Как уберечься от дурака?
Чудовищен Гитлер?
Еще бы! Сверх всякой меры!
Однако попробуем взглянуть на демонизированного, беспардонно (и безосновательно, будем объективны) преувеличенного, раздутого стараниями пропагандистской молвы провального полководца, никудышного стратега, бесноватого вождя — сермяжно простенько, житейски незамороченно, неореольно, и увидим элементарного несчастного дурака, не умевшего предвидеть последствий своих вулканически-болванических поступков, не понимавшего, к чему они ведут. С этой точки зрения Чаплин в фильме «Диктатор» сильно польстил самовлюбленному баловню и воплощенному идолу убожества (судьба нередко благоволит возомнившим о себе идиотам) — представил его напыщенным нарциссом: в лощеные интерьеры его дворца стекаются льстиво восторженные подчиненные, хозяин апартаментов позирует художникам, маниакально бредит о захвате земного шара (миф на поверку оказывается воздушным, мыльным пузырем — таким же, как сам забавляющийся оболочкой пустоты двуногий болотный волдырь)… В реальности он, вероятно, до жути боялся лопнуть, страшился разоблачения своего самозванства, был крайне не уверен в себе (после нищего детства и отверженной юности, но ведь именно ущербные мнят себя образцом совершенства), изумлялся успеху (у еще больших дегенератов, чем сам) своих бредовых планов и, подобно любому суетливому авантюристу, опасался краха, из-за чего еще отчаяннее блефовал и еще горше мучился мизерабельностью своих потенций и притязаний, не спал ночами, дозревая до осознания безвыходности ситуации, в которую себя загнал и из которой без потери самого себя не выпутаться.
Взирая на жалкого пигмея, затеявшего не партию в вист крапленой колодой, не мелкую, провинциального пошиба, в масштабах крохотного городишки, надувательскую аферу, а панаму грандиозного, вселенского свойства, не его уровня мухлежа, не его умственного размаха туфту, обнаружим даже не пафосного актеришку миманса, не клоуна-шута на шатких котурнах, а малопрофессионального фигляра с заранее уготованным фиаско зловещей роли.
Клика его сообщников прискорбно комична, шаржировано опереточна, невероятно ходульна: хромой сморчок, поспешающий в ортопедическом ботинке за нафабренным залакированным фюрером; толстяк-обжора, не без основания полагавший, что его веса не выдержит нюрнбергская виселица, вот и покончивший с собой накануне казни; многодетный маньяк, совместно с фанатичкой-супругой убивший своих чад; патологический враль-идеолог, страдающий недержанием клинических концепций; дождавшаяся, удостоенная показного венчания в крысином бункере под обломками поверженной империи мнимая жена… Сброд мерзких комедиантов-марионеток, чья совокупная внешность в полной мере отражает внутреннее содержание каждого из них и труппы-банды в целом.
Они убивали тех, кто превосходил их, и улыбались...
Какой аберрацией зрения надо обладать, чтобы не различить очевидной, наглядной подсказки, характеристики этой шатии, едва ли не превзошедшей уродством Франкенштейна? И в какой степени тесное сожительство с квазимодной кликой отражается на толпах почитателей и перенимается ими? Возможно ли отграничить, разделить этих сиамских близнецов — при отмежевании, открещивании, покаянии (чаще внешнем, не глубинном)? Или симбиоз неимоверно прочен и протяжен во времени и способен возрождаться и повторяться — не в виде фарса после трагедии, а в виде трагедии после априорного фарса, жуткой предостерегающей картинки: главарь и камарилья выпирающе непотребны, будто бактерии под увеличительным стеклом, — уже сами по себе фантасмагория...
Если бы они вдруг воскресли на сегодняшних подмостках — тем же бесовским конгломератом, той же сворой отребья — неужто стали бы пугалами-страшилками детских мультиков, а взрослые подвергли бы их освистанию?
Есть опасение: произведут радостный фурор, сподвигнут коленопреклонению и поклонению. Вызовут ликование и восторг.
Опыт восхождения и падения ничтожеств ничему не учит.
Простачки или сообщники?
Беда в том, что никто ничего наверняка не знает и ни в чем не убежден. Поэтому любой распоследний негодяй, изрекающий директивности, оказывается в фаворе. Если присвоил титул и полномочия всеведущего, остальные будут внимать, разинув рот, и пойдут за ним дружными шеренгами.
Рассусоливать он может о чем угодно — о том, что есть нации более продвинутые и менее способные (а то и преступные), о том, что жить стало лучше и веселее или о том, что враги окружили нас со всех сторон и внедрились в наши дома и семьи.
Не знающие не отличат чушь от еще большей чуши. В этом зыбком мареве тяга к самостоятельным выводам подвергается осуждению, а большинство всегда право, невзирая на то, что уровень его развития — наивен, как у малых дошколят. Таких легко провести, обмануть на мякине, обрадовать ничего не стоящей подачкой, снисходительной заботой, разозлить и рассорить, внушив ложную и подлинную ненависть, их реакции импульсивны, а мысли близоруки, они обижаются на любящих праведников и восторгаются притворами, охотно и доверчиво идут за прохиндеями, спохватываются запоздало и прозревают ненадолго, и опять заблуждаются, умелые обиратели совращают и растлевают непросвещенных простачков, наказывают не за грехи, существенные или не существующие проступки, а за свои собственные пастырские подлости, бросают на распутье, игнорируют мольбы о помощи и отчаянную молчаливую растерянность, однако стоит хищным лидерам пригреть и приобнять куцеумых сирот, те опять благодарны за вовлечение в ошибки.
Сотворение кошмара
Любопытно (и необходимо!) поставить диагноз стране, которая большинством обитателей приветствовала и воплощала призывы кучки свастичных маньяков. Возражавшие единицы, естественно, объявлялись безумцами и этапировались в концлагеря...
Поражает — применительно к рациональной (вроде бы) Германии — откровенная алогичность коллективно сотворенного абсурда. Игнорирование бесславного похода Наполеона, увязшего на бескрайних российских пространствах, позора Первой мировой войны, больно ударившей по престижу воинственной державы.
В бой вел не разум, толкал не страх, а рычаг идеологии. Вновь миллионы оболваненных, обреченных на смерть (бедняг или преступников?), маршировали, скандируя (или мысленно твердя): «Бесстрашно несем себя на заклание во имя распоряжающихся нашими судьбами упырей! Пойдем в атаку и сгинем ради того, чтобы жизненный уровень наших семей неуклонно понижался, сбережения, надежды и возможности таяли, а наши потомки — дети наших детей лишились будущего...»
Где в этом самопожертвовании здравое зерно?
Страна становилась непригодной, невозможной для вменяемого обитания. Дикари равнялись на дикарей. Шанс выздороветь не рассматривался, лекарей не осталось. Национальные богатства транжирились не на просвещение, а на вооружение.
Психушка во спасение
Поставим себя на место рядового обывателя безвозвратно почившей Веймарской республики. Как ему быть, что делать, если соседи по улице или подъезду коллективно (не поголовно, но массово) сбрендили? Да и от единственного психа не оберешься хлопот — коль устраивает факельные шествия, сжигает книги. Спору нет: полыхает красиво. Но порой жутковато.
Напрашивается: изолировать заразно чокнутого в дурке.
Однако большинство жильцов (членов семьи) не желают его огорчать — не столько из сочувствия и жалости к нему, сколько из опасения за собственные жизни: де тронутый оскорбится, затаит злобу... И спалит не библиотеку, а весь квартал.
Не учитывают: такой может разбушеваться без повода, каждую секунду, ведь неадекватен. Поэтому — его приволье — грозит гораздо большими неприятностями.