Куда ушли маньяки
«Неужели мы должны волноваться о том, досыта ли ест чудовище, которое насиловало и убивало детей?! — вопрошали меня некоторые перед этой поездкой. — А вы не думали, что людям гораздо приятнее было бы знать, что маньяков и серийных убийц ежедневно бьют, чем что их лечат и охраняют?..»
Слава богу, рассуждают так не все. А тем, кто мыслит такими категориями, мы объясняем: задача общества и государства в том и состоит, чтобы проявлять человечность даже к террористам и маньякам. И это не для них, а для нас с вами нужно — ведь только так мы доказываем свое право называться людьми. Иначе чем мы лучше их?
Проверять колонии для пожизненно осужденных сложнее, чем обычные, по многим причинам. Арестанты знают, что скорее всего никогда отсюда не выйдут, что они в полной воле администрации, так что говорить боятся. Но рано или поздно правда все равно просочится даже сквозь эти неприступные стены.
В последнее время жалоб на «Мордовскую зону» не поступало. Я была там три года назад, но исключительно как журналист. Теперь же миссия другая.
Поселок Сосновка. ИК-1 особого режима, на территории которой располагается участок колонии для «смертников». Сергей Валентинович, который принимал первый этап пожизненно осужденных в 1998 году, ушел на пенсию. Теперь его место занял молодой начальник. Он затеял ремонт, но удивительное дело: «раритетный» кабинет бывшего руководителя не тронул. Это помещение располагается прямо в коридоре «смертников», между камер, где сидят совершившие самые тяжкие, а зачастую чудовищные преступления. И там по-прежнему главная достопримечательность — огромный бюст Дзержинского. На стене рядом с учетными карточками сидельцев появился еще и портрет Железного Феликса.
В «Мордовской зоне» два двухэтажных корпуса, где находятся в общей сложности около 160 осужденных к пожизненному сроку. Один из корпусов считают туберкулезным — там содержатся те, кто болеет. Но и «здоровый корпус» лишь относительно здоров. В первой же камере мы увидели человека, которого разбил инсульт. Ни говорить, ни двигаться он фактически не может. Точнее, сидя на кровати, он пытался поднять руку и что-то нам объяснить, но получилось у него это плохо. Главная проблема в его случае — нет сокамерника, который бы помогал. Мы вынесли рекомендации посадить к нему кого-то из осужденных, кто готов ухаживать за ним.
Проблем со здоровьем у пожизненно осужденных хватает, на первом месте — сердечно-сосудистые заболевания. От них скончались двое — оба вошли в историю как серийные маньяки.
В феврале 2021 года умер советский маньяк-педофил Игорь Иртышов. В свое время он держал в страхе весь СССР: насиловал маленьких мальчиков, двоих убил. После того как его арестовали в 1994 году, Иртышов больше не выходил на свободу. За решеткой он тронулся умом. Медики убеждены, что у него были отклонения в психике с детства и именно из-за них маньяк совершал свои страшные преступления. Но судмедэкспертиза признала его вменяемым — он был осужден к пожизненному заключению, а не к принудительному лечению в закрытой психиатрической клинике. За годы в «Мордовской зоне» Иртышов постепенно деградировал: переставал узнавать людей, писал письма Деду Морозу, доставлял неудобства сокамернику (тот стоически выносил его крики и разговоры с «потусторонними силами») и сотрудникам. Да и вообще его жизнь была похожа на муку. И вот, выходит, отмучился.
Первый в истории постсоветской России маньяк в погонах Павел Шувалов скончался чуть раньше — в 2020 году. Напомним, что суд признал питерского милиционера виновным в серийных изнасилованиях и убийствах школьниц, назначил ему пожизненный срок. Он прожил в «Мордовской зоне» ровно 20 лет — с того момента, как его сюда доставили в 1999 году. На условия «маньяк из Невского лесопарка» (так его называли, потому что все преступления были совершены в лесопарке, куда он, по версии суда и следствия, отводил школьниц-безбилетниц, задержанных им на станции метро) не жаловался, даже когда заболел туберкулезом. Говорил, что лечение ему оказывают вполне адекватное. Рассказывал, что с сокамерниками не конфликтует, отношение сотрудников — нормальное. Пока он сидел в колонии, скончались сначала его мать, потом отец. Работники «Мордовской зоны» помогали Шувалову вступить в наследство, которое он в свою очередь собирался завещать двум детям. Но самое удивительное — думал, что оно еще и ему самому пригодится! Так и сказал мне: «Вдруг получится освободиться. Надежда — она ведь, как говорится, умирает последней». Вот и умерла вместе с ним. Маньяк добавлял, что если случится выйти на волю, то в милицию он точно не пойдет, даже если позовут (звучало это все, честно признаюсь, наивно и дико). Шувалов вины в убийствах не признал — заявлял, что просто попался «под горячую руку», и потом уже никто не хотел откручивать назад, даже когда задержали настоящего маньяка. Зачем до конца своих дней придерживался этой версии и действительно ли стал жертвой ошибки суда и следствия — эту тайну он унес с собой в могилу.
Вообще с того момента, как сюда стали привозить первых помилованных (тех, кому смертную казнь указом президента заменили на пожизненный срок), то есть с 1998 года, умерло около 70 человек. Почти все они нашли пристанище на местном кладбище.
В единичных случаях за телом приезжали родные. Большинство же родственников не нашли возможности или желания даже проститься с умершим. Хоронили всех за счет государства, в деревянных гробах и в тюремной робе, на которой словно мелом нарисован круг, в котором две буквы: «ПЖ».
«Шьем, читаем, едим и спим»
Половина всех камер — рабочие. Здесь стоят швейные машинки и прочее оборудование. Пожизненно осужденные шьют дорожные сумки, спецодежду и много всего другого.
— Я получаю 7300 рублей, но после вычета исков выходит 3100, — говорит в прошлом оленевод, который в сильном опьянении сжег юрту, где находились мать, жена и дети. — На эти деньги много не приобретешь в тюремном ларьке, но хоть что-то. Да и лучше работать, чем просто в камере сидеть. Так день быстрее проходит.
— Я получаю 7–8 тысяч, — говорит другой осужденный. — Норма большая, я до нее не дотягиваю. Но знаете, я считаю, что здесь нахожусь по милости Божией, благодарю Его за жизнь. Могли бы на колени поставить — и пистолет Макарова к затылку. Я бы посмотрел на тех, кто в такой момент выбрал бы смерть…
Этот арестант выглядит молодо, рассказывает, что приговор ему был вынесен, когда ему только исполнилось 20 лет (сидит уже в общей сложности 29). Встречу с правозащитниками воспринял как повод поговорить о своем преступлении.
— Служил в армии, пошел в отпуск и… загулял. Девушка у меня была — вот мы с ней, как Бонни и Клайд, пошли грабить и убивать. Судил меня военный трибунал. А девушке суд дал, кстати, 10 лет, она давно на свободе. Я же все сижу и сижу, но смысл жизни не потерял, веру в Бога обрел. Дома ждут родители, сестра, они поддерживают, не отказались от меня. И хорошо, что я тут могу работать и зарабатывать, чтобы их не обременять.
— Я совсем мало получаю, потому что вместо 150 варежек могу только 80 за день сделать, — говорит другой арестант. — В прошлом месяце всего рублей триста перевели на лицевой счет. И вот у меня проблема: родные прислали фото со свадьбы, а его почему-то изъяли. И вообще почта идет по три месяца.
Гражданин Украины, получивший ПЖ за убийства таксистов, просит перевести его отбывать наказание на родину. На все его официальные обращения приходит отказ. Мотивировка: раз убивал в России, то и сидеть должен здесь.
Мы перемещаемся от камеры к камере. На каждой из них — табличка с фото осужденного и короткой фабулой преступления, что он совершил. Для тех, кто считает, что педофилы не получают пожизненный срок: чуть ли не каждый третий здесь — за преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетних. Есть те, кто за один-единственный эпизод получил ПЖ. И опять же — глядя на них (стеклянный взгляд, «зависшее» выражение лица), можно констатировать, что педофилы — не совсем психически здоровые люди. Это объясняет их страшное преступление. Специалисты уверены, что, изучая их, можно понять, как выявлять отклонения до того, как зло проявится и пострадают дети.
— В тюремном ларьке нет лука, чеснока, — говорит осужденный из очередной камеры. — И хорошо бы, чтобы врач разрешил мне витамины.
В следующей камере нам сообщают, что у них нет зеркала (почему-то изъял кто-то из сотрудников). А ведь если осужденные не будут видеть себя в зеркало, то они быстро перестанут представлять, как выглядят. Так что запрет в принципе негуманный и нарушает права этих людей. Вносим рекомендацию разобраться.
— У нас из 20 телеканалов 10 отключили, — жалуются осужденные. Вообще было приятно видеть, что телевизоры есть почти в каждой камере, да и 10 каналов немало (раньше было 1–2, а сам «голубой экран» разрешали смотреть пару раз в неделю). Так что сдвиги в плане гуманизации есть. Но если хотят смотреть больше каналов, то почему бы нет? Снова вносим рекомендацию.
— Мои письма долго отсюда идут до дома, — жалуется осужденный. — А жалобы вообще теряются.
Мы вносим и эту жалобу в отчет — просим руководство «Мордовской зоны» предоставить данные по отправке корреспонденции.
Наверное, все эти мелочи (которые для самих осужденных являются серьезными пробелами) мало интересуют обывателей, но они дают представление о том, что волнует «постояльцев» колонии для пожизненно осужденных.
Бывший лидер организации русских националистов Никита Тихонов (приговорен к пожизненному заключению за убийство адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой), пожалуй, один из самых интеллектуальных обитателей «Мордовской зоны». Телевизора в его камере нет, есть только радио. Но Тихонова это не сильно расстраивает: он предпочитает читать. Книг за время своего заключения он перечитал столько, что иному хватило бы не на одну жизнь.
Тихонову 41 год, но выглядит он на 25–30. Это удивительно, но многие осужденные словно бы «заморозились» в своем возрасте. Всегда очень сдержанный и спокойный, таковым и остался. Из главных проблем, которые описывает не только он, но и большинство осужденных, — отсутствие длительных и даже краткосрочных свиданий из-за пандемии. Ценность таких встреч с близкими для «пожизненников» даже сложно представить.
— А нам предлагают их обменять на 15-минутный звонок, — говорит осужденный. — Разве это справедливо? Неравноценный же обмен.
И с этим трудно не согласиться.
Никита Тихонов рассказывает, что гуляют осужденные пять дней в неделю, а не семь (пропускают банные дни — среду и воскресенье), и что хотелось бы попасть в те прогулочные дворики, где есть турники.
Мы находим осужденного к пожизненному сроку, который не согласен со своим приговором, бьется за то, чтобы его уголовное дело пересмотрели (признан виновным в убийстве беременной женщины). Удивительно, но выясняется, что это сын в прошлом начальника лучшего в СССР СИЗО. Вообще тех, кто считает себя невиновным, здесь примерно 10 процентов. А вот куда больше — процентов 70 — уверены, что за их преступления им могли бы дать менее суровое наказание и что лучше большой срок, но конкретный, а не «вечный».
А мы тем временем составляем рекомендации. В числе них, цитирую: «обеспечить наличие в продаже марок (один из осужденных смог приобрести их 2 раза за 5 лет), витаминов, предоставить осужденным возможность купить юридическую литературу, не применять наручники при отсутствии для этого оснований (особенно при выводе из камеры на улицу в гололед), не допускать выдачи питания из свинины мусульманам, обеспечить своевременное вручение и отправку писем, произвести дератизацию в отдельных камерах (в камере №9 обнаружены крысиные норы)».
Пока жива надежда
Вообще тех, кто за решеткой больше 25 лет, — половина. Они все имеют по закону право на условно-досрочное освобождение. Жалуются, что суд их не отпускает.
— Я 31 год уже сижу, — рассказывает один из таких. — Подал документы, приложил справки, что есть дом. Что ждет жена. А суд вынес вердикт: «Не готов к освобождению». Когда же я буду готов?
В его случае есть хотя бы надежда. Если у человека нет семьи, родных, то шансов, будем откровенно, ноль.
— Все те, кто изначально был приговорен к смертной казни, а потом ее им заменили на пожизненное, имеют право на УДО, — говорит директор Института государственного и международного права криминолог Данил Сергеев. — А таких, по нашим данным, около 400 человек. Большинство из них, кстати, находятся в колонии «Снежинка» Хабаровского края. Первый осужденный, который отбыл 25-летний срок, появился в 2012 году. Он сразу обратился в суд, ему отказали. После этого были десятки обращений других осужденных, а результат один. Судей можно понять: никто из них не хочет нести ответственность за этих людей. А вероятность того, что они совершат преступление, — слишком велика. Я побеседовал с судьями, которые обслуживают территории, где есть колонии ПЖ. Они так и говорят: «Мы опасаемся». Я проводил исследование в двух колониях для пожизненно осужденных. Из 147 опрошенных 30 имели право на УДО. Так вот я бы рекомендовал к освобождению только двоих. Среди них есть осужденный в 1987 году к смертной казни в Ростовской области за убийство таксиста из корыстных побуждений (в то время в СССР высшая мера назначалась даже за одну смерть, но если она была из корыстных побуждений). Он сидит в «Белом лебеде» в Соликамске и, по-моему, единственный, кто выходит на прогулку без наручников. Это уже дедушка под 80 лет, которой физически не может совершить никакого преступления. Дружелюбный, глуховатый. У него семья, родственники. Выяснилось, что он не подавал на УДО. Сказал: «Не хочу лишать себя надежды». И еще один осужденный — абсолютно безвредный мужичок, который с малолетства в условиях изоляции.
Стандартная практика: чем ближе срок к УДО, тем больше у каждого «пожизненника» появляется взысканий за мнимые нарушения Правил внутреннего распорядка. Это для того, чтобы у колонии был формальный повод дать плохую характеристику для суда, а у того был формальный повод не отпускать человека на свободу. Вот пара примеров. В постановлении от 16 января 2017 года Вологодского областного суда об отказе в УДО: «Тихоньких А.В. на меры профилактического характера реагирует не всегда правильно». А в постановлении Зубово-Полянского районного суда Республики Мордовия от 16 марта 2016 года по ходатайству Стаховцева П.Е. мотивировкой отказа в условно-досрочном освобождении стало наличие шести нарушений (пять из которых погашены в установленном порядке), слабое соблюдение правил личной гигиены, грубость в беседах с представителями администрации. При этом единственное не снятое взыскание заключалось в следующем: «во время утренней зарядки заваривал чай».
Или другой пример: осужденному Сударикову А.А. отказали с формулировкой: «допускал межкамерную связь, курение в не отведенном для этого месте, выражал недовольство режимом отбывания наказания, содержал в камере животное».
— Очевидно, что из приведенных выше типичных нарушений ни одно не связано с антиобщественной или криминальной направленностью личности осужденного, повышенным риском последующего противоправного поведения, — говорит Сергеев. — Многие нарушения режима объясняются естественным стремлением осужденного преодолеть существующие в исправительных учреждениях условия изоляции. Их можно назвать техническими, относящимися преимущественно к сфере быта осужденного. Но судьям больше не на что ссылаться.
Ученые признают, что нет никакого инструментария оценивать степень социальной опасности пожизненно осужденных, основываясь на котором суд бы принимал решения об УДО. Готовы ли психологически сами «смертники» после 25–30 лет жизни за решеткой начать новый этап, теперь уже вольный? Специалисты предлагают следующий механизм: после 25 лет из колонии ПЖ, где осужденные заперты в камерах, отправлять в колонию общего режима, где они живут в отрядах и могут свободно передвигаться по территории.
Интересно, что сейчас в мире обсуждается идея отмены пожизненного лишения свободы. Сравнительно большое количество государств (около 30) уже сейчас его не применяют. Как пишет судья Европейского суда по правам человека П.П. де Альбукерке, ни одна из уголовно-правовых систем стран, отменивших пожизненное лишение свободы, цитирую: «не рухнула или не пережила явный рост преступности, доказывая фактически существование движения к отмене и что данный вид наказания не является необходимым в демократическом обществе».
— Позиция судьи де Альбукерке, мне кажется, обусловлена тем, что он избран в ЕСПЧ от Португалии, государства, первым в мире отменившего пожизненное лишение свободы еще в XIX веке, — говорит Данил Сергеев. — Португалия сначала опять же первой полностью отменила смертную казнь в 1867 году и больше никогда данное наказание не возвращала. Этим же законом в Португалии пожизненное лишение свободы было заменено на шестилетнее одиночное заключение с последующей ссылкой на 10 лет в африканские колонии. Причины такого поворота в уголовной политике кроются в просветительских идеалах XVIII века, гуманистической традиции, бытовавшей в португальском уголовном праве и доктрине. Усиление идеи исправления преступника привело к пониманию бессмысленности пожизненного лишения свободы. Вероятно, одной из причин была и незначительность доли осуждений к данному наказанию. Пожизненное лишение свободы, предусмотренное в Уголовном кодексе Португалии 1852 г., применялось крайне редко, а одиночное пожизненное лишение свободы как замена смертной казни по закону 1867 г. не применялось ни разу.
Пожизненное лишение свободы в России, как считает Сергеев, сегодня фактически является наиболее строгим наказанием в российском уголовном праве и законодательстве большинства европейских государств. Хотя появилось оно как компромисс между сторонниками и противниками смертной казни, все же сейчас вызывает не меньше дискуссий, чем сама смертная казнь. Единственным оправданием существования такого наказания может быть тяжесть содеянного, опасность личности самого виновного, неотвратимость наказания и... наличие у общества интереса к тому, как они живут. Не все мечтают, чтобы убийцы «жили и мучились», но абсолютно каждый хотел бы знать, что жизнь таких людей безрадостна, и сам «вечный срок» для них — страшнейшее наказание.