Брошенное пристанище Врубеля
Старинная ограда и сказочные (так их называют в народе) ворота. Минуя их, вы попадаете в уникальное с исторической точки зрения место. В марте 1903 года талантливый доктор-психиатр Федор Удальцов открыл здесь частную психиатрическую клинику.
Сразу оговорюсь — это первая проверка членов ОНК Москвы Центральной клинической психиатрической больницы. Собственно, и само право мониторить условия содержания пациентов по закону появилось у правозащитников совсем недавно, а приказы Минздрава, которые утверждали порядок таких проверок, вступили в силу с 25 февраля 2020 года. А потом началась пандемия, был введен режим особых условий, так что попасть туда мы даже не пытались, чтобы, не дай бог, не принести «с воли» вирус.
Но вот режим снят, и наконец мы в больнице.
Итак, территория большая (но в разы меньше, чем у больницы им. Алексеева). В центре — маленькая церквушка, рядом старая беседочка. А кругом небольшие постройки.
На деревянном двухэтажном домике с поразительной красоты резными ставнями висит табличка: «9-е отделение». Когда-то отделений было больше, чем девять, но половина закрылись, поскольку здания слишком ветхие и жить (лечиться) в них опасно. Но уничтожать такую красоту кощунственно, а на реставрацию, как нам говорят врачи, денег нет (и такая ситуация уже почти двадцать лет!). Так что сейчас эти отделения заброшены, окна заколочены.
Корпус, где лечился художник Михаил Врубель, работает. Но один из прошлых директоров больницы решил фасад красивого домика обшить уродливым сайдингом. Теперь он похож на баню. И вернуть первоначальный облик никто не спешит.
В этом корпусе давно нет палат — теперь тут сидят ученые-психиатры с кафедры наркологии и психотерапии МГМСУ. Но все знают, где спал, ел, отдыхал, творил Врубель, которого, как вспоминал доктор Удальцов, привезли сюда в таком состоянии, что его едва могли удержать четверо санитаров.
— Вот здесь стоял стол, за которым сидели и пациенты, и врачи, и меценаты клиники, — рассказывает нам сопровождающий. — Вообще идея этой больницы изначально заключалась в том, чтобы и больные, и здоровые вместе проводили время. Удальцов «заказывал» сюда музыкантов. Он читал книги своим «странным гостям», гулял с ними по парку и фруктовому саду. И самое важное — он одним из первых серьезно заинтересовался творчеством душевнобольных.
На улице маленькие указатели: «взрослое диспансерное отделение», «детское отделение». Новое здание — это административный корпус, где располагается кабинет главврача Бориса Белозерова.
Мы направляемся во взрослое отделение, куда только что «скорая» доставила очередного «клиента». Всего на день нашего визита в больнице находилось (из числа пациентов) 60 женщин, 42 мужчины и 97 детей.
Вообще за период пандемии выросло число пациентов, доставленных сюда на «скорой».
— Это те, кто, сидя в изоляции, пил, употреблял наркотики, — говорит сопровождающий нас врач-психиатр. — Было много тех, у кого возникал бред на почве коронавируса. Вот женщину привозили, которая измучила своего ребенка. Она даже ночью мерила дочери температуру, заглядывала в рот, проверяла пульс. Все это сопровождалось истерикой. В итоге бабушка позвонила в «скорую», привезли к нам, мы вылечили. Другой случай — мужчина никого из дома не выпускал и никого не впускал. Баррикады построил. Кричал что-то в духе: «Коронавирус кругом, мы все умрем, если выйдем отсюда».
Некоторые попали в больницу истощенные, потому что отказывались есть (боялись, что бацилла на каждом купленном в магазине продукте).
С другой стороны, в период пандемии меньше сюда направляли больных из психдиспансеров (те, кто стоит на учете, практически не обращались за помощью, потому что их родные взяли на себя все хлопоты).
В день нашего визита в больницу было два тяжелых пациента. Один (мужчина 56 лет) попытался покончить с собой прямо в онкодиспансере, после того как у него обнаружили рак 4-й степени. Его готовили к срочной операции, но он решил никому не причинять хлопот... Спасли. Сейчас лечат, после вернут в онкодиспансер, потому что без операции не выживет в любом случае. Другой парнишка выпрыгнул из окна и весь переломался (повреждены внутренние органы, раздроблен таз). Передвигается на коляске, пока ни с кем не разговаривает. Врачи говорят, что начнут настоящую терапию по своему, психиатрическому профилю после того, как у него хотя бы немного заживут раны.
«Дыхнуть бы воздухом»
Здание выглядит мрачно, если не сказать жутко. Даже не верится, что такие больницы еще существуют в современной Москве. На первом этаже идет ремонт, нам показали, какими будут палаты в скором времени — с розовыми стенами, некоторые (не все) даже с туалетом и душем. Но пока пациенты живут совсем, совсем в других условиях. И самое приличное место во всей больнице — кабинет главврача.
Мужское отделение. Комната для встреч с родными пустует. Сюда никто из близких пациентов не приходит (не пускают) с 15 марта вплоть до сегодняшнего дня.
— Уже проходят встречи с близкими, — утверждает главврач. — С 15 сентября.
То ли он «заработался», то ли лукавит. Доктора и пациенты в один голос говорят: встречи по-прежнему запрещены. А ведь зачастую родным крайне важно хоть на минутку увидеть человека, чтобы убедиться: он в порядке, его не закололи до состояния «овоща» и вообще никаких карательных мер к нему не применяют.
Изучаем «информационный уголок».
Список разрешенного для передач состоит из трех позиций: молоко, сыр и кисломолочные продукты. Остальные листы, как нам говорят, кто-то из пациентов украл. Допустим. Но почему не распечатали новые? Есть список запрещенного: сюда включены спиртные напитки, сигареты, спички, зажигалки, колюще-режущие предметы. В общем, в плане запретов все напоминает СИЗО, но тут можно полчаса в день пользоваться телефоном. Правда, есть нюанс: звонить — только с разрешения заведующей отделением. Хотя, по идее, лечащий врач, а не заведующая должен определять, можно ли человеку иметь телефон, и если да, то как долго он может звонить и кому.
Палаты рассчитаны на 10–12 мест, сейчас тут есть пустые койки.
— Все хорошо, жалоб нет, — говорит мужчина. — Вот только кофе почему-то родным нельзя сюда передавать. И газированную воду.
— Хотелось бы звонить побольше, — добавляет другой. — На улице хочется почаще бывать. Я вот три недели не был.
— А у меня за все время одна прогулка была, — говорит пожилой мужчина.
Прогулок как таковых здесь нет вообще. То, что сами пациенты так называют, — это те моменты, когда их в сопровождении санитара выводят в другие корпуса на диагностику, лечение и т.д. По всей территории нет ни одного (!) прогулочного дворика.
— Вы же видите, идет ремонт, кругом разбросаны штыри, инструменты, — говорит женщина-врач. — Разве можно здесь гулять?
Ремонт идет, но не на всей территории. И огородить часть (к примеру, где когда-то был парк или сад), поставить там лавочки практически ничего не стоило бы. Почему этого не сделали?
— Их же нужно во время прогулки сопровождать, где мы столько санитаров возьмем? — продолжает доктор.
И тут снова замечу: если бы был огражденный запираемый прогулочный дворик, то там достаточно одного дежурного (как в СИЗО).
Пока же по факту условия в психбольнице по части прогулок хуже, чем в следственных изоляторах. Меж тем по распорядку дня, который висит на стене, прогулка полагается аж трижды (!) в день.
РАСПОРЯДОК ДНЯ:
7.00 подъем
7.00–8.00 утренний туалет
8.30–9.00 завтрак
9.00–9.30 прием лекарств
9.30–10.00 процедуры
10.00 обход врачей
11.30 обследования, процедуры, прогулка
13.00–13.30 обед
13.00–14.00 прием лекарств
14.00–16.00 тихий час
16.00–16.30 полдник, прогулка
17.30–18.00 ужин
18.00–19.00 прогулка
20.00–20.30 чаепитие
20.30–21.00 прием лекарств
21.00 кефир
21.15 вечерний туалет
22.00 сон
Продолжаем изучать отделение.
Занавесок на окнах нет. Нам объяснили: это чтобы пациенты не повесились (но потом мы увидели занавески в женском отделении, так что логика непонятна).
На 42 пациента одна ванная и один душ, смотреть на которые без слез нельзя. В туалете три унитаза, дверей нет, так что про приватность говорить не приходится. Врачи нам объясняют, что это в целях безопасности пациентов. Но по нормативам двери должны быть просто незапираемыми и наполовину (верхняя часть) прозрачными.
Столовая вполне приличная, она же считается комнатой отдыха. С телевизорами туго (только один на все мужское отделение), так что пациенты ссорятся — какую передачу смотреть. Поразительно, но в холле больницы есть еще один телевизор, который не смотрит никто — он якобы для родственников, которых, напомню, не пускают уже полгода. Почему его не перенесли в отделение?
Единственное, что впечатлило с точки зрения позитива, — медперсонал. Большинство врачей, медсестер и санитаров хоть и замученные на вид, но дружелюбные. Пациенты их, похоже, ценят. По крайней мере при нас хвалят.
Женское отделение. Представительниц слабого пола в больнице почти в 1,5 раза больше. Но условия все те же — туалет в конце коридора, ванная одна на всех (на 60 женщин!). Если честно, сложно даже представить, как умываются по утрам и вечерам — наверное, выстраивается длиннющая очередь. Что касается помывки в душе или ванной, то, по словам больных, полагается она им раз в неделю. Ну прямо как в СИЗО (хотя там женщины моются два раза в неделю).
В общем, впечатление от увиденного гнетущее, но с другой стороны — абсолютное большинство здесь лечатся добровольно, так что могут в любой момент (по крайней мере так считается) покинуть клинику. Только небольшая часть попадает сюда в результате недобровольной госпитализации. Вообще много нюансов у такого лечения. Вот, к примеру, привозят человека на «скорой». Если он не натворил бед (не совершил преступление) и не опасен, то терапию должны проводить только после его согласия. Так вот многие не помнят, давали они его или нет.
Ужасов карательной медицины мы, слава богу, не увидели — изолятор представляет собой обычную одноместную палату. Меры физического стеснения (когда привязывают) применяются редко и не больше чем на два часа (по факту даже меньше — минут на 20–30 (пока не начнет действовать введенное успокоительное средство). Кормят вроде бы неплохо. В день проверки на завтрак были гречневая каша с молоком, омлет с сыром, фрукты.
— А вообще я лежала в других больницах (не в Москве), по сравнению с ними эта — пятизвездочная гостиница, — шепчет мне одна из больных.
Она не врет. Ведь именно потому были внесены поправки в закон об общественном контроле и включены в список проверяемых психиатрические лечебницы.
— Почему все-таки пациенты не гуляют? Почему родных не пускают? — спросили мы у главврача после проверки. Но он на бегу только крикнул:
— Гуляют! Пускают!