Эпоха застоя — перестройка, обернувшаяся перестрелкой, лихие девяностые — нулевые — сегодняшний день школы... Как любого действующего педагога, болеющего душой за свое дело, меня, естественно, волнует ключевой вопрос: что день грядущий нам готовит?
Но весь опыт пережитого прошлого говорит о том, что будущее определяется не постановлениями, руководящими указаниями и циркулярами, а в значительной мере действиями конкретных людей, оказавшихся, как гласит высокая наука, в точках бифуркации и принимающих конкретные решения.
Точка бифуркации — это такое критическое состояние системы, когда система становится неустойчивой. И от конкретных людей зависит, свалится ли система в хаос или она перейдет на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности.
Однако перейду к конкретным примерам. Излишне напоминать, что советская система образования при всех ее несомненных достоинствах (бесплатность, доступность, всеобщность), о которых вспоминает испытывающее ностальгию по тем временам старшее поколение, была жестко унифицирована и заточена на господствующую государственную идеологию. По естественным наукам подростков готовили достаточно прилично, но в гуманитарных дисциплинах шаг влево — шаг вправо от марксистско-ленинской теории рассматривался как побег.
И вдруг в столицу ворвался опьяняющий воздух свободы. 12 июня 1991 года мэром Москвы был избран Г.Х.Попов, его заместителем — С.Б.Станкевич. Митинги, демонстрации, выборы с альтернативными кандидатами... В марте девяностого года была отменена 6-я статья Конституции СССР о руководящей роли КПСС в государстве. Словом, прежняя государственная система управления стала рушиться на глазах, что вселяло надежду на скорые перемены. Атмосфера свободы породила огромный энтузиазм в педагогической среде. Как грибы после животворного дождя росли авторские школы, лицеи, гимназии.
Но ведь система управления образованием была неотъемлемой частью государственной системы управления. И она тоже подвергалась демонтажу. Система в целом называлась советской, но по своей сути таковой она не была, ибо советы выполняли декоративную роль в государстве, в котором на самом деле всем рулила партия. Но идея подлинного прямого народовластия была популярной тогда и остается притягательной по сей день для поборников левой идеи, среди которых есть искренние люди.
Так вот, тогда, в девяностом, центр управления перемещался от департаментов и ведомств к Моссовету. Соответственно, образованием должна была теперь руководить комиссия по образованию Моссовета. Ключевой фигурой становился человек, который должен будет ее возглавить. На носу были выборы председателя.
Освежу в памяти тех, кто забыл, и проясню тем, кто не жил тогда, что то было время уличной митинговой демократии. Наибольшие очки набирали те, кто выступал на площадях с громкими популистскими заявлениями и обещаниями разрушить старый мир до основания. Профессионализм некоторых из этих ораторов стремился к нулю. По всему выходило, что один из таких персонажей должен был возглавить комиссию по образованию, что, несомненно, привело бы всю систему к хаосу. Ведь образование как система не сводится только к содержанию и методам обучения и воспитания. Это еще и финансирование, и снабжение, и многие другие специфические вопросы, в которых надо как минимум разбираться.
Я тогда входил в совет директоров городских школ. Коллеги, озабоченные безответственными заявлениями кандидата на высокий пост, поручили мне встретиться с заместителем мэра С.Б.Станкевичем. Почему мне? Все очень просто. Мы были со Станкевичем выходцами из одного гнезда — МГПИ им В.И.Ленина. Следовательно, Сергею Борисовичу как выпускнику педагогического вуза легче было объяснить опасность непрофессионального реформирования системы. Кроме того, он избирался в депутаты от округа, где находилась моя школа, и проживал в двух шагах от нее. Поздно ночью я заявился на квартиру к однокашнику.
Цель моего ночного визита заключалась в том, чтобы предупредить об опасных последствиях развала системы образования Москвы, расхлебывать которые придется пришедшим к власти демократам. Просьба — найти оптимальный выход из создавшейся ситуации с учетом того, что предотвратить назначение уже не удастся. И выход был найден...
Будущие историки образования, которые обратятся к этому переломному периоду его развития, не зная управленческого контекста, сочтут найденное решение абсурдным или по меньшей мере непрофессиональным. В целях «оптимизации» управления (ха-ха) было предложено объединить спорт, школы, кладбища и крематории (!) под юрисдикцию одной комиссии, которую в итоге возглавил почтенный профессор. Естественно, получив разом такое широкое поле ответственности, ему было уже не до популистских реформ.
Никаких протоколов той ночной беседы не осталось. Но есть такой исторический жанр — мемуары. Нас было двое. При случае Сергей Борисович может подтвердить этот трагикомический эпизод истории образования столицы в бурную эпоху перемен.
А я продолжаю думать о тайных ходах крота истории. Иными словами — о скрытых мотивах принятия тех или иных решений. Увы, ничто не ново под Луной. Внимательное чтение русской классической литературы позволяет в этом убедиться.
В романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» есть интереснейший эпизод, который вроде бы далек от главной линии повествования. К «старому» Каренину (ему не было и пятидесяти!) — высокопоставленному чиновнику одного из министерств, влиятельному государственному деятелю — приходят инородцы с прошением. И он, к их радости, неожиданно решает положительно все их проблемы. Они уходят от Каренина окрыленные. На самом деле просители ему совершенно безразличны. Но, решив их проблемы, он свалил своего конкурента-чиновника.
Такова внутренняя неумолимая логика принятия бюрократических решений. Не зря Л.Н.Толстой замечает: «Он чувствовал, что он глубже, чем когда-нибудь, вникал в это усложнение и что в голове его нарождалась — он без самообольщения мог сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать все это дело, возвысить его в служебной карьере, уронить его врагов и потому принести величайшую пользу государству».
Каких таких врагов необходимо уронить? Ясно, что дело идет не о супостате внешнем, а о конкурентах, мешающих продвижению в служебной карьере.
Не зная скрытых пружин, влияющих на принятие того или иного решения, которое может оказаться судьбоносным, — неважно: для системы образования или любой другой, — мы глубокомысленно размышляем о трендах, тенденциях и парадигмах развития. А крот истории, зарываясь все глубже, продвигается обходными путями.
Увы, без бюрократии не обходится ни одно государство. Но ее всевластие так же опасно, как и анархия, которая всегда чревата развалом и хаосом. В переломные моменты эпохи всегда находятся демагоги, которые считают, что выражают народную волю и народный дух. Но не зря Фазиль Искандер заметил: «Бывают такие эпохи, когда коллективная вонь принимается за народный дух». Тогда, в теперь уже далеком девяностом году, хаос удалось предотвратить с помощью бюрократической уловки.
Как же пройти между Сциллой и Харибдой гипертрофии обеих крайностей: всевластием охлократии и бюрократии? Для того чтобы ни политические демагоги, ни влиятельные бюрократы не чувствовали себя полновластными распорядителями судеб людей, не определяли единолично векторы развития страны, существует лишь одно «лекарственное» средство. Средство, о котором сегодня принято говорить с кривой ухмылкой: гласность и открытость в принятии всех важных, судьбоносных решений.