В книге же знаменитого военачальника и государственного деятеля, Героя Советского Союза, генерал-полковника Бориса Громова я буквально на каждой странице слышу его голос — каждая из страниц замечательна еще и тем, что все происходящее с автором-героем, с воюющей армией и втянутой в авантюрную войну страной рассказано своими — не заемными словами.
Не скрою: я горжусь личным знакомством с Борисом Всеволодовичем Громовым. И вовсе не стесняюсь своего детски-восторженного (в мои взрослые годы) отношения к нему.
Я — сын фронтовика — и к воинам, и к полководцам великой войны отношусь как ни к кому другому. И генерал Громов, воевавший на другой войне, все равно ассоциируется у меня только с ними — например, с маршалом Жуковым.
Знакомство с таким человеком, как Борис Всеволодович, однако, и очень ответственно — оно обязывает в словах-оценках о нем быть предельно точным и откровенным (пусть и комплиментарной, но фальши он не воспримет). Откликаясь здесь на его книгу «Три жизни одного человека», я не вправе забыть о подзаголовке на титульном листе — «Правда и ничего другого».
Журналистика — коварная профессия. Можно — и не кривя душой — по разным соображениям прибегнуть и к излишней дипломатии, компромиссу, политкорректности — и быть ограниченным ими. Но я не был бы достоин знакомства с таким человеком, как Борис Всеволодович, если бы, откликаясь на редкостную искренность взятого им тона, прибегнул бы к общим или опять же казенным словам.
Поэтому скажу сразу, что более всего меня взволновали афганские страницы (они, кстати, и составляют большую часть книги). Я не раз их перечел, желая запомнить их подробнее.
Конечно, много лет уже живущий за городом, ощущающий Подмосковье теперь еще больше своей родиной, чем Москву (хотя, конечно, я москвич по всему своему складу), я с интересом читал страницы, посвященные работе Бориса Всеволодовича губернатором гигантской по размерам и значению для всей страны Московской области.
Конечно, как газетчика, да и читателя, интересовал меня и опыт государственной службы боевого генерала на самых высоких постах — в Минобороны, МВД и МИДе.
Но эта часть деятельности легендарного командарма Громова происходила большей частью у всех на виду, а вот Афганистан — важнейшая часть его жизни известна и по-настоящему, глубоко понятна лишь ему одному. Конечно, журналисты (и хорошие, известные журналисты) бывали у него на фронте. И Борис Всеволодович отвел даже несколько страниц, цитируя блестящего журналиста Геннадия Бочарова. Но кто же из моих коллег так заглянул во внутренний мир генерала на войне, как сумел это сделать сам Борис Всеволодович.
«Вначале выдвижение в район было спокойным, приблизились к первому перевалу через средней высоты горный хребет. Сразу за ним небольшой кишлак, где, как мы предполагали, находились душманы. Я выслал вперед разведку, а вслед за ней с небольшим прикрытием на машине управления двинулся и сам.
Возле перевала машина была обстреляна. Такое в моей жизни случилось впервые, когда стреляли не холостыми, а боевыми патронами, и стреляли именно в меня! Морально я к этому был готов, понимал, что участвую в реальном бою. Однако ощущение было ошеломляющим! Обстрел деморализует человека! При первых ударах пуль по хилой броне БТР в душе возникает паника! Это растягивается на десяток секунд, которые кажутся вечностью.
Когда из оцепенения удалось вырваться, то оно сменилось суетой, не было сил даже выругаться по-русски! Во время обстрела я увидел глаза сидящего напротив меня молоденького лейтенанта-радиста: в них отразилось и недоумение, и паника, и страх. Хорошо, что в этот момент он не видел мои глаза».
Мне кажется, что эти строки достойны войти в хрестоматии всего лучшего, что напечатано у нас о войнах вообще. Замечу, что написаны они Героем Советского Союза — и следующий абзац начинается фразой: «В последующие месяцы и годы я бесчисленное количество раз принимал участие в боевых действиях, но никогда больше не испытывал ничего подобного…»
Приведенный текст для меня сопряжен с горькой реальностью — драма военного человека (бойца, кстати, по всей своей внутренней сути) делается понятной и далекому от армии человеку, стоит прочитать его признание: «Я по-новому сумел посмотреть на события... понял, что наше присутствие там не нужно стране, а нужно ее лидерам... спасали апрельскую афганскую революцию, а своих мальчишек направили на верную смерть».
Я уверен, что многим аналитикам и публицистам стоило бы поучиться у боевого генерала формулировкам: «Невозможно было такую страну, как Афганистан, с совершенно другим укладом жизни, с другой религией, нижайшим уровнем развития, страну, которая живет в четырнадцатом веке, по своему календарю, сделать похожей на Советский Союз».
Человек сугубо советского — в духе патриотизма — воспитания, впитавший с юных лет в суворовском училище советское мировоззрение, наконец, кадровый военный, верный присяге не на словах, а в бою, беспощадно критикует высшее руководство СССР, ввергнувшее страну в кровопролитную авантюру, справедливо считая, что жизнью своей и службой заслужил такое право, более того, подкрепляя документально жесткие выводы. Приведу такой отрывок из книги Бориса Всеволодовича:
«Матери и жены, оплакивая своих сыновей и мужей, не знали, за что они погибли. А умудренные опытом товарищи, спокойно жившие в Москве, как оказалось, просто этим пользовались…
Вопросы «зачем», «почему», «для чего влезли туда» уже живого адресата не найдут. К сожалению. Но колоссальный опыт и выводы из него надо всегда иметь под рукой!
Где-то я прочитал хорошую фразу: «…Историю надо изучать не потому, что она прошла, а потому, что она оставила много завалов…»
В эти же начальные годы было абсолютно очевидно, что эта война для СССР не нужна. Она была нужна только нашим противникам и врагам. Тогда же проявилось и отношение руководства страны к 40-й армии, которое было неадекватным и непонятным.
Характерным в этом отношении было одно из заседаний Политбюро ЦК КПСС 30 июля 1981 года
Документ 121
Особая папка
СУСЛОВ: Хотелось бы посоветоваться. Товарищ Тихонов представил записку в ЦК КПСС относительно увековечения памяти воинов, погибших в Афганистане. Причем предлагается выделять каждой семье по тысяче рублей для установления надгробий на могилах. Дело, конечно, не в деньгах, а в том, что если сейчас мы будем увековечивать память, будем об этом писать на надгробиях могил, а на некоторых кладбищах таких могил будет несколько, то с политической точки зрения это не совсем правильно.
АНДРОПОВ: Конечно, хоронить воинов нужно с почестями, но увековечивать их память пока что рановато.
КИРИЛЕНКО: Нецелесообразно устанавливать сейчас надгробные плиты.
ТИХОНОВ: Вообще, конечно, хоронить нужно, другое дело, следует ли делать надписи?
СУСЛОВ: Следовало бы подумать и об ответах родителям, дети которых погибли в Афганистане. Здесь не должно быть вольностей. Ответы должны быть лаконичными и более стандартными…
Какие найти слова, чтобы прокомментировать ЭТО? Нашим погибшим ребятам отказывали даже в последних человеческих почестях.
Спокойный разговор на Политбюро в защиту «политической точки зрения». То есть политическое руководство СССР предпочитало не афишировать, а точнее, скрывало войну от широкой общественности и от своего народа».
Резко осуждая первых лиц государства, Борис Всеволодович старается в праведном гневе не дать овладеть собой запальчивости — и сохраняет объективность: считает для себя обязательным поименно назвать тех лидеров, кто вслух возражал против вторжения в Афганистан (того же Косыгина, потерявшего из-за несогласия с Брежневым и Сусловым свой пост премьер-министра, маршала Огаркова, генералов Варенникова, вызывавшего у Громова глубокую симпатию и безграничное уважение, и Павловского). Отметив, что выступавший за вторжение министр обороны Устинов особого авторитета в армии не имел, не забывает сказать («Правда и ничего другого»), что он, как организатор создания вооружения и их поставок в годы Отечественной войны, был крупной фигурой.
И вот, завершая свой отклик на эту книгу, очень рекомендую ее особенно молодому читателю, вновь хочу сказать о ее высоких литературных достоинствах — впрочем, и правда, на которой настаивает автор, вряд ли была бы настолько выразительной без них.
«Разболелся у меня зуб. Рядом разворачивается госпиталь, только что прибывший из Союза. Я, как и многие другие, старался избегать зубных врачей. Комдиву В.И.Миронову надоело смотреть на мои мучения, и однажды вечером он приказал (именно так): «Садись в машину, поехали лечиться!» Мы, три полковника — я, комдив и комиссар Серебров, последние — в роли конвоя, чтобы я не сбежал, приехали в госпиталь. Нам показали палатку зубного врача (на улице — минус 20 градусов), куда мы и вошли. Меня, конечно, затолкали туда первым.
Молоденький старший лейтенант осмотрел меня и говорит: зуб можно вылечить, но госпиталь только приехал, ни аппаратуры, ни лекарств — еще не разобрался, одним словом, сейчас возможность есть только для удаления.
Я согласился, говорю — рви! Он спрашивает, что будем делать: обезболивающий укол или выпьете сто граммов медицинского спирта. Ответ был быстрым и ожидаемым. Ну, выпили и стали ожидать, когда дойду до кондиции. Наконец, операция началась, и зуб мне удалили. Выпили еще за успешную операцию и отправились к себе. Всю ночь я не находил себе места от боли. С утра опять к нему. Испуганный старлей сразу все понял — зуб вырвал здоровый! Ну что оставалось делать? Да-да… тепло обругал я этого молодого специалиста от души (хорошо, что не попался начальник госпиталя) и дал вырвать еще один, но теперь больной зуб…
История эта, — заключает рассказ Борис Всеволодович, — имела колоссальный успех в войсках».
Я бы рискнул добавить, что история эта кажется мне метафорой всего с нами происходившего в жизни — и не только в Афганистане.