В феврале в челябинском суде семья пострадавшего Ильи Онянова и виновница аварии Марина Гладских заключили мировое соглашение. Жене и матери пострадавшего, который признан недееспособным, сотрудница ФСБ выплатила в общей сложности 600 тысяч рублей в качестве компенсации причиненного вреда. Суд проходил в закрытом режиме.
Суровые челябинцы негодовали, многие не сомневались, что на семью оказали давление. Мать пострадавшего, Елена Корякина, поначалу не комментировала свое решение. Не потому, что скрывала истинные причины своего поступка, — просто, чтобы все рассказать, требовалось время. В двух словах не объяснишь.
Теперь Елена готова рассказать о мотивах своего поступка.
— Меня постоянно спрашивают, зачем я ее простила? Как вам сказать… Что толку, если бы я ее посадила? Мой ребенок уже пострадал, а так пострадали бы и дети обвиняемой. Да и денег у меня нет поднимать сына. Гладских, в конце концов, имеет возможность мне помогать.
— Помогает?
— Она с самого начала просила прощения у меня и сына, плакала. До сих пор плачет. И вымаливает прощение. Она помогает. А если бы села, кто бы мне помогал? Даже если бы ей условный срок дали, она бы с работы вылетела, и что? С чем бы я осталась? Если бы я знала, что сын завтра встанет и пойдет, то, может быть, посадила ее, и не на один срок. Но сын, к сожалению, не встанет... И не побежит, не заговорит. Мне нужна помощь.
— Вы бы могли заявить приличные иски, потребовать денежную компенсацию?
— Я ведь не знаю, сколько денег понадобится на лечение и реабилитацию сына. Это гигантские суммы, вряд ли бы суд одобрил такие иски.
— Сколько вы зарабатываете?
— Работаю в хлебном магазине продавцом. Получаю 18 тысяч рублей. Я не жалуюсь на зарплату. Если бы, как раньше, одна жила, мне бы вполне хватало. А на сына уходит в месяц порядка 50 тысяч. Самые дешевые лекарства стоят 700 рублей, те, что подороже, — 2000. Вот купила раствор ему по 2000. Одного бутылёчка хватает на три дня. Недавно инвалидную коляску приобрела, 32 тысячи на нее ушло.
«Упала передо мной на колени»
— Тяжело далось решение о прощении?
— Если бы Гладских мне встретилась в первые 2–3 дня после аварии, когда сын лежал в реанимации в коме и умирал, не знаю, как бы я поступила, не ручаюсь за себя. Возможно, я уже сидела бы. У меня столько злости на нее было. Может, и хорошо, что мы встретились с ней только спустя полтора месяца.
— Почему так поздно?
— Это уже другая история. Когда все случилось, следователь вышел на жену Ильи, которая якобы созвонилась с обвиняемой. Спустя время я узнала, что сноха сразу начала тянуть деньги с Марины. Например, попросила ее закрыть какой-то кредит. Как я поняла, невестке невыгодно было меня делать потерпевшей в деле, хотела, видимо, чтобы все деньги ей достались. Она же мне потом заявила: «Откажись от статуса потерпевшей», — то есть я должна была подписать бумаги, где было указано, что в силу возраста не могу быть потерпевшей. Когда я попросила у нее телефон следователя, она не дала. Позже мы все-таки встретились со следователем. Он подтвердил мои догадки, сказал, что сноха долго отказывалась предоставить мои контакты...
— Вы со следователем обсуждали мировое соглашение?
— Я его спросила, грозит ли Гладских реальный срок. Он предположил, что вряд ли. У нее на иждивении двое малолетних детей, старенькая мама. Максимум условный получит. Тогда я задумалась: может, пойти на мировую, чтобы она помогала. Следователь сказал: «Я не могу вам советовать, но чисто по-человечески, думаю, это, возможно, лучший вариант».
— Обсуждали свое решение еще с кем-то?
— Обговорила со всей родней. Все пришли к выводу: если денег не будет, мой ребенок будет страдать. У нас таких средств на лечение нет, даже если мы все скинулись бы.
— Когда вы об этом сказали обвиняемой, как она отреагировала?
— Когда мы первый раз встретились, Гладских сразу упала на колени: «Лена, это ваше дело, как вы со мной поступите. Какое бы решение суда ни последовало, я все равно не оставлю вас, помогу». Она не настаивала на прощении. Но она была так запугана. В тот момент мне показалось, что она уже наказала себя, понимаете? Она повторяла: «Мне этого никогда не забыть...».
— Вы поверили ей?
— Она обычный человек. Сейчас в Сети пишут, что нас зашугали, запугали, пятое-десятое. Господи, я когда первый раз ее увидела со спины, подумала: что за девочка стоит, подросток. Маленькая, худенькая… Вот тогда мне в глубине души стало ее жалко. Она выглядела забитой, зашуганной, боялась слово молвить. Потом сама призналась, что очень боялась нашей встречи.
— Где произошла первая встреча?
— Я через следователя передала, что готова с ней встретиться. Но не думала, что она сама придет. Не сомневалась, что адвоката отправит. Но она мне сама позвонила. В те дни я безвылазно находилась в больнице, сын лежал в реанимации. Туда она и приехала. Мне кажется, это был поступок с ее стороны. Там же она рухнула на колени передо мной, расплакалась. Я кинулась ее поднимать: «Да что ты, вставай, люди же ходят, на нас смотрят. Встань, успокойся». Отвела ее в сторону, мы с ней поговорили. Я заметила искренние переживания.
— По суду Гладских должна выплатить вам компенсацию всего 300 тысяч. Столько же жене пострадавшего. Не мало?
— Это по суду, но на деле она уже больше выплатила. Пока сын лежал в больнице, Марина покупала памперсы, пеленки, оплатила услуги массажиста. И сейчас все покупает.
— Она хорошо зарабатывает?
— Она живет с двумя детьми и с мамой. С мужем они в разводе, но он вроде ей помогает. Да и потом, не думаю, что в ФСБ зарплаты маленькие. Наверное, не 18 тысяч она получает.
— Странно, что ее не уволили после такой шумихи. В ФСБ не любят привлекать к ведомству лишнее внимание.
— Она до сих пор боится, что ее уволят. После приговора люди продолжают оставлять страшные комментарии в ее адрес в Сети.
— Травили ее в городе?
— Травля шла страшная. Причем у нас недавно тоже полицейский кого-то сбил, похожее ДТП, но такого резонанса не последовало. Марина не понимает: «Как так? Вот про него ничего не говорят. А на меня, на бабу, напали со всех сторон. Меня уже начальство по этому поводу задергало — почему везде пишут только обо мне?».
— Вы бы хотели прекратить травлю?
— Я местным журналистам обмолвилась, что не надо ее полоскать, она и так наказала себя, оставьте ее уже в покое. Кажется, бесполезно...
«Инвалид ей не нужен»
— Как ваш сын чувствует себя сейчас?
— 9 месяцев прошло с той аварии. Сейчас он стал гораздо лучше. Все понимает, слышит, всех узнает. А поначалу даже близких не узнавал. Говорить не может, только звуки издает и моргает. И не шевелится сам. Но на шутки реагирует, смеется. Сейчас собираем документы, планируем отправлять его на реабилитацию в Екатеринбург. Гладских не против оплатить. Надеюсь поставить сына на ножки. Пусть бы некрепко стоял, хотя бы по нескольку минут. Сидеть он уже умеет. Сначала по 5–7–10 минут его сажали, сейчас он у нас уже 15–20 минут сидит.
— Вы рассказали ему, что с ним случилось, про мировое соглашение?
— Нет, про Гладских не рассказываю. А вот про жену, которая его бросила, он сам все понял. Когда его привезли из больницы ко мне домой, а не к семье, он сразу отреагировал, два дня казался подавленным, но сказать ничего не мог. Я его успокаивала: «Илечка, ты немножко у меня поживешь, а там видно будет». Благо жена не так часто навещала его, не теребили воспоминания. Изредка, раз в месяц если появится — и то ладно. Я сыну недавно сказала: «Давай отпустим ситуацию. Потом мы со всем разберемся, я тебе все расскажу. А сейчас просто не надо огорчаться. Если она придет, ты глаза закрой и отвернись, все». Он так и делал. Жена — единственная, кому он не улыбался. Остальным, кто его навещает, рад.
— У них общая дочь. Девочка приходит к отцу?
— Я не могу заставлять супругу Ильи приводить сюда ребенка. Так что внучку я тоже не вижу. И в хорошие-то времена мне очень редко давали видеться с девочкой: сын внучку обычно ко мне приводил тайком, фотографии ее посылал. Я к ним в дом приезжала только на дни рождения сына и внучки. Желания особого не было, я же видела, что супруга Ильи мне не рада. Думала: ну и зачем лезть в их жизнь?
— Ваша невестка как себя вела после аварии?
— Когда сына перевели из реанимации, с ним требовалось круглосуточно дежурить. У него началась пневмония, он задыхался, ему постоянно откачивали жидкость из легких. Нельзя было его оставлять. Я предложила его жене дежурить по очереди. Она отказалась: «У вас много родни». Я взяла отпуск за свой счет, сидела с ним. Иногда меня сменяла его тетка или мой брат. Когда я вышла на работу, то ночевала в больнице, а в пять утра ехала на работу. Медсестры жалели меня: «Вы идите, мы тут сами присмотрим». Но я могла только на час-два оставить сына без присмотра родных. Жена Ильи приходила на 2–3 часа, потом оставляла мужа на медсестер. Или просила подружек сидеть. Говорила, что ей не с кем оставить ребенка. Когда все случилось, мне сразу показалось, что она оставит Илью: кому нужен такой инвалид?
— Ваша невестка тоже проходила потерпевшей по делу?
— Она сразу заявила себя потерпевшей. И получила не только 300 тысяч, положенные по суду, но и гораздо больше от обвиняемой. Сначала, по моим данным, Гладских перечислила ей 75 тысяч якобы за какой-то кредит. Еще она получила деньги, которые перечислили сыну за больничный. Его карточка ведь у нее осталась, деньги туда переводили. Я позвонила в бухгалтерию, где работал Илья, и там узнала об этом. А ведь на эти деньги мы могли лекарства покупать. Теперь собираюсь судиться с ней по этому поводу. Советовалась с адвокатом, он говорит, если они в браке, то его зарплату должны делить пополам. Я согласна, но сын ни копейки с больничного не получил.
— Они не развелись официально?
— Еще нет. Хотя она обмолвилась, что планирует подавать на развод. Но сейчас молчит. Они ведь с Ильей с 2014 года вместе жили. За одним столом ели, в одной постели спали, ребенка она от него родила, почему же так сегодня происходит?
— У них раньше хорошие отношения были?
— Со стороны казалось, хорошие. Илья ведь у меня спокойный, голоса ни на кого не повышал, не знаю, что нужно, чтобы вывести его из себя. Я видела, как он с пациентами общается. Всегда такой обходительный. Он практику в поселке проходил, так его до сих пор там вспоминают, хотели, чтобы он там остался. В последнее время он работал фельдшером на «скорой помощи», по совместительству еще в поликлинике на приеме сидел, на срочные вызовы выезжал. Дома практически не появлялся. Отдыха, считайте, не было. Спал на ходу. Мне кажется, будь он в день трагедии выспавшийся, то среагировал бы на машину, увернулся. Может, она его по касательной бы задела, руки-ноги переломал, но голова бы уцелела.
— Его жена не работает?
— Она диспетчер на «скорой».
— Коллеги ее осуждают?
— Не знаю, как ей, а мне весь город сочувствует. К нам в магазин часто ходит служащий церкви, приносит святую воду, молится за сына. Я вообще никогда не думала, что мы так «прославимся». Я сыну говорю: «Илья, тебя весь город знает». Он смеется. Столько людей незнакомых откликнулось на наше горе. До сих пор нам денежки переводят: кто 100 рублей, кто 200–300, иногда и 1000 приходит. Я на эти средства покупают ему фрукты, овощи самые лучшие. Еще за сиделку плачу, она меня подменяет, когда я на работе. А на себя уже махнула рукой, лишь бы его вытащить. Правильно ли я простила? Не знаю. Пусть люди меня рассудят. Но я поступала так не умом, а сердцем, а сердце матери — оно никогда не обманет.