В первых числах июля я вышел из пункта вакцинации с приятной уверенностью человека, который контролирует свою жизнь. Ну, еще и с магнитиком: «Я COVIDа не боюсь». Не то чтобы я особо боялся его и раньше. Тут, видимо, как на войне. За полтора года привыкаешь, что пули свистят вокруг, а про собственную уязвимость забываешь и подумать. И вакцинировался я — как положено, двумя дозами — наверное, потому, что с детства приучен к вере в научный прогресс. Ну и чтобы не испытывать дискомфорта без пресловутого QR-кода, или что там придумают еще.
И главное чувство после вакцинации было то, что я не лишенец, а полноправный гражданин. С учетом того, что все время пандемии я честно самоизолировался, не посещал массовые мероприятия, ходил в маске и даже пару раз в метро надевал перчатки, можно было быть уверенным в незамутненном будущем.
Длилось оно три недели. Потом денек поболела голова. Попрыгало давление. И, наконец, температура без прелюдий подскочила под 40 градусов, где и расположилась всерьез и надолго.
Наверное, то, что я испытал, и называется кризисом веры. В голове по кругу ходила одна и та же, как мне тогда казалось, остроумная шутка: «Ну вот, прошел инкубационный период, вирус и размножился. Все по науке». Я вяло дискутировал сам с собой, что вакцина содержит лишь относительно безвредный кусочек вируса, и тут же отметал возражения мысленным, но громогласным восклицанием «да по фигу!», характерным для всяческих экзистенциальных кризисов.
Но место прежней веры быстро заняла другая, глупенькая и маленькая, — что все происходящее — это лишь простуда, или даже COVID-19, но не сильный. Главное, что его можно перележать. Главное, чтобы не больница.
Врачей я все же вызывал. Но цеплялся за любую оброненную ими соломинку.
Первый, из неотложки, пояснил, что задерживаться не будет, вызовов много, послушал через стетоскоп, как я дышу, сказал что-то типа «да вроде терпимо» и сделал укол жаропонижающего. Дышать стало легче, жить стало веселее. Доктор к тому же отпустил пару шуточек по воду полусобранного пакетика с вещами — мол, не спешите на казенную койку. Это тоже приободрило.
Второй врач из поликлиники тоже был скор: взял тест на ПЦР, отгрузил от щедрот властей две пачки противовирусного средства. Тест оказался отрицательным.
Ну просто вообще замечательно!
Коллеги, с которыми я поделился благой вестью по Скайпу, моего энтузиазма не разделили. Сказали, что ПЦР-тесты — это лирика, а компьютерную томографию надо делать обязательно.
И вот сейчас думаю. Я же тысячу раз все это читал: при малейших сомнениях добивайтесь КТ и госпитализации. Даже проходил на практике, когда родную матушку пару недель мурыжили на дому, леча «от воспаления легких», и только после самоназначенной поездки на томографию она отправилась в больницу, где благополучно и вылечилась. Что же я-то уперся?
Понятно, что в подобных страхах перед госпитализацией я не одинок. Вот, например, данные одного из исследований — от компании «Доктор рядом» и социальной платформы «Врачи РФ». Как считают врачи, 68% людей оттягивают визит к врачу в надежде «что все само пройдет» (знакомое чувство, не правда ли?). Ну а разные страхи обуревают и этих фаталистов, и многих других. Фобиям подвержен 81% пациентов.
Среди прочих страхов врачи выделяют:
в поликлинике или больнице до пациента никому не будет дела (47%);
найдут заболевание пострашнее (44%);
будет поставлен неправильный диагноз (33%);
во время процедур будет больно (30%);
лечение встанет в копеечку (29%);
лечение будет малоэффективным (24%);
медработники станут хамить (23%).
Я добавил бы к этому списку свой — так сказать, бытовой. Последний раз мне довелось побывать в больнице лет 30 назад, и воображение до сих пор по-нехорошему будоражили оббитый кафель стылой общей ванны, золотого цвета (но отнюдь не драгоценные) унитазы, скученность, эмалированные утки, чувство беспомощности по ночам, когда в горле пересохло, а воды попросить не у кого.
Многочисленные, разбросанные по Интернету памятки «что брать с собой в больницу при коронавирусе» подливали масла в огонь. «Захватите с собой пустые пластиковые бутылки, запас воды всегда пригодится...» «Не забудьте кипятильник» (кипятильник! они вообще продаются еще и где? может быть, в аптеках?) Постоянно подчеркивалось, что нужно брать с собой запас теплой одежды и полотенец, а еще туалетную бумагу, что предвещало тот еще диснейленд в уборных.
* * *
...Вызывать врачей третий раз за сутки я постеснялся. Отправился на КТ в частную клинику. Выдали диагноз — 30% поражения легких. Врач сказал, что лучше, конечно, немедленно звать «скорую» и ехать в больницу, но, если не хотите, то вот вам куча таблеток.
А я и не хотел.
Время уже перестало делиться на день и ночь, четверги и субботы. Все это было порублено, смешано и уложено двумя чередующимися слоями. Первый — это состояние с температурой под сорок, когда вся внешняя активность сводилась к поглощению жаропонижающих — круглых таблеток, длинных, дешевых, дорогих, разноцветных, и медленно кружили мысли о том, как мир ужасен, как я несчастен и надо все-таки ехать сдаваться. Но потом начинал веять невесть откуда взявшийся ветерок, пот сходил петергофскими каскадами, столбик термометра устраивался на сладостных 38, появлялся аппетит и уверенность в том, что со всеми болячками я скоро справлюсь сам.
Смену состояний я изучил до мелочей. Знал уже, что должно пройти ровно полтора часа после приема ударной дозы таблеток, прежде чем отпустит. Я встроился в этот ритм и намеревался шагать в нем и дальше. Лишь бы дома — как говорится, хоть чучелом, хоть тушкой.
Все бы, возможно, тушкой и закончилось. Спасибо огромное жене — вызвала «скорую» без моего ведома.
На этот раз врачи никуда не спешили. Они вели себя доброжелательно, но настойчиво и дали понять, что готовы ждать, пока я распоряжусь движимым имуществом. Не в смысле завещания, а вещи соберу. Ну тут уж я не возражал. Ума хватило. Точнее, базовых инстинктов самосохранения.
Очередной томограф показал, что за прошедшие пару дней инфекция совершила блицкриг, оккупировав до 80% легких и оставив после себя только «матовое стекло».
Так я и въехал в филиал 24-й больницы, более известный как ковидарий, на ВДНХ.
После приемного покоя меня подвели к койке. Вокруг лежало много мужчин со взглядами разной степени тусклости. Но в целом все казалось аккуратным и чистым. Это было первое впечатление от «красной зоны».
Второе — две бутылки воды на прикроватной тумбочке. Судя по тумбочкам соседей, это не было разовым комплиментом, как в заурядной гостинице. Напротив, как я вскоре убедился, вокруг царил скорее all inclusive. Вода эта бутилированная, по первому запросу, хоть улейся. Плюс общий кулер, где ее можно было налить и горячую (привет, кипятильники!). Персональный кислородный аппарат, смонтированный в изголовье. Забывчивым, по-моему, выдавалась зубная паста и щетка, наборы салфеток. Ну и еще много чего по мелочи.
Люди, затянутые в защитный полиэтилен, приходили и уходили, делали разные замеры. Очередной, судя по голосу, очень молодой человек, заявил, что сейчас будет ставить катетер для капельниц в вену. «Будет больновато», — предупредил он. И не обманул. Вдобавок катетер ставиться отказался.
«Кровь густовата, не цепляется», — заметил медработник. В его тоне чувствовался опыт. Опыт никак не смущаться по поводу внештатных ситуаций. Он попробовал поставить катетер снова. И снова. Потом позвал коллег. Больновато было по-прежнему, но не настолько, чтобы стонать или, скажем, составлять в уме письма в ЕСПЧ по поводу карательной медицины.
Наконец получилось. Бонусом к катетеру я обзавелся кучей синяков по рукам. После первой, сбивающей температуру капельницы захотелось бытовых подробностей. Тихим и хрипящим голосом я стал интересоваться у соседей, когда отбой, сколько положено передачек, большая ли очередь в туалеты и к раковине, есть ли перебои с туалетной бумагой?
Меня заверили, что всего вдосталь. Куча кабинок, туалетных и душевых расположена по периметру, и всегда легко можно найти пустую и чистую. Бумаги хватает. Рядом с душевыми есть даже фены. Все тем же сиплым баритончиком я поделился лайфхаком — феном можно сушить стираную одежду. Мне показалось, что после всего этого у соседей создалось впечатление, будто мне довелось побывать и в других местах совместного скученного проживания мужчин. Я не стал их разубеждать.
Ну а если кроме шуток, с общением никто не навязывался. Более того, хоть во временном госпитале койки и стоят плотно, обустроено все так, что скученности не чувствуешь, по крайней мере лежа на своей снабженной всем необходимым кровати.
Возможно, чувству одиночества в толпе способствует и особая магия места. Ты находишься не в какой-то там комнате с белым потолком. Над тобой очень много свободного пространства. Самый новый на ВДНХ павильон №75, где госпиталь расположился, построен по технологии без колонн. Справочники сообщают, что его высота «от пола до ферм перекрытия» составляет 12 метров. Но кажется, что своды эти гораздо выше, а эти самые многочисленные фермы наверху смотрятся как нервюры готического собора. Ощущения от созерцания те же — духоподъемные.
Вдобавок я лежал напротив полностью стеклянной стены павильона, и передо мной было очень много неба — то голубого, то ночного, то в клубящихся тучах. Вид немного загораживала расположенная напротив арка, но непростая — исторический вход на ВСХВ 1939 года. Когда наблюдаешь за всем этим под музыку, например, «Пинк Флойд», то испытываешь особую радость за предоставленный уникальный опыт.
Не дай бог вам его приобрести, конечно.
Тем более что, как я подозреваю, подобная эйфория связана с тем, что в «матовое стекло» переплавились не только легкие, но и кора головного мозга.
* * *
Настоящая психоделия, без соплей единорога, наступала по ночам.
Павильон оборудован мощной вентиляцией, которая очень деликатно шумит днем, но исправно разгоняет воздух; свежесть и прохлада оптимальные. Зато в темноте гудение становится несколько зловещим, а прохлада сменяется зябкой сыростью. А главное, своды павильона дают понять, что такое акустика. Русские классики любили описывать, как деревенской ночью на всю ивановскую отжигают собачьи своры — тявкают щенки, заливисто брешут зрелые особи, изредка гулко огрызаются старые псы. Так вот такие звуки раздавались постоянно.
И это если только кто-то один закашлялся.
А когда надсаживалось несколько человек — это была настоящая артиллерийская канонада, брачная перекличка гигантских лягушек, звуки джунглей. Спать как-то особо не хотелось. Но в шесть утра вспыхивал свет и начинали сновать люди, затянутые в белые защитные костюмы.
Поначалу особо не отличаешь одного от другого. Кажется лишь, что их очень много, и движутся они непрерывно и быстро: измеряют давление и сатурацию, разносят таблетки, ставят капельницы, капельницы, капельницы, моют полы, увозят больных на процедуры и снова привозят — и так по кругу, а по ночам дремлют, привалившись друг к другу, на малюсеньких диванчиках за пределами палаты.
Понятно только, что за спецодеждой медсестер и медбратьев скрываются по преимуществу ну очень молодые люди. Те, кто периодически проходит с обходами и представляется врачами, тоже немногим старше.
(Один из врачей, по моим ощущениям, намеренно понижал голос до баса, будто Маленький Мук, проникший во дворец правителя под видом знахаря: «Здравствуйте. Как вы себя сегодня чувствуете?»)
Дело, впрочем, они свое знают. Понятно, что какая-то суперквалификация от полевых бойцов «красной зоны» не требуется. Лечение назначается по стандартным протоколам, большинство индивидуальных вариаций тоже за полтора года отработано. Все назначения больным занесены в базу данных.
Но и внештатных ситуаций хватает с лихвой. Чуть ли не каждый день на дежурный пост подходил пациент со словами: «У вас там человек упал». Это означало, что кто-то из относительно тяжелых больных пошел в туалет, но не рассчитал силы. Тут же к нему срывалось четыре-пять медиков, сверкая полиэтиленовой формой, словно косяк серебристых рыбок. Пациент ехал обратно уже в кресле-каталке, с кислородным баллоном в обнимку.
Конечно, среди одинаковых по внешнему виду медиков существует своя и не то чтобы простая градация. «Поменяйте постель», — прошу я как-то женщину в белом. «Это вообще-то младшего медперсонала дело», — не без легкого возмущения ответила она.
Так-то «звание» и имя написано у каждого на груди черным маркером. Но разобрать можно что-то короткое, например «врач». Все, что больше четырех букв, превращается в арабскую вязь.
(Представитель младшего медперсонала появился незамедлительно и постель поменял.)
Но эти нотки обиды были единственными, услышанными мной за 9 дней. А так — только доброжелательный тон, позитив и спокойствие, как бы ни ныл пациент. И я испытываю только благодарность к медперсоналу и врачам. Спасибо.
И те пациентские страхи, о которых говорилось выше — о хамстве медработников или равнодушии к пациенту, — скукоживались и отпадали. Все в порядке оказалось и с комфортом. И даже с едой.
Больничную еду прошлых десятилетий помнят многие. Ну, все эти комки манки, политые желтой жидкостью, куски склизкой рыбы, монолиты макарон и как праздник — раз в неделю — картошка! Я вообще думаю, что больничная кухня была одним из самых эффективных ноу-хау советской медицины. Пациенты старались поскорее выздороветь, чтобы никогда не пробовать ее снова. Хорошо, что именно эту традицию стали постепенно забывать.
Никаких больше столовых с запахом многократно топленого масла. Горячую еду разносят на индивидуальных подносах в индивидуальной упаковке. Каши, рагу, мясо, овощи — порции большие. Все вареное, все без соли, но очень даже съедобное.
Тут вот, правда, без лукавства не обошлось. И на плакатах, развешанных по госпиталю, и в Интернете сообщается, что пациенты получают пятиразовое питание. На самом деле оно оказалось трехсполовинное, потому что завтрак и второй завтрак, видимо, слились воедино в процессе эволюции, а так называемый полдник обычно представлял собой пряник (одна штука), при этом упакованный в целлофан и снабженный бумажкой с информацией о продукте.
И лучше бы ее не вкладывали, так как пряник, согласно ей, состоял из муки, сахара, пальмового масла и такого количества добавок на букву «Е», что не понятно, как они помещались в невеликое с виду изделие. К здоровому питанию пряник этот имел такое же отношение, как пингвин к штурмовой авиации. Я не видел, чтобы кто-то их пробовал.
* * *
Но все это частности. Главное, что лечение шло успешно. Я все бодрее обходил госпиталь по периметру: мимо стеклянных дверей, сквозь которые можно увидеть угол и шпиль Главного павильона ВДНХ, мимо телевизоров в зонах отдыха, мимо палат, мужских и женских, мимо палат пустых, «под паром» (их, слава богу, хватало), мимо штабелей ящиков с медоборудованием — госпиталь одновременно был и небольшим складом.
Показатели улучшались. Стабильность демонстрировали лишь тесты ПЦР. Было их всего шесть, и все они оказались отрицательными. «Вот ведь как бывает-то» — такой развернутый аналитический комментарий дал мне по этому поводу врач.
Так что в диагнозе у меня значится: «Коронавирусная инфекция, вызванная вирусом COVID-19, вирус не идентифицирован (COVID-19 диагностируется клинически или эпидемиологически, но лабораторные исследования неубедительны или недоступны)». Эти вот формулировки и заставляют меня нет-нет, да и засомневаться: а был COVID-то?
Впрочем, не важно. Главное, что поступил я полулежачим, с несомненной пневмонией, а вышел здоровым. За что низкий поклон врачам и всему медперсоналу.
А главный вывод, который может быть актуален и для вас, таков: бойтесь заболеть. Но, коли уж заболели, не бойтесь ничего и не стесняйтесь. Жалуйтесь, зовите врачей, смело ложитесь в больницу.
Кто-то скажет, что речь выше шла о Москве, а в столице все по высшему разряду. Возможно. Но, по свидетельствам отболевших друзей и родственников, провинциальные больницы не сильно отстают в плане комфорта. А в плане лечения и того меньше — стандарты-то везде одинаковые.
Ну, а об отвратительных эпизодах нашей медицины, которых хватает, почитайте другие статьи, в том числе и в «МК».
И помните еще: даже если вы вакцинировались — вас все равно вылечат.