В молодости была бедовая и эффектная, глаз не оторвать — я видел фото; а мне досталась на излете, но и сейчас засмотришься, коль не приглядываться пристально, готовит вкусно, квартиру содержит в чистоте. Повода придраться, кроме болтовни, нет. И я даже не ору, чтоб заткнулась, если мы вдвоем, а если рядом ее подруги (они привыкли к ее околесице), могу изобразить зевоту и уйти в спальню; но когда заводит россказни при стечении большой компании малознакомых слушателей — не одернешь. Смеяться, обращать в шутку? Объявлять балабольство небывальщиной? Опровергать? Себе дороже. Потому что, пусть в тайне, тебя же обхохочут.
Я здорово надрался в день знакомства, вот и увязался провожать; она и вовсе не стояла на ногах после разгульной вечеринки. По дороге притиснул пару раз, кажется, мы целовались (насколько возможно, теряя равновесие), и, когда подошли к ее дому, она не стала ломаться — я поднялся в квартиру. Посидели в кухоньке. Чтоб не портить первого узнавания (каждому известно: в пополаме и койка уполовиненно выморочна), лицемерно попросил постелить на диванчике, где мы продолжали накачиваться, она с гримасой неудовольствия исполнила каприз. Я мгновенно вырубился, а поутру, отбросив одеяло, увидел на простыне метины чужих страстных извержений, симптомы предыдущих забав, — она не удостоила меня свежего белья. Поленилась искать чистое? Не было в помине (и в комоде) чистого?
Следовало предвидеть, чем обернутся простынные весточки! То был знак, символ, предупреждение!
Не скажу, что повлекло к ней непреодолимо — перед глазами свербели отвратительные прикасавшиеся к телу засохшие простынные подтеки, однако пригласил в ресторан. После ужина притормозил ухлестывание: довез до подъезда и отчалил, к себе не звал — у меня гужевалась оторва пошалавистее запятнанной. Встречей остался недоволен: засосав несколько бокалов красного, моя спутница принялась повествовать о недавнем увлечении — старике-американце, за которого чуть не выскочила. Этим откровением я был неприятно задет, растерянно спросил: что помешало соединить судьбы? Ответ, по моему разумению, должен был прозвучать примерно так: «я в нем разочаровалась», «я рядом с ним одинока», «он мне не пара»…
Она сказала:
— Он вынужденно уехал. Может, одумается. Мужчина как трамвай — поездит по кругу и в депо.
Я постановил больше с ней не хороводиться.
Но засело в мозгу: «Честно предлагает краткий миг своей наставшей свободы, не сковывает обязательствами. Когда двое знают, что могут в любой момент расстаться, это обоюдонеобременительные узы. Мне отпущен срок до возвращения ее старпера… Воспользуюсь…».
Она неподдельно обрадовалась моему звонку:
— Приезжайте. Шампанское ждет.
Забыл сказать: в ресторане я заказал три бутылки шампанского и объявил, что разопьем шипучку в особо торжественный момент. Какой? Об этом предоставил догадаться ей самой.
У нее сидел длинноволосый дрищ, они пили мое шампанское. И ворковали.
Охватило бешенство. Ведь предвкушал интим… Но постарался не выдать взбурливших чувств. Плюхнулся в кресло. Поддержал неторопкую беседу. Время перевалило за полночь. Подчеркнуто холодно я стал прощаться. Рассчитывал, гость свалит вместе со мной. Он не шелохнулся. Она проводила меня до двери.
Смел ли предъявлять претензии? Условились попить шампанское — и попили. Правда, в меньших объемах, чем я надеялся. Она по-прежнему не была приторочена ко мне — что хотела, то и делала. И не планировала сковывать мою свободу. Значит, мы оба вольны вести себя как считаем нужным. Не давало покоя единственное — сколь эгоистично она распорядилась выпивкой.
Я задал ей этот вопрос в непринужденно легкой манере. Она ответила серьезно: то был близкий ее приятель, между ними давным-давно все кончено, горе-избранник короткое время пребывал на правах мужа — ошибки в моем предположении нет — и, хотя он вылетел из ее опочивальни как пробка из бутылки, все ж имеет толику прерогатив, например распоряжаться шампанским, — не ссориться же гипотетическим (пусть и не состоявшимся) супругам из-за пустяка, из-за игристого пойла?
Несколько дней я обсасывал ее слова и пришел к выводу: она удивительно искренна. В самом деле, что особенного, из ряда вон выходящего: выпили мое шампанское на троих — ведь она не обещала хранить его в неприкосновенности под замком, а я не просил об этом. Значит, вправе была обойтись с вином как заблагорассудится. Даже если бы вылакали мое приношение, отмечая счастье нового сближения и соития, — разве имел право пенять?
И все же я обиделся и нахохлился.
Она сама объявилась, спросила как ни в чем не бывало: куда я запропастился? Позвала на чай. Я иронически (и якобы с полнейшей индифферентностью) поинтересовался:
— У вас будет очередной хахаль?
Она мелодично рассмеялась и ответила: я приглашен индивидуально.
Я купил цветы и поехал.
Она приготовила ужин. Притушила свет. Я взял ее за руку. И блаженствовал. Она высвободила руку и налила себе. Потом еще налила.
— Знаешь, — исторгла она хрипло. — Мы чуть снова не оказались втроем.
Я напрягся. Она закурила. И хихикнула:
— Позвонил еще один отставник.
— Не тот, который выпил шампанское? — уточнил я.
— С тем я не была расписана. А с этим, который сегодня навяливался, была. Он вернулся из Африки. И привез мне в подарок шкуру леопарда. Сказать по правде, я бы с удовольствием на нее взглянула.
— За чем дело стало? — бодрясь, подыграл я. — Пусть приедет.
Я был уверен, что это блеф.
— Не огорчишься? — усомнилась она.
Я и впрямь полагал: охотник нереален. Кроме того интриговало: до каких границ простирается ее беспечность? Или наглость? И я накликал. Он прибыл. И привез облезлую подстилку. Мне почудилось, буйволиную. Я имел неосторожность высказать это предположение.
Заядлый флибустьер испотчевал меня объяснениями о том, как отличить бизона от шимпанзе, а медвежьи экскременты от лосиных. Это важно, если отправляешься в лес, потому что косолапый может напасть внезапно, а сохатый первым на человека не бросается. Медвежьи испражнения бывают трех сортов: рассыпчатые, если обжора лакомился овсом; если ходил по малину — жидковатые; а если жрал мясо — крутые, как копченая колбаса.
На рассвете я ретировался, а лектор задержался возле эмансипированной дамы.
Постепенно я перезнакомился с другими ее многочисленными ухажерами. Она не миндальничала, шарашила без околичностей: с этим крутила сумасшедше, а с этим произошел разовичок по недоразумению, сама не знает, как угораздило, наверное, голова кружилась после поддачи, ничего не соображала, — в будуаре он так себе, иначе бы не расстались быстро.
Однажды посреди изнурительной ночи два очередных ее пажа усвистали докупать спиртное, я по привычке намеревался откланяться, она прижалась ко мне и потянула на расстеленный под ногами истертый ковер, горячо шепча: раздеваться не надо, и так сойдет, — гонцы могут вернуться в любой миг, она специально не запирает дверь, да и что такого, они наблюдали ее в ситуациях похлеще… Я мешкал. Она понукала. Возвратившимся друзьям поведала, сев нога на ногу на софе:
— Я поняла насчет него еще в первый вечер… Он лег отдельно.
Они загоготали.
Через неделю о моем конфузе судачили все без исключения весельчаки, не только завсегдатаи ее салона.
Я начал встречаться с девушкой, давно мне нравившейся. Сажал ее в машину, возил по городу, мы гуляли по парку и набережной. Осознанно или неосознанно я оттягивал момент плотского сближения. Ибо предчувствовал фиаско. И оказался прав. Едва тела наши сплелись, закружились под потолком, будто поганые вороны над свалкой, будто космический мусор на орбите, порожние бутылки шампанского, американец, которого в глаза не видел, а еще медвежьи кучи и мерзкие альковные пятна, пачкавшие юную возлюбленную.
Кто мог остановить адскую карусель и меня расколдовать?
— Знала, никуда не денешься, — сорвалось с накрашенных губ беспардонно мной помыкавшей инквизиторши. — Мужчины как трамваи — поездят по кругу и в депо...
В трезвом состоянии моя суженая вагоновожатая помалкивает. Но стоит ей пригубить — и напропалую делится бурными подробностями неисчислимых романов с кем ни попадя. Тяжко вздохнув, переходит к заключительной главе эпопеи — к моей невзрачной персоне. Не без надрыва, заплетающимся языком, исповедуется, а на пике речитатива впадает в подлинный драматизм, достигает верхов эмоциональности и заканчивает сагу безудержной икающей ржачкой. Оценки и выводы, на мой взгляд, грешат предвзятостью и не соответствуют действительности. И потому не доставляют мне радости. Но и не шибко огорчают. Зато окружающие надрывают животики.
Возможно, перестану быть посмешищем (пусть в собственном восприятии), если сделаюсь бывшим. Бывшие, что о них ни городи и какую напраслину ни понтярь, неуязвимы. Их она превозносит, и я жду, жду, когда вернется американец.