Но самые важные его публикации — исследования русской классической литературы: про «Вишнёвый сад» и «Чайку» Чехова, про «Евгения Онегина» и «Маленькие трагедии» Пушкина. Минкину повезло сделать удивительные открытия в знаменитых произведениях, которые, казалось, давно изучены вдоль и поперёк. Как это получилось — он и сам толком не знает, говорит, «случайно».
Многих читателей в России и за рубежом удивляет и другое. «МК» — единственная в мире общественно-политическая ежедневная газета, которая рискнула публиковать эти литературоведческие сочинения огромными объёмами из номера в номер. Например, «Немой Онегин» занял 25 полных полос «МК». Других таких примеров история мировой журналистики не знает.
Риск полностью оправдался. Читатели сразу оценили и полюбили эти работы, которые в том числе ответили на вечный вопрос: может ли журналистика быть искусством? Может!
Сегодня мы публикуем малую часть откликов понимающих людей. Их имена многим хорошо знакомы, а их щедрость и глубина даже близко не похожи на дежурные юбилейные похвалы; и это тоже редкость.
В частности, слова Аллы Боссарт точно обрисовали и работу Минкина, и его натуру: «НИКАКОГО СТРАХА И ТРЕПЕТА ПЕРЕД АВТОРИТЕТАМИ».
75 — красивая дата, но очень маленькая по сравнению с вечностью, в которую, мы уверены, Александр Минкин вписал свою строку.
Редакция «Московского комсомольца» от всей души поздравляет Александра с юбилеем. Ждем новых открытий!
Лучший
С Александром Минкиным лично мы знакомы лет 25, а безлично — лет 40, когда он начал писать блистательные театральные рецензии в разных газетах.
Это редкий случай, когда человек — тонкий образованный театральный критик, заодно литературовед, заодно у него блистательная политическая и сатирическая публицистика. Заодно у него несколько сотен писем к президенту; я горд, что способствовал выходу их отдельной книгой.
И вот Саша — уже патриарх благородный, седовласый — ко всему, что сделал, вдруг написал лучший в истории русского литературоведения потрясающий анализ «Евгения Онегина». С чем я могу поздравить как его, так и всех читателей!
Михаил ВЕЛЛЕР, писатель.
Герой
Истинно прекрасная книга Минкина «Немой Онегин». Тот редкий случай, когда настоящая, пылкая, страстная любовь не застит глаза, а огромная исследовательская работа не сушит живое слово.
Терпеть не могу Веллера, но не могу и не согласиться с его оценкой: «Лучший в истории русского литературоведения потрясающий анализ ЕО».
Минкин фехтует с Набоковым, Лотманом, Белинским, в гневе и ярости расчленяет Дм.Благого — доказывая с текстом в руках, сколько ими всеми написано белиберды по поводу как Пушкина, так и его героев. Никакого трепета и страха авторитетов. Полное (и справедливое) сознание того, что перед лицом Пушкина все равны. Все — читатели. Кто-то читает бегло, кто-то внимательно, а кто-то пропалывает и просеивает почву вокруг каждого слова, как делает великий огородник Минкин.
Его выпады против прославленных и гениальных комментаторов могут шокировать. Надо вдуматься в текст автора и в огромное количество текстов, на которые он опирается (писем, дневников, воспоминаний). Среди них — замечательная цитата не пушкинского, а нашего современника — Альфреда Шнитке: «Конфликтующие душевные миры примиряются под лучами этого нравственного солнца».
«Немого Онегина» автор назвал романом. Это и есть роман. Со своим острым, отчасти детективным сюжетом, с плотскими, телесными, сильно чувствующими героями, с драмами страстей. В нем много боли и много юмора. В нем много Пушкина, про которого современный исследователь, писатель, критик знает и, что важно, понимает столько, сколько может знать и понять про своего героя человек, родившийся спустя 110 лет после его смерти.
Роман «Немой Онегин» полноправно продолжает традицию филологического романа Тынянова, Шкловского, Сарнова, Битова (который, кстати, Минкина заметил и, в гроб сходя, благословил).
Книга, конечно, большущая. Изобилует повторами и излишними аргументами: автор умирает от желания донести свои открытия, все объяснить всем, даже тем, кто совсем «не создан для блаженства» восприятия великих произведений. Редакторский зуд не давал мне покоя, хотелось сократить и то, и это. Но в то же время я понимаю, как дорога Александру каждая цитируемая строчка, каждый абзац письма, каждый сравнительный анализ, каждый вывод. С каким счастьем он и два, и три раза на разных страницах и в разных главах повторяет гениальные строфы.
В наше время, когда не то что Пушкина или вообще стихов — просто печатного текста больше десяти страниц многие одолеть не в состоянии, — восемь лет писать такую книгу — не о себе, не о придуманном герое, не о приключениях и не о путях России, написать такой филологический роман — геройство.
Алла БОССАРТ, журналист, писатель.
Мудрая и высокая
Я читал оба «Комментария», которые Минкин так обильно цитирует: Набокова и Лотмана. Конечно, это совершенно разные книги. Книга Набокова обращена к американским студентам-троечникам (он их так называл), которые ни хрена не знали, и он им буквально разжевывает каждое слово. Лотман — более глубокий, он рассказывает то, чего мы, считающие себя знатоками, не знаем.
Но книга «Немой Онегин» выше обеих этих книг, потому что она объясняет то, чего не понимал (или о чем никогда не думал) самый умный и интеллигентный читатель.
Особое спасибо за главы об операх Чайковского. Можно посмеяться и над другими операми на сюжеты Пушкина, но про «Онегина» просто гениально. Кое-что украду для себя; давно хочу соорудить эссе про либреттиста Шиловского, а также про Модеста, брата Петра Ильича.
Спасибо! Чудесная книга. Мудрая и высокая!
Александр ЖУРБИН, композитор.
Алгеброй — гармонию
Однажды, наткнувшись в Сети на книгу «Немой Онегин» Александра Минкина, я буквально с первых строк задохнулась, впилась в нее и не оторвалась, пока не дочитала до конца.
Я с этим гигантским текстом сроднилась, я читала его и перечитывала — словно ходила на свидание.
Читаешь, например, ХXIV главу «Немого Онегина» о чести и верности — и хочется цитировать буквально каждый абзац, каждую строчку. Право же, откройте и прочтите — не по диагонали, а вчитываясь, останавливаясь, откладывая и возвращаясь.
Хотя — какое «откладывая» — я читала и сейчас вновь и вновь продолжаю читать взахлеб. Я, читая, ссорюсь и ругаюсь с автором текста, когда не согласна с ним; я хватаюсь за пушкинский роман, чтобы доказать ему...
Я обмираю, когда он за меня проговаривает то, о чем я молча думала. Когда он выстраивает между собой и пушкинским «романом» прямые личные отношения и приглашает меня участвовать в этом!
И боже, как я ему, автору этого текста, завидую! Как я хочу научиться читать вот так, как умеет читать он!
«Пушкин создал бесконечно много: язык! Уже не знают его стихов, помнят какие-то обрывки, фразы, строчки. Но говорят на его языке. Сами того не зная, не сознавая, шутят, как он; юмор у него часто постмодернистский, хулиганский, беспощадный, чёрный. Так пользуются лазером, не вспоминая Прохорова, так пользуются радио, забыв Попова и Маркони...»
Александр Минкин — мой любимый литературовед современности. Я избегаю читать его публицистику, чтобы сохранить свое отношение к нему. Я жалею и берегу это свое к нему отношение.
Но когда он выступает с очередным своим литературным исследованием того, что я — вот лично я — обожаю, знаю наизусть, о чем начала думать еще в детстве, впервые прочитав текст, и продолжаю думать по сей день — и вот когда он, строго по классике, медленно и подробно, никуда не спеша, начинает глава за главою разбирать обожаемый мною текст и точно так же, по классике, медленно и никуда не спеша, начинает глава за главою публиковать свое исследование (или когда я внезапно натыкаюсь на давно опубликованное, но прежде не читанное) — я впиваюсь в этот текст, как в детектив. Я забываю обо всем на свете и читаю, как в детстве, ночь напролет и под одеялом — только не с фонариком, а с телефона, до тех пор, пока телефон не разрядится или не выпадет из уснувших рук. Но назавтра я продолжаю это чтение, не успев продрать глаза...
«Немой Онегин» — мое потрясение.
Я «Онегина» учила наизусть в 7-м классе, наперегонки с молодым Юрским, который каждый день по телевизору читал по главе. А я ему, сидя перед телевизором, «подсказывала слова». И думала, думала, без конца.
Как же это упоительно — читать текст, в котором человек движется примерно тем же путем, что и ты, и, одновременно, открывает тебе бездны информации и деталей, тобою упущенных.
Я до «Онегина» точно так же читала книгу Минкина «Нежная душа» — о «Вишнёвом саде» Чехова. Читала, перечитывала; местами — клянусь — плакала (хотя я совершенно не плакса). Потому что есть вещи, которые словно бы бродят у тебя в душе, и надо бы о них подумать поподробнее, да все как-то недосуг; и вот они всё бродят у тебя и бродят, а потом открываешь текст, написанный другим человеком, и понимаешь, что он сделал за тебя так и не сделанную тобой работу. Он ответил на вопросы, которые мучили тебя, он объяснил нюансы, казавшиеся тебе непонятными и требовавшими поисков. Но тебе искать было лень, а ему нет.
И теперь читаешь этот текст со смешанным чувством восхищения и зависти — и еще укоризны себе: «Вот так всегда, вот обязательно найдется кто-то, кому не лень, и кто напишет вместо тебя книгу мечты».
Впрочем, и тут лукавство: суть не в том, что ему не лень. Суть в том, что ему было интереснее, чем тебе, и все, что смутно бродило в твоем сознании, в его сознании бродило тоже — но не смутно.
И ты читаешь теперь эту книгу и мечтаешь увидеть спектакль, который был бы поставлен человеком, который это прочел… Мой муж еще в студенческие годы в экспликации к «Чайке» написал: «Чехов двумя фразами закольцевал пьесу. Первая ее реплика: «Отчего вы всегда ходите в черном?» Последняя: «Дело в том, что Константин Гаврилыч застрелился!»
Но мне не ставить тот спектакль никогда. А режиссерам не надо — они оденут всех в шинели и поставят по Чехову спектакль про «отжатие» Крыма... Им про Чехова — про его любовь и боль — неинтересно. Да и не умеют они.
«...«Вишнёвый сад» — пьеса старая, ей сто с лишним лет, — пишет Минкин. — А о чём она — никто не знает. Некоторые помнят, что поместье дворянки Раневской продается за долги, а купец Лопахин учит, как выкрутиться: надо нарезать землю на участки и сдать в аренду под дачи. А велико ли поместье? Спрашиваю знакомых, спрашиваю актеров, играющих «Вишнёвый сад», и режиссеров, поставивших пьесу. Ответ один — «не знаю».
— Понятно, что не знаешь. Но ты прикинь.
Спрошенный кряхтит, мычит, потом неуверенно:
— Гектара два, наверное?
— Нет. Поместье Раневской — больше тысячи ста гектаров.
— Не может быть! Ты откуда это взял?
— Это в пьесе написано.
...Это такой простор, что не видишь края. Точнее: всё, что видишь кругом, — твое. Всё — до горизонта. Если у тебя тысяча гектаров — видишь Россию. Если у тебя несколько соток — видишь забор...»
Можно, конечно, задаваться пошлейшим из вопросов: «А зачем нам нужно все это знать?» У меня нет ответа на этот вопрос. У меня и вопроса такого нет. Потому что я «знать» хотела и хочу всегда. Узнавать то, чего прежде не знала, — для меня увлекательнее любого детектива.
Нет, правда, даже если у Минкина есть хоть один такой читатель, как я, он просто обязан писать для меня!
Когда он пишет про литературу, это читать — не оторваться. И чем длиннее текст — тем дольше удовольствие!
Он позволяет мне «вспомнить» давно забытое — не мною даже, а поколениями. Это как секрет сушеной вишни, который когда-то знали, да забыли.
Чехов не символист, не декадент, сообщает читателю Минкин. А я бы прямо добавила: и совершенно без сочувствия, насмешливо относился ко всем видам декадентства и символизма, считая, что эту «бредятину» могут писать километрами любые студенты-недоучки.
«Нежная душа» была напечатана в 2005-м миллионным тиражом и тогда же появилась на сайте «МК». Однако об этом исследовании и важных открытиях нигде не было ни слова — ни в газетах, ни в журналах. Как объяснить гробовое молчание? Как объяснить, что о том же «Немом Онегине» была написана единственная рецензия, да и то спустя три года?
Возможно, причина в том, что раньше была культурная среда и обмен информацией внутри нее. Теперь — ни среды, ни информации... Бедное сердце автора!
Но я нескольким близким людям кинула ссылки. И теперь среди тысяч читателей этой вещи — твердо могу сказать — кроме меня есть еще один человек, который читает и перечитывает эту книгу.
Этот человек почти вдвое младше меня. А значит, у следующего поколения читателей этот текст тоже находит отклик, и, быть может, кому-то, сегодня совсем юному, этот текст когда-нибудь тоже будет передан, как эстафета.
И пока есть кто-то, кому хочется такое читать, перечитывать и передавать другу — тексты Минкина будут жить. Верю, что очень долго.
Ирина ПАВЛОВА, художественный руководитель программ Московского международного кинофестиваля.
* с 12.01.2024 признан минюстом РФ иноагентом