Яковцев Алексей, 1985 года рождения. С декабря 2014 года и до настоящего времени местонахождение неизвестно.
Черкассов Филипп, 1978 года рождения, пропал в 2016-м.
Ханчук Юрий, 1978 года рождения, пропал в 2014-м.
Усаткин Юрий, 1983 года рождения, 2018-й.
Федоровский Ян, 1992 года рождения, август 2014-го…
ЛОБОДА ГЕОРГИЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ,
1974 года рождения, пропал в марте 2020-го
Житель Донецка Георгий Лобода ушел из дома ранним утром 14 марта. Постоянно проживал с пожилыми матерью и отцом. Имел психиатрический диагноз. Болел с 16 лет. Возможна потеря памяти.
«Дядя был скорее подавленным, угнетенным, никакой агрессии по отношению к посторонним он проявить не мог, — рассказывает племянница Елена. — Этой весной у него опять началось обострение. Мои бабушка и дедушка, его родители, не спали всю ночь, сделали ему укол где-то в четыре утра, проснулись в половине шестого — постель пуста, вещи на месте. Они сразу же забили тревогу».
Георгий ушел в чем был — в шортах и майке. Без телефона. На улице ранняя весна, минимальная температура воздуха, если посмотреть статистику, в те дни в Донецке утром — до +4 градусов, максимальная — до +11.
Накануне выпали осадки — то ли ранние ледяные дожди, то ли последний, липкий снег. Долго бродить по городу в таком виде мужчина просто бы не смог.
На углу расположен магазин, и его камера просматривала весь периметр частного сектора, где проживает семья; подняли записи, но тоже ничего.
Неподалеку — донецкий завод «Точмаш». То ли засекреченная, то ли заброшенная территория. Под предприятием еще с советских времен располагалось два крупных бомбоубежища общей вместимостью 600–900 человек. Оттуда шли три выхода — внутрь самого здания и на улицу. Поэтому еще в самом начале войны командование ополчения посчитало, что даже не сам завод, работа которого давно прекратилась, а его подземная часть представляют стратегическую ценность в ходе ведения боевых действий.
К началу боев на Донбассе все цеха встали. Вода и электричество были отключены, связь — тоже. Некоторые станки пытались законсервировать, но со временем их попилили мародеры и вывезли на металлолом.
Здесь квартировали военные подразделения ополчения, вроде бы даже был оборудован наблюдательный пункт, но точно никто не скажет. Жители Донецка уверены только в том, что и тогда, и сейчас в это место лучше не лезть: можно нарваться.
Но как это объяснить 45-летнему инвалиду по психическому заболеванию? «Он исчез, когда еще не закончился комендантский час, — добавляют родственники. — Но ни в комендатуре, ни в милиции о нем ничего не было известно. Его никто не задерживал».
Действовали по стандартной схеме. Что в мирное время, что на войне — она одна. Обзвонили стационары, морги, ближайшие психиатрические больницы…
«Все лесопосадки самостоятельно обошли, поселок, который ближе к аэропорту, — там пустых домов много. Но вообще дядя один не продержался бы. Может, его сектанты какие приютили?..» — предполагает племянница.
«Мы почему-то уверены в том, что в этом все-таки как-то замешаны военные с завода. Дядя мог случайно попасть на закрытую территорию, привлечь их внимание шумом, не выполнить команду, не отреагировать на крик «стой!»… Они же не знали, что он совершенно безобидный», — переживает Елена.
Родители пока держатся, но прошло уже семь месяцев: если сын жив, то почему не дает о себе знать, если погиб — то где его тело?
В Донецке не та ситуация, чтобы прятать труп, — смысла нет, никто все равно копать землю носом не станет. Разыскное дело на Георгия Лободу уже передано в архив. Если случайно где-то всплывет хоть какая-нибудь ниточка, то обещают дать знать семье, если же нет — не взыщите.
РЯБОВ ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ,
1982 года рождения, вышел из дома и не вернулся в июне 2020-го
«14 июня этого года сын пропал, и с тех никакой информации о нем мы не имеем», — рассказывает «МК» Антон Алексеевич, отец Владимира Рябова.
38-летний мужчина ехал из Макеевки в гости к родителям, должен был сесть в автобус номер 111 и выйти прямо у их дома в Донецке.
«Мы и не договаривались, что он приедет в этот день. Катя, жена, звонит и спрашивает, где Володя. А он к нам и не приезжал», — переживает отец.
Владимир был в белой майке и зеленых кроссовках, с сумкой армейского типа; телефон с собой, но нерабочий. Особые приметы: на внутренней стороне предплечья левой руки бордовый шрам длиной 10 см, борода с проседью. На вид лет сорока.
«Я позвонил в райотдел — с тех пор оттуда ни слуху ни духу. Один раз, что ли, со мной связались, — продолжает Антон Алексеевич. — Мы сами прошерстили все больницы по Макеевке и Донецку. Дали публикации в прессу, в соцсети. Нам потом даже из Одессы и Киева звонили знакомые. Люди же просматривают, видят фамилию и лицо, интересуются…»
Из переписки в соцсетях:
«В комендатуре ищите, если без документов, то совсем беда».
«При чем здесь комендатура, когда он гражданский?»
«Тогда гиблое дело…»
В отличие от Георгия Лободы ситуация с Владимиром Рябовым, если знать все нюансы, кажется не такой уж безнадежной. Зацепки в деле действительно имеются. За девять месяцев до случившегося его уже задерживали оперативники. По бизнесу. Арестовали не только его самого, когда он вез деньги в банк, но и бухгалтера. Просидел в СИЗО без суда и следствия с августа 2019-го по май 2020-го — и снова исчез спустя всего месяц после освобождения…
Дело ясное, что дело темное.
Вот уже несколько лет, с самого начала войны, жители Донецка сообщают о массовых задержаниях людей, которые помещаются в следственные изоляторы и могут томиться там годами. Об этом дончане открыто пишут в социальных сетях.
Иногда неизвестна даже причина арестов. Сажают за бизнес, если нужно его раздербанить. Сажают за политику — громогласных и несогласных…
Если удается вовремя поднять шум, то исчезнувшего получается вытащить из-за решетки.
Так, осенью 2017 года в Донецке исчез известный журналист и общественный деятель Роман Манекин. За некоторое время до этого он сообщил в соцсети, что имеет на руках списки с фамилиями по крайней мере 300 российских граждан, которые незаконно удерживаются в тюрьмах ДНР. После чего был вывезен неизвестными силовиками из своего дома.
Первым об этом написал «МК». Шумиха вышла за пределы ДНР, так как Манекин являлся гражданином России. По поводу его исчезновения выступила даже официальный представитель МИДа Мария Захарова.
Буквально через несколько часов журналист был обнаружен живым и невредимым, но со сломанной ногой. «Манекин находится в СИЗО г. Донецка, с травмами. Дело его ведет УБОП», — сообщили местные активисты.
Вскоре Роман залечивал перелом уже дома. Он по-прежнему ведет свою общественную деятельность, но уже более осмотрительно: побывав в застенках, наверное, не очень-то и хочется геройствовать.
А 20 января уже 2020 года исчез еще один известный блогер и по совместительству член Общественной палаты ДНР Александр Болотин. О том, что мужчины нигде нет, сообщили его родные. И опять же гласность помогла: через несколько часов стало известно, что тот тоже арестован. Сотрудники МВД обвинили Болотина в том, что он, дескать, публикует в Сети материалы, порочащие органы власти.
Это истории тех, чьи имена на слуху. А сколько бизнесменов кануло в Лету?
«Мой муж 14-й месяц в СИЗО без суда и следствия сидит, причем непонятно за что», — под статьей об исчезновении Болотина написала местная жительница. И не она одна. «Дома трое малолетних детей и родители. Восемь ходатайств об изменении меры пресечения ушли в никуда». Эти слова косвенно подтвердила и другая жительница ДНР: она заявила, что ее супруг уже почти четыре года тоже находится в заключении, но до сих пор не осужден.
К сожалению, сама правоохранительная система во время ведения боевых действий построена таким образом, что в определенных обстоятельствах при желании можно расправиться с любым инакомыслящим или врагом: война все спишет.
— А вы искали Владимира по следственным изоляторам? Возможно, он там? — спрашиваю я у Антона Алексеевича Рябова.
— Мы везде прозвонили. Но нам ответили, что под такой фамилией никого нет. И сделать тут ничего нельзя, получается, — только ждать…
КАРАВАНОВ НИКОЛАЙ,
1991 года рождения, пропал на поле боя в августе 2015-го
С Ксенией, матерью Николая Караванова, мы встретились в Москве. Перед разговором со мной она взяла благословение — чтобы было во благо.
Ксения приехала ненадолго в гости из Италии, где живет со своим вторым мужем. Но ее сердце — здесь, в России. И в Луганске. И не было ни минуты, когда бы она не думала о пропавшем сыне.
24 августа 2015 года стояла несусветная жара. Группа разведчиков отправлялась на задание и напоролась на мины. На месте нашли шесть «разгрузок» — армейских экипировок. Пять — на трупах, а одна — пустая.
Всего бойцов было семеро. Пять погибли сразу. Одному, совсем молоденькому парнишке, удалось переплыть реку и вернуться к своим. Но этот выживший, шестой, ничего не смог рассказать о том, что произошло с седьмым — Николаем Каравановым.
Его позывной был «109» — редкий, искусственно созданный элемент химической таблицы Менделеева. Мейтнерий. В природе отсутствует.
Как и вот уже пять лет неизвестно где находится сам Николай.
«Он вышел на связь по рации. С ним долго говорили, примерно часов пять, но потом разговор прервался: рация разрядилась. Вытащить его оттуда не представлялось возможным. Трава высокая, местность заминирована, он сам в шоковом состоянии, — продолжает мать. — Очень долго не могли забрать тела убитых. Ополченцы договаривались с другой стороной. Среди украинских командиров были те, кто при СССР воевал в Афганистане, — как-то удалось их убедить».
Вытаскивали останки именно украинские «афганцы». «Надо отдать им должное: позвонили родным по найденным у ребят телефонам и с уважением сообщили о гибели. Сказали, что те пали как герои».
Ксения говорит, что СБУшники сделали все, чтобы остальные поверили: погибла вся группа. «Они даже выпустили пропагандистский фильм, где мой сын объявлен мертвым. Продемонстрировали фотографии. Назвали их гибель «успешной операцией по ликвидации диверсионно-разведывательной группы». Но ведь тело Коли так и не нашли!»
Маленький и худенький, в чем только душа держится. Предки по материнской линии — с Западной Украины, там, где самая бандеровщина. А пошел воевать за русский мир.
Скромный, немногословный, рациональный. По духу — воин. «Из таких рождаются полководцы. Вы не подумайте, я так говорю не потому, что я его мама, — так о Коле рассказывают друзья. Состоял в поисковом отряде, вечно искал какую-то свою правду. В армию, на срочную службу, его брали по здоровью только по облегченной, третьей группе. Так он так ругался на призывную комиссию: «Я хочу служить, а не траву косить!» Приехала на присягу — какой же он щупленький… — сквозь подступившие слезы говорит Ксения. — Командиры потом заявили: «Он к нам пришел подготовленным, как младший офицер».
Но служить сверхсрочную не остался. Мечтал поступить в университет МЧС. После крымских событий весной 14-го попытался прорваться на Донбасс. Его задержали в районе Харькова. Украинцы несколько часов допрашивали и отпустили, только сделали невъездным.
«Он не оставлял попыток искать другие выходы, через казаков. Я предполагаю, что он просто не мог иначе… Нет, я совершенно не могла на него повлиять, он бы все равно меня не послушал. Он все для себя давно решил, окончил курсы полевой хирургии, чтобы иметь возможность спасать раненых. Собственно, первоначально он и ехал как волонтер, не хотел брать в руки оружия… Если бы я начала ставить палки в колеса, просто потеряла бы сына. У меня был сильный порыв пойти следом, тоже без оружия, — руки женские нужны всегда и везде. Но были определенные обязательства перед семьей, и я не смогла».
Попал в Луганск, в подразделение к «Бэтмену». Когда был ранен заместитель командира, то вместо себя (на время своего лечения) назначил он Колю.
«Первые месяцы после исчезновения сына я «жила» в планшете. Товарищи присылали скриншоты пленных: «Не ваш?» Были похожие ребята, очень… В октябре 2015 года в Днепропетровской области, в одном из госпиталей украинского батальона «Айдар», тоже нашли парня. Его звали Миколка-рыженький. По ответам, как мне рассказывали, это будто бы Коля. Но потом те, кто с ним общался, исчезли, и цепочка оборвалась», — сокрушается Ксения.
Подавали в розыск на Украине, в Красный Крест. Бабушка писала президенту, информацию передали в российское консульство в Харькове, вскоре ответили, что среди заключенных, подследственных и захороненных человека с такими данными нет. «Мы были готовы на обмен, на выкуп, но из всех списков его имя вычеркивали. Понятное дело, россиян вообще отдают единицы, а тут неизвестно, где он, что с ним…»
Официально Николай Караванов внесен в списки погибших. Но материнское сердце не обманешь. Ксения говорит, что чувствует: он жив. Однажды проснулась утром — и абсолютная убежденность в голове: вернется!
Она молилась, она так молилась. «Молилась — и молюсь».
Второй муж, итальянец, с улыбкой и удивлением разводил руками: надеялся, что русская жена обвыкнет и станет итальянкой, и даже не понял, как обрусел сам и его сыновья. А со временем, видя глубину и силу веры Ксении, решил принять православие и повенчаться.
«Я верю, что сын вернется, что Господь его не оставит. Стучите, и вам откроют», — убеждена Ксения.
В первые дни после отъезда Николая в Луганск еще в 2014-м Ксении приснился сон — крепко-накрепко врезался в память. Полная лекционная аудитория, люди слушают выступающего. А это ее Коля, Николай. Лет сорока уже, совсем взрослый… «Я стою перед вами только благодаря молитвам моей матери», — так он сказал.
«Пока я не получу или тело, или живого, не проведу экспертизу ДНК — не поверю в то, что его больше нет. Только не пишите, что он супергерой или какой-то особенный. Таких русских ребят очень много. Просто Коля — мой сын. А я — его мать».
Найден! Живой!
«Проблема с пропавшими без вести на Донбассе — насущная, тяжелая. Она актуальна для любого региона, где происходят локальные военные конфликты, тем более так много лет, — считает Андрей Седлов, руководитель информационно-правового центра «Война и мир», вот уже полтора года действующего на Донбассе. — Мы напрямую работаем с людьми, с той же матерью Николая Караванова я впервые встретился еще в 2016 году. Слава богу, соответствующие структуры идут навстречу и в России, и на Украине, и в ЛДНР. В том числе помогает и Красный Крест.
По международным нормам права воюющие стороны обязаны предоставлять друг другу информацию о тех, кто находится в плену или числится пропавшими без вести. К сожалению, это касается не только военных, но и гражданских. Те же маленькие дети, психически больные граждане, старики с деменцией, мирное население, попавшее под бомбежку, — есть и такие, кто по разным причинам не в состоянии объяснить, кто они, где живут, где их близкие, а ситуация вокруг такова, что никто и не станет с этим разбираться. Это целый комплекс проблем, оценить масштабы которых пока сложно».
Первая неправительственная организация на Донбассе, занимающаяся непосредственно этими проблемами, была создана несколько лет назад и называется Союзом матерей без вести пропавших сыновей. Его возглавила Кристина Кругленко.
«Это тема пересекается с темой фиксации военных преступлений, — рассказала она СМИ. — Мы аполитичны и помогаем всем, независимо от гражданства пропавшего человека. Но с Украиной не поддерживаем контакты, хотя и не против сотрудничества с общественными организациями, цели и задачи которых совпадают с нашими. Однако этот барьер преодолеть тяжело».
Без вести пропавшие — не всегда погибшие. Их родные приходят к поисковикам, чтобы обрести надежду. «Конечно, много сложностей, — продолжает Андрей Седлов. — Например, невозможно провести волонтерские поиски, как это делает «Лиза Алерт», нет доступа в зону боевых действий, существуют определенные ограничения во время действия комендантского часа. Поэтому чаще всего помогает информационная огласка. Стараемся размещать объявления, чтобы все видели, что человека ищут, на улицах, в соцсетях…»
Сейчас разрабатывается программа выдачи так называемых генетических паспортов — собирается банк данных ДНК родственников, чтобы при обнаружении любого неизвестного захоронения можно было бы оперативно проверить, не ищет ли этого человека кто-то.
— К счастью, удается разыскать не только погибших, но и живых, — гордится Андрей Седлов. — Например, за прошлый год нашли восьмерых, четверо из которых находились в России.