в первый раз приехал ко мне Иосиф Давыдович, в нашем маленьком ресторанчике в АТВ они вдруг завелись и начали петь украинские песни. Это была такая потрясающая история: два голоса, которые друг друга уважают и обожают! Такой получился нечаянный концерт, который потом они много раз повторяли уже и публично.
— Градский до «Голоса» не был таким уж сверхпопулярным артистом, он не ревновал к тем, кто был более признанным кумиром публики? Не было обиды: дескать, я больше достоин?
— Думаю, он ревновал к Алле Пугачевой. Она не была его любимой певицей. Конечно, он не о той славе мечтал, которая пришла в «Голосе», хотя наслаждался ею по полной.
— Почему он оказался не слишком-то востребован как музыкант?
— Я не знаю. Он иногда дарил свои диски, мы слушали с удовольствием: он потрясающий мелодист. Я даже понять не могу, почему никто не поет его песни. И он сам не пел! Почему эти песни не прозвучали, не имею понятия. И почему слава пришла, только когда появилась эта программа. Конечно, если бы не было Саши, особенно в первых выпусках, она бы не была такой успешной. Потому что эта точность, эта жесткость, эти эмоции — это, конечно, Саша. И этот уровень — хай лэвел!
Загадка канарейки
— Он любил петь просто так? В компаниях, дома?
— Да,. Легко мог спеть, когда был в настроении.
Из дневника:
«Мне кажется, это был лучший день рождения Толи (Анатолий Григорьевич Малкин — президент телекомпании ATV, бывший супруг Прошутинской. — Ред.). Мы были в Вильнюсе, в замечательном ресторане. Туда приехали наши друзья. Грызунов (Сергей Грызунов, председатель Государственного комитета Российской Федерации по печати в 1994–1995 годах. — Ред.) велел мне прочитать его поздравление из «Коммерсанта», все говорили тосты. Саша Градский долго и путано говорил примерно следующее: «Малкин, я не знаю, то ли надо кому-то жопу лизать, то ли купить кого-то, то ли придумать еще что-то, но ты должен получить канал! Хватит всем сволочам жить за счет твоих идей!»
— Ирэн (Ирэн Фёдорова — супруга Святослава Федорова, известного микрохирурга-офтальмолога. — Ред.) кричала: «Саша, спой «Как молоды мы были!» Он: «Не буду». Она: «Спой!» Я: «Ирэн, отстань от него!» Она (все больше распаляясь): «Все хотят, чтобы Саша спел!»
Потом мой сын сказал: «Я бы твою Ирэн в тот момент убил! Разве можно с ним так?»
Вдруг в ресторане как-то все засуетились, и в зал спокойно вошел… президент Литвы Адамкус. Вежливо поздоровался и прошел с какими-то гостями в отдельный кабинет.
Я: «Вот так просто могут ходить президенты…» Грызунов: «А кому он нужен?» Ирэн: «Боже мой, когда-нибудь у нас так будет?»
Вдруг пианист заиграл какую-то английскую мелодию. И Градский запел. Он сидел за колонной, его никто не видел. Поэтому ресторанные гости притихли и с удивлением начали озираться. Саша пел все громче, но при этом замечательно нежно. И когда закончилась мелодия, зал ресторана взорвался аплодисментами.
Уже совсем в конце Градский вдруг начал петь «Калинку». Как-то по-другому, не так, как все поют. И мы все с восхищением слушали его».
— Градский за столом пел любые песни? Русские народные?
— Конечно! Но не только застольные. В другой раз на юбилее Геты Яновской, который отмечали в МТЮЗе, он пел «Yesterday».
— Так же профессионально, как со сцены? Попадая в каждую ноту?
— Абсолютно профессионально!
Из дневника:
«Сговорившись с руководителем оркестра театра, решил спеть «Yesterday». Вообще-то петь он не собирался. Но я знаю: когда ему внутри хорошо, он обязательно захочет петь.
Клавишник сиял, сидя за инструментом. Он не отводил взгляда от Саши, угадывал каждый его вздох, паузу, легато. И было очевидно: сегодня он неожиданно получил подарок судьбы в лице Градского. И, годами аккомпанируя зайчикам, белочкам, медвежатам и в крайнем случае Тому Сойеру, наконец ощутил себя настоящим музыкантом. И правда, трудно было поверить, что они не репетировали и видели друг друга в первый, но, наверное, последний раз!
Саша пел замечательно, голос звучал и заполнял собой весь зал-фойе. А на улице, как нам потом рассказывал водитель Саша, останавливались люди. Они слушали и спрашивали друг друга: «А что, разве в МТЮЗе сегодня концерт Градского?»
Я хвалила Сашу, а он говорил: «Вам нас, музыкантов, не понять. У нас птичий язык, нам говорить друг с другом не надо. Видишь, как мужик меня слышал и оркестр заставил слышать».
— Птичий язык? Что он под этим понимал?
— Ой, сейчас расскажу смешное, и вы поймете. У нас с Малкиным на веранде жили канарейки, и мы так расстраивались, что они тихие, не озвучены совершенно. В один прекрасный день приходит Саша и начинает говорить. И с ними вдруг случилась истерика — они так пели, невозможно! И каждый раз, как он приходил, начиналось светопреставление. Он матерщинник же был жуткий, поэтому ругал их на чем свет стоит, потому что разговаривать при них было невозможно: они его перепевали. Видимо, этот тембр, эти частоты — они были для них важны. Больше ни на кого они никогда в жизни не реагировали.
— Птицы, значит, его понимали и могли с ним соперничать, а люди были для него достойными собеседниками?
— Он страшно любил спорить. И не умел особенно слушать, он был человек-монолог. А поскольку у него голос посильнее был, чем у всех остальных, то все потом стихали, а он вещал, вещал...
Из дневника. 9 августа 2004 года:
«Снова перерыв в записях.
Мы с Градским «в разводе» уже месяц. Дело в том, что я пригласила его в передачу о футболе. Он с удовольствием согласился. Но пришел с опозданием, сел в первый ряд. И началось! У Саши почти болезнь — он не может молчать больше 10 минут. Я к этому у нас или у него на даче уже привыкла, но в данном случае я работала, то есть вела программу.
Он сидел в двух метрах от меня, нервно ерзал на стуле, все время пытался общаться с соседями то справа, то слева, меняться впечатлениями. И все это эмоционально, начиная говорить все громче и громче. Наконец, обращаясь ко мне, истерично возопил: «Кир, когда ты эту (нецензурно) прекратишь? Эти два (нецензурно) несут полную ахинею! Зачем ты меня пригласила??? Чтобы я промолчал два часа???» Ну и далее в том же духе.
Я тихо пыталась его урезонить, он на это плевал и продолжал, обращаясь ко мне, комментировать происходящее. Потом психанула я и тихо сказала, что, если у него нет времени, он может уйти. Градский затих на время. Потом начал говорить, долго, занудно и нравоучительно. Почему-то мужики, которым за 50, любят учить всех нас уму-разуму… Короче говоря, один из футболистов попросил Градского перестать учить их — они же не учат его, как петь. Градский после этих слов страшно расстроился, он вообще очень обидчив и раним. Но при этом абсолютно не понимает, что с легкостью может обидеть других. Потом сказал, чтобы мы выбросили всё, где «козел футбольный говорил про меня глупости». Резкую часть мы выбросили, но кое-что оставили все-таки.
Короче, я обиделась на него, он — на меня.
«Привет, старая дура!»
— Градский дорожил друзьями?
— Он привязывался к некоторым людям. Я не могу сказать, что он умел дружить, но был определенный круг, наш с Толей, где собрались лучшие люди. Ну действительно: Жванецкий, Петренко, Ясин, Градский, Яновская, Гинкас, Сурикова. Ему это безумно нравилось.
— А к людям, которые его обслуживали, он как относился?
— Очень бережно. Особенно к Наде — домработнице. Она у него работала очень долго, очень нежно к нему относилась и, по-моему, безумно ревновала к Марине. Они друг друга как-то не приняли, потому что Надя была с самого начала, а Марина потом только появилась.
— У них были близкие отношения, отсюда ревность к Марине?
— Нет-нет, что вы! Просто она его боготворила. Такая мрачная, жесткая. Но для него была как родная мать. И он с ней обращался очень трепетно.
Из дневника. 21 октября 2006 года:
«Вечером поехали к нему, прошли по дому. Пыль там вековая, но уже почти везде занавески, карнизы. Он трогательно показывает «подхватки» для штор, рассказывает, как они будут висеть. Если бы кто-то видел, как по-женски относится Саша к мелочам в доме, к уюту!
Сели в бильярдной. Толя курил последнюю сигарету, Саша допивал остатки молдавского вина, который ему подарил Михась. Орал, что «ваши ведущие пахнут...», а Маша, Даня, их друзья — они другие, они красавцы, роскошные. Упрекал нас, что мы с Машей не занимались, не научили ее. Говорил, что его дети потрясающе современные и он у них многому учится.
«Вот, например, они сейчас ходят в ресторан «Высоцкий». Там народу полно. В ресторане вешают вдруг объявление: «Танцы!» Ну это же прикольно!» — восхищается папаша красавцев-детей. Но к чему он это все рассказывал, по-моему, он и сам не понял.
И вдруг неожиданно заорал (нецензурно): «Смотрите, орхидея расцвела!» И побежал к подоконнику: там, усыпанная цветами красными, гордилась орхидея. «(Нецензурно)...» — с незамысловатой нежностью, в избытке чувств еще раз повторил Градский, показывая и на вторую расцветшую орхидею.
Это слово он повторил еще раз пять — ровно столько расцветших орхидей он увидел. «Вот сука, Надька, — возмутился он, — и не сказала, что цветы расцвели! Ведь они год простояли! Я ей сейчас (нецензурно) ноги выдерну!» И набрал внутренний номер телефона для прислуги: «Надюш, что же ты мне не сказала, что орхидеи расцвели?»
Обошелся он с Надей без крика и мата, я бы даже сказала, в его вопросе была только нежная отеческая укоризна.
Вообще, я уже перестала удивляться, как меняется Градский, когда общается с человеком напрямую: из решительного, грубого матерщинника он вдруг превращается в воспитанного и даже слегка трусоватого человека…»
Черная неблагодарность
— Известно, что в организации ограбления вдовы Градского обвиняли и недавно нанятую обслугу. Как так получилось, что ее поменяли? Ту же Надю, например?
— В какой-то момент, когда то ли уже родился ребенок, то ли Марина еще была беременная, она настояла на том, чтобы Нади в доме больше не было. Саша послушался. И вдруг я прихожу в «Градский-холл» — а у нас, надо сказать, с Надей были очень хорошие отношения, — и кто-то сзади: «Кира Алекса-а-ндровна, здрасьте!» Оборачиваюсь — Надя! «А ты как здесь?» — «А меня Александр Борисович сюда позвал! После того как меня разжаловали. Да мне здесь намного лучше!» То ли администратором он ее взял, то ли еще кем.
— К простым людям, так скажем, не его круга, он относился как к равным?
— Всегда был готов вписаться! Однажды случилась очень показательная история, когда он буквально отбил нашего работника, украинца по национальности, от превысивших свои полномочия представителей власти. Правда, заплатили они нам всем за это черной неблагодарностью...
Из дневника:
«В прошлое воскресенье пошли к Градскому. Они с Толей после обеда легли на кровать и смотрели телевизор, поскольку Саша прифигачил его так, что смотреть его можно было, только лежа на необъятной самодельной кровати. Когда в субботу он пришел к нам и увидел раздолбанный зимний сад, сказал: «Малкин, я — (нецензурно), но ты — в сто раз больше! Единственное приличное место в вашем доме раздолбал!»
Так вот лежат они на кровати, и вдруг звонок на мой мобильный.
Это Галя, которую мы взяли на работу: «К.А.! Олега избили, здесь милиция, его хотят забрать!» Они вскочили с кровати, Саша завел машину, и мы помчались к нашему дому. Милиции уже не было: услышав, что «хозяева у Градского и сейчас приедут», милиция доблестная тут же слиняла.
Саша с огромным оголившимся животом, который уже не помещается под рубашкой, спрашивает Олега: «Ты запомнил номер машины? Давай их догоним, они где-то здесь». Градский на своей машине, Толя с работником избитым — на своей поехали по поселку.
Минут через 15 звонит Градский: «Кир, я их нашел. Скажи Толе, чтобы он ехал туда, где мы с ним в разные стороны разъехались».
Толя поехал к «месту встречи». Градский уже был там, орал матом на милиционеров и не разрешал им выходить из машины: «Ключи на капот!» Мильтоны, не сопротивляясь, отдали ключи!!! Испуганные, они тихо сидели в машине. Подъехал Толя. И они уже вдвоем продолжали «лечить» наших работников правопорядка. Закончилось тем, что те извинились и сообщили, что «больше никогда так не будут себя вести».
Я стояла с женой «спасенного» украинца, и мимо нас пронеслась на бешеной скорости милицейская машина. В ней сидели два молодых лейтенантика с застывшими белыми лицами.
Потом позвонил мне Градский, очень довольный собой. И подробно рассказал, как он их «сделал».
На следующее утро украинская семья со слезами на глазах благодарила нас: «Мы всю ночь про вас говорили. Прежние хозяева нас бы не стали защищать. Вот приедете через неделю — участок не узнаете, мы все вычистим, снег уберем».
Довольные собой, сдержанно гордые оценкой простых людей, мы уехали в Москву.
Когда вернулись в следующую субботу на дачу, ничего не было сделано. И Галя обиженно мне сказала: «Олег не будет убирать снег, это тупая работа, мы будем от вас уезжать».
Мы с Толей были в недоумении.
Через несколько дней они уехали, наговорив мне гадостей. А после этого раздался звонок, и Галя, даже не меняя голоса, сказала мне: «Привет, старая дура!». Я так же просто ответила ей на приветствие: «Привет!» Она, видимо, от неожиданности растерялась и повесила трубку.
Вскоре мы взяли другую украинскую пару. …Через неделю в ужасе ушли и они. Оказалось, что рабочие, которые ремонтировали у нас пол, соединили их с Галей и Олегом, которые пугали их нами.
«Ну, Малкин, мы с тобой братья (нецензурно), — сказал Градский, узнав об этой истории. И добавил с опаской: — Не хватает, чтобы теперь из-за этих уродов нас с тобой обиженные мильтоны урыли!»
«Потеря Ольги была огромной трагедией»
— Можно сказать, что вы дружили с Градским?
— Дружили? Когда меня спросили о Жванецком, дружили ли мы, я ответила: конечно, нет! Мы ему служили! Не прислуживали, а служили — совершенно искренне. Понимая разницу и амплитуду. И никогда не возникало вопросов: почему я перед записью его передачи быстро выкатывалась из своего кабинета, а он его занимал на это время. Или почему я должна принести ему кофе — мне это было в удовольствие!
С Сашей по-другому было. Он был совсем свой, родной, то ли брат, то ли сын. Хотя разница в возрасте у нас совсем небольшая. И такой одинокий! Такой брошенный...
— Брошенный при живых женах?
— Ни Ольга, ни Марина его не ценили. Мне, во всяком случае, так казалось. Такая снисходительность, такое высокомерие! Я все время думала: «Девочки, ну кто вы? Ну, хорошенькие. Одна родила двоих детей, потом вторая, счет 2:2. Но кто вы и кто Саша? Как им не восхищаться?
— Может быть, тем, кто был постоянно рядом, трудно было его терпеть, уже не говоря о том, чтобы восхищаться?
— Конечно, с ним было непросто. Но, мне кажется, счастье служить такому человеку. А может быть, ему и не нужно было это… Ему нужны были женщины на сопротивлении.
Я знала его предпоследнюю и последнюю жену, они ему «сопротивлялись». При этом все его использовали материально, все зависели от него. Ольга ушла от него, у нее появился любовник, а Саша купил ей квартиру. У нее началась другая жизнь, но когда появлялись какие-то проблемы, Ольга звонила Саше, и он ехал. И все делал для нее. Это была огромная трагедия — потеря Ольги, чего он никак не ожидал.
— Он любил Ольгу или это был удар по самолюбию?
— Он любил, и крушение было, и удар по самолюбию.
Из дневника:
«Он сидел в профиль от меня. Я видела появившуюся седину на его висках, третий подбородок, о котором он говорил. Саша повернулся ко мне, снял очки. Глаза были подозрительно красные. Без очков его лицо всегда становилось беспомощным. И очень красивым.
— Знаешь, Кира, я тебя огорчу. Но я... не хочу жить. Все стало бессмысленным. Ты же лучше, чем другие, знаешь меня, я стеснительный, как и Малкин, я привык к схеме. Вот здесь лежат мои очки. Моя ложка. Там Ольга. На хрен мне дом в Алабино? На хрен мне квартира в 400 метров, по которой я хожу один? ...Почему она не забирает свои вещи? Мне плохо! Я уже никого не полюблю».
«Марина ни разу не вышла к нам, чтобы послушать музыку»
— Получается, Ольга была единственным человеком, кто имел на него влияние?
— Он делал только то, что хотел, и, наверное, очень трудно было женщине им управлять.
— Оттого, что слишком рано стал взрослым?
— Мама его очень рано умерла, папа женился, у него была другая семья. Саша очень любил бабушку.
— А с отцом он не поддерживал отношения?
— Поддерживал. Милый, славный, красивый, тихий человек, совершенно не Саша. Один раз я его видела, он был у Саши в гостях. Мы все одиноки, что бы ни происходило, но у Саши было это особенно заметно, у него ни в чем не было абсолюта — ни в семье, ни в детях.
— Он не пил?
— Нет! Он пил очень мало.
Из дневника:
«В прошлую субботу мы были у Градского: «Приезжайте смотреть футбол. Зайчик твой (нецензурно), когда меня увидит», — довольно и таинственно сказал он. Я: «Санечка, ты похудел?!!» Он: «На 9 кг (нецензурно)!» — сообщил с гордостью.
…Мы сидели на его огромной кухне с резной мебелью по всем стенам. Почему-то с египетским орнаментом по периметру, который рисовал какой-то художник, а потом неожиданно спился. Так что работа была не совсем закончена. Но Саша очень ею гордился.
Они смотрели футбол Россия—Португалия, что-то комментировали. При этом Градский почему-то то и дело возвращался к своей жизни: «Ольга Семеновна (бывшая жена) (нецензурно) меня: «Ты плохой отец, что будет, если с тобой что-то случится?» Они все время меня хоронят! Они не говорят, как мне живется, а спрашивают, что достанется им! Ольга (нецензурно), в последние годы меня пилила, что я трачу деньги на этот дом. Теперь услышала, что я здесь построил, и начала считать, сколько это стоит. Они все с меня тянут!»
Я вспомнила, как недавно мы были у него, и он вместе с нами слушал две последние части своей оперы «Мастер и Маргарита». И как мой нетерпеливый Малкин высидел два часа! Все было в этот вечер замечательно: Саша, который радостно и смущенно взглядывал на нас, проверяя впечатления, отсутствие посторонних, которые бы отвлекали от потрясающего праздника его музыки, эти мелодии сумасшедшие, насыщенные его энергетикой, яркие...
И только Марина ни разу не вышла к нам, чтобы послушать музыку, а потом я увидела, как она поднимается на второй этаж, открывает дверь в спальню и потом тихо, спокойно ее плотно за собой прикрывает… Бесцветная, вялая, вечно скучающая.
«Вау, Барби!»
— У Градского много было женщин после Ольги?
— Я никого, кроме Марины, не видела. Он долго страдал по Ольге, а потом сразу появилась Марина. Я не видела никаких промежуточных. Но Марина появилась, и было кем-то сделано фото первого ее появления на нашей даче на качелях, где Саша счастливый у нее на коленях лежит, и собака наша рядом. И он успокоился как-то.
— Как он ее представил в первый раз вашего знакомства?
— Просто Марина.
— Рассказывал, как познакомились?
— Говорил, что встретил на улице. Она просто шла, а он ехал и увидел девушку, предложил подвезти. Она не знала, кто он... Я не очень этому верю.
— Он нашел с Мариной счастье?
— Не уверена в этом... Но один раз Саша позвонил мне в день своего рождения почти со слезами и сказал: «Представляешь, Марина сегодня мне подарила портрет мамы. Она взяла потихоньку фотографию и заказала портрет мамин. Вот ты можешь себе представить?» И действительно, это было очень трогательно.
— Но вы считаете, что Марина его тоже недооценивала?
— Наверное, рядом с ним было непросто. Конечно, это постоянные разговоры; вернее, бесконечные темпераментные монологи... И телевизор ему нужен был... Все время говорил: «Приходите, телевизор посмотрим!» Сесть негде... Но, наверное, постоянное общение с Градским его женщин раздражало. Ему нужно было постоянное общение с теми людьми, с которыми ему было интересно. Он очень был зависим в каких-то мелочах. Но в главном был абсолютно тверд и непоколебим! В первую очередь это касалось музыки.
Из дневника. 15 июня 2008 года:
«Вчера приезжал Саша Градский. Кормила его щавелевым супом. Он радовался: «Малкин, вот ты живешь с Киркой и даже не понимаешь, как тебе повезло!»
Вечером пошли к нему. Они плавали в бассейне и смотрели ЧЕ по футболу. Саша: «Кирунь, на стол накроешь? Я всего накупил на рынке!»
Я накрыла на стол, и когда они вошли, Саша восторженно сказал: «(нецензурно) Как ты все красиво делаешь!»
Часов в 11 позвонила его Марина, спросила, где он. Он стал трогательно-смущенный: «Я на даче. А ты ушла и даже не попрощалась. Приезжай! Я клубнику и черешню купил! Бери такси и приезжай! Ну а завтра? Кто разговаривает? Это Толя с Кирой. Да, как всегда. Нет, больше никого нет».
Я пыталась изобразить громкое многолюдье, «оживляж», ввести человека на другом конце провода в заблуждение. Мне так хотелось, чтобы Марина хоть чуть-чуть испугалась, думала, что здесь присутствует еще кто-то, и начала ревновать. Я что-то глупо кричала не своим голосом, Саша смущался: «Да это Кира. Не похоже? Но ты же знаешь, что она актриса!»
Градский повесил трубку: «Этот ВГИК чертов, все время занятия. А может, и не занятия».
Толя злился.
Я: «Может, ты «Лексус» за 50 тысяч евро себе оставишь? А ей свой раздолбанный раритетный «Мерседес» отдашь?»
Градский: «Ты с ума сошла?!»
Я (стервозно): «Значит, ты можешь ездить на нем, а ей унизительно?»
Он: «Я сам виноват, не разрешил ей иметь ребенка, не женился официально…»
Я (назидательно, пафосно): «Детей, если любят, рожают не спрашивая. Тем более, она тебя хорошо знает — ты бы никуда от ребенка не делся! А если ее в таком виде жизнь с тобой не устраивает, можно уйти, снять квартиру и жить отдельно!»
Он: «Ну перестань! Просто тебе хочется, чтобы меня облизывали, боготворили, а она — другая!»
Это были наши постоянные разговоры, ни к чему не приводящие.
— Марина хотела детей?
— Да, она очень хотела ребенка. И дети ее обожали. Я помню, как в первый раз ее увидела моя внучка Даша, еще маленькая была: «Вау, Барби!» Они все на ней висли — сколько детей приезжало, и все на ней висели, и она с ними действительно много занималась — любила детей и хотела ребенка.
— И, несмотря на это, вы не особо ей симпатизируете?
— Просто она, наверное, не мой человек. Но объективно я видела, что в Марине совсем не было пошлости. Никогда не было. Она не глупая. Но нет в ней какого-то человеческого обаяния, теплоты, хотя она хорошенькая невозможно. И в ней много нежности; которую она почему-то жалела отдать Саше.
— Но все-таки Марина подарила ему двоих детей — это совсем не мало! И, наверное, это единственное, да и главное, что она могла сделать для Градского!
— Она это не для него делала, она для себя хотела ребенка. И она понимала: что бы ни случилось, Саша никогда их не оставит — он был очень ответственный человек за свою семью. Хотя я не могу сказать, что он очень баловал всех... Конечно, ей хотелось другой жизни. И когда она родила, очень изменилась — стала гранд-дамой, которая поняла, что уже застолбила свои права.
Из дневника:
«Вчера мы обедали с Сашей Градским в нашей беседке.
Я: — Саш, Марина так готова к роли матери, ей так хочется ребенка!
Градский: — Может, я и не против. Но куда его девать? — как-то странно аргументировал он свою неготовность к отцовству. — А потом она родит, а через какое-то время снова получатся Маша или Даня?
И было видно, что этими грустными думами он озабочен постоянно».
— Он себя корил за детей?
— Очень редко, это была его боль. Легче было говорить, что вот, не оценили! А они такие! Когда-то говорил: «За Машку я спокоен, у нее все будет хорошо: она умеет любить, заботиться». А с Даней были проблемы.
— Считаете, что упустил его?
— Я не виню его. Я давно сделала вывод: какими вырастут дети, не связано ни с родителями, ни с воспитанием, ни с наследственностью. Саша много что делал для детей, и он все время им пытался помочь, пристроить. Даня учился в Англии. Маша хорошая, добрая. Мы искренне пытались их сделать телеведущими, но не шло с экрана ничего. А он обижался! «Они — не лимита, чтобы пробиваться! Они — дети Градского!»
— Что с его детьми, на ваш взгляд, оказалось не так?
— Они не были инициативными, все какие-то безвольные. Рядом с ним трудно было: с его харизмой, напористостью, волюнтаризмом. У меня создавалось ощущение, что он всем, кто был рядом с ним, всем близким, делал лоботомию.
— Неужели Градский не гордился, что стал отцом в столь зрелом возрасте?
— Потом начал гордиться. Показывал на телефоне, что ребенок что-то там метет. Говорил: «Ты знаешь, он такой умный!» В предпоследний раз, когда мы были в гостях у общего знакомого, он впервые назвал Марину женой. До этого никогда не называл. Ольга — жена. Ольга была родная, и, я думаю, она его любила. Хотя бы в молодости...
— А Марина, считаете, не любила?
— Не думаю. Но трудно судить и, наверное, неправильно. Но вот появился его ребенок. Я ему тогда сказала: «Саша, быть может, это будет твое самое большое счастье!»
Из дневника. 9 января 2015 года:
«Хозяин вечера передал слово Градскому: «Народный артист, певец, композитор, но главное, молодой отец — Александр Градский».
Саша встал, был он непривычно стеснительный, неуверенный, почему-то после того, как похвалил собравшихся, рассказал, как впервые в жизни купил костюм Деда Мороза. А сделать это было трудно — у него 60-й размер. И все-таки нашел костюм, чтобы надеть и помириться в этом образе с женой. Он несколько раз повторил слово «жена», хотя раньше он так Марину Коташенко никогда не называл.
Извиняться (после семейной ссоры. — Прим. авт.) ему пришлось долго, а маленький сын Саша, которому 1 января исполнялось 4 месяца, внимательно смотрел то на него, то на маму.
Говорил Градский путано, странно, но удивительно нежно и выглядел хорошо.
Вот таким он и был — неухоженным, непризнанным самыми близкими людьми, не любящий себя гением.
В одном из фрагментов дневника Прошутинская рассказывает, как однажды вернулся Градский из Крыма, загорелый и толстый. «За обедом не просто ел, а объелся. Потом схватил майонез и начал выдавливать его себе в рот». А когда Прошутинская и ее супруг с криком вырвали у него из рук тюбик, горестно сказал: «Надоело все. Жить не хочется». И на уточняющий вопрос Прошутинской, кто надоел, ответил: «Да достали они все меня».
Видимо, гений и обычная человеческая стезя — вещи несовместимые. Настолько, что и жизнь порой бывает не мила.