Для повредившихся умом?
Литературу ждет участь древних языков? Отомрет, как латынь и церковно-славянский? Останется в качестве анахронизма и зауми для избранных — при составлении медицинских рецептов и молитв? Накарябанные письмена сможет расшифровать лишь аптекарь или пастырь, а для непосвященных они будут тайной за семью печатями?
Тупик
Человечество в тупике. Политическом, экономическом, нравственном. Рушатся цитадели вчерашней государственной и финансовой стабильности. Нет ничего надежного или хотя бы обнадеживающего.
Кто выведет из тупика? Какие лидеры и пророки? Если скомпрометированы бесспорные авторитеты…
Замороченные люди верят рекламе, потому что больше нечему и некому верить.
Может, пригодится литература?
В начале было Слово
История дает ответ на заданные ей вопросы неумирающими книгами.
Кто бы ни убеждал в главенстве цифр, прерогативе гешефтов, диктате прибыли, основа бытия — законы и нормы (делающие человека человеком), начертанные буковками.
Слово — глубинный исток и суть загадочного человеческого бытия. Слову суеверно или осмысленно поклоняются. На протяжении Нового Завета, в евангелиях и посланиях апостолов понятию «Слово» предается сакральный, вселенский, молитвенный смысл. Оно приравнено Творцу и выступает не только строительным материалом, но Созидателем, Скульптором, Архитектором мира.
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Бог был и остается Словом? Живой, распятый, воскресший Христос уподоблен Слову, которое вечно и нетленно, в отличие от бренной плоти. Не в этом ли разгадка продолжающей существовать — вопреки всегдашнему на нее гонению — высокой словесности? Ее приверженцев убивают, ее печатные версии сжигают, но отблески божественной проповеди продолжают незримую кропотливую работу. Они способны преобразить неграмотного отрока и превратить его в Сергия Радонежского. Сбываются (в жизни, как в сказке) запечатленные в волшебных притчах пророчества: на наших глазах Золушки выходят замуж за королей (простолюдинки стали женами английских принцев, да и наша соотечественница побывала законной супругой, увы, не оценившего ее достоинств малайзийского монарха), Незнайки путешествуют на Луну, а гоголевские гробы с Панночками-каудильо-генералиссимусами летают не только в православных церквях, но вдоль и поперек католической Испании.
Веники, подметающие небо
Читаем заведомый вымысел и понимаем: правда.
Пастернаковские деревья-веники, подметающие небо… Его же «намокшая воробышком сиреневая ветвь»… И вполне бытовое: «у капель тяжесть запонок»… А бередящие душу окуджавские мотивы о плачущей девочке и улетающем голубом шарике… Оказывается, аллегории, символы, метафоры еще как живы и нужны!
Писатель — разведыватель, вынюхиватель, соглядатай, шпион. (Не за это ли гнали-гнобили Герцена, Чернышевского, Бабеля, Пильняка, отца и сына Гумилевых?) Вызнает о жизни и доносит, информирует своего начальника — читателя. А читатель (не всегда квалифицированно) определяет ценность или никчемность добытых сведений.
Остров сокровищ
Как можно жить, не ведая о «черной метке», о Билле Бонсе, об одноногом Сильвере и вожделенном острове сокровищ, манящем вымышленными, но такими подлинными кладами — их сияние (не меркантильное, не алчное, не провоцирующее скаредность) феерически пьянит фантазию, овевает романтическим зовом — в Неведомое!
Как обойтись — в тусклой повседневности — без Робинзона Крузо и Пятницы, без Айвенго, отправляющегося на рыцарский турнир, без благородного чудака Дон Кихота, трех мушкетеров, Белого Клыка, Белого Бима, Моби Дика?
Легко обходимся! Существуем убого, неинтересно, гоняясь за мифическим преуспеянием и надежным богатством — в то время как подлинное пылится на книжных стеллажах, а то и брошено на помойке.
Интонация жизни
Панегирик не может звучать упаднически. Восславляющие власть или спонсоров пииты обязаны форсировать голосовые связки.
Если не получается найти верную интонацию (разговора, а то и жизни) и помимо воли сбиваешься на скороговорку, вздымаешься к выспренности либо жалко блеешь, надо вспомнить цитату: из Пушкина (любую, хоть «…в лоб шлагбаум залепит непроворный инвалид»), из Коржавина, из Самойлова… От заемного зачина можно потом отказаться, но он камертонно настроит на правильный лад.
Книга способна переиначить судьбу
Прочитанная книга (вовремя попавшаяся на глаза и взятая с полки) способна изменить судьбу, оказать магическое влияние на ее развитие.
Так ли это? Неужели чужие мысли, чужие впечатления, чужие озарения воздействуют на соприкоснувшуюся с ними вопросительность?
Да, если готов воспринять.
Нетренированному трудно, невозможно выжать или рывком поднять штангу. Не освоившему литературных азов, не читавшему в детстве простеньких стишков не одолеть Гомера, Пруста, Джойса, Достоевского.
Или-или
Пролистав журнал мод, поиграв в компьютерную головоломку, получаете удовольствие? Но это самое время может быть использовано на серьезное чтение. Не утверждаю, что обретете схожее удовлетворение (у каждого искателя досуга свои предпочтения), и не обсуждаю преимуществ одного занятия перед другим, а лишь сообщаю: нельзя израсходовать один и тот же ресурс единственного времени в разных целях.
Этикет писателя
Светский этикет предписывает говорить с людьми о том, о чем интересно им. А не вам.
Правильна ли эта посылка применительно к литературе? Или надо говорить о том, что волнует и тревожит вас, и ваша искренняя исповедь найдет отклик в душах и сердцах тех, кто вам созвучен?
Вымирание
Столько живых организмов погибает ежедневно, флора и фауна беднеют и бледнеют у нас на глазах. Почему не допустить: экзотические жанры самовыражения и самопознания — поэзия, проза, драматургия — исчезнут…
Но они, несмотря на свою сегодняшнюю сиротскую отринутость, пробиваются, будто росточки сквозь асфальт, желая жить, и колышутся неистребимыми цитатами, которые непроизвольно воспроизводим: вслух и мысленно, причем ежедневно, а то и ежеминутно. Напоминают о себе рифмами, которые не изглаживаются.
Бродим, как средь белоснежных стволов с чернью вкраплений, похожих на строки, которые предстоит расшифровать. (Незабываемый фильм — «Березняк».) Шум крон навевает думы о прочитанном, запомнившемся, неотделимом, ставшем тобой. По каждому поводу — книжная, киношная, театральная реминисценция, к любой погоде — эпиграф из драгоценной россыпи вечных поэтов.
Сам воздух есть литература — пронизан ею (но всегда ли ею останется?). «Письма пишут разные: слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные». (Речь, сегодня понимаем, не только об эпистолярных излияниях, но о книгах, прекрасных и бесполезных.) Стихотворение, из которого привел строку, я впервые услышал от своего отца. И с его интонациями прочитал девушке, которую любил. Был праздник. Над площадью Восстания (так она называлась) гремели салюты. Мы стояли возле высотки, я декламировал. Вот сколько воспоминаний связано с одним стихотворением. Сколько лиц, судеб, биографий присоединили к себе поэтические строки!
Следующее видение: смерть автора этого стихотворения, Константина Симонова, подробности передал навестивший его в больнице друг. Симонов сделал последние распоряжения касательно своих похорон, отвернулся лицом к стене и больше ничего не говорил.