Редкие архивные кадры. Главное — лица людей крупным планом. На них лица нет. И всё написано там — тревога, беспросветность, непонимание: как дальше жить?!
Это очень хорошие лица. Светлые, чистые, прекрасные. В них отразилась печаль, боль, искры разума. Это явно не шариковы. Миллионы скорбных лиц.
Но вот с такими лицами всего-то лет за пятнадцать до этого те же люди шли на митинги с криками, лозунгами, скандированиями: «Раздавить гадину!», «Прикончить как бешеных собак!»… Им сказали, назвали «врагов народа» поименно, и они шли на не ими организованные собрания и клеймили, клеймили по бумажке, требовали смерти. А лица такие вдохновенные, искренние…
Но и именно с этими лицами русские/советские люди всего восемь лет назад одолели фашизм — героически, смотря смерти в лицо, столько потеряв, столько пережив, смерти вопреки.
Вот такой это народ — сколько же он хлебнул на своем веку. Был втянут в революцию, в братоубийство. В великое строительство. Стукачество, наушничество. Слепо верил. Разочаровывался. Побеждал. Обманывался. Пока вера не исчезла совсем…
А пока он, народ, оплакивает Сталина. Только как все будет, чем закончится — мы знаем. Вся эта суета, интриги, власти уходят — а что остается? Все эти обнуления, цепляния за трон исчезнут вместе с тобой. Все пройдет — и печаль, и радость… Остается история, которую создают люди.
Ленин ушел рано, очень быстро, в 53 года. Его именем клялись и божились, под ним себя чистили, перестраивались как могли. Идеалы Ленина, дело Ленина, честное ленинское… А теперь он — герой анекдотов, объект насмешек, пародий; кроме как истуканом, этого величайшего политика XX века почти и не называют.
Хрущев после снятия еще семь лет прожил у себя на даче в опале, безвестно. Его имя не произносилось — он оказался тем, кого нельзя называть. В перестройку вспомнили, отдали должное, даже сказали спасибо. Хотя при Сталине это был кровавый сатрап. Теперь он — просто человек.
Когда умер Брежнев, тоже устроили грандиозный народный траур, государственные похороны. Город Набережные Челны переименовали в Брежнев, а уже через пять лет… опять в Набережные Челны. Над мертвым Леонидом Ильичом смеялись, пародировали кто как может. Теперь говорят: ну, добрый недалекий дядечка.
С Андроповым — то же самое. После смерти Рыбинск стал Андроповым, потом — опять Рыбинском.
Черненко — пустое место. Горбачев проклинаем благодарным народом с хорошими лицами. К Ельцину отношение теперь спокойное, отстоялось — не то что при жизни.
И только Сталин… Сначала обожествляли, потом прокляли. Внесли в Мавзолей, вынесли из Мавзолея. Вычеркнули из памяти, но он все равно прорывался под бурные и продолжительные аплодисменты. Потом — портреты на стеклах грузовиков, потом — опять проклятия, перестроечные разоблачения. Потом — «лихие 90-е», распад огромной страны. Теперь Сталин опять живее всех живых.
А решает, каким ты будешь в истории, все равно народ, его память, его коллективное бессознательное. Уйдет суета — двадцать тысяч одному, десять тысяч другому, миллиарды третьему; уйдут все эти победы в маленьких войнах, возвращение территорий, пятый срок, шестой… И в конце концов ты (или твой светлый образ) останешься один на один с народом, с этими самыми людьми с хорошими лицами. Которые в памяти своей могут тебя вознести до небес, а потом предать, свергнуть, насмехаться над тобой, забыть тебя. Непредсказуемы пути Господни.
А пока мы хороним Сталина.
Чистая правда
Смотрю наш телевизор, чтобы понять, что будет. Ведь хочется знать.
Телевизор — это Византия, тайна Полишинеля. Власть шифруется, намекает, вбрасывает, а ты сиди разгадывай.
Вирус приходит и уходит (так они благостно думают), а власть остается. Это сладкое слово — власть. Игра стоит свеч.
Так — с Украиной. Ну казалось бы: нет больше этой Украины, бог бы с ней. А есть коронавирус — вот о чем надо говорить. Но нет, Украина никуда не уходит, и чем лучше (если только лучше) становится ситуация на больничном фронте, тем хуже с Украиной. Или хуже Украине. Это лишь показывает наши приоритеты, наши комплексы, фобии. Чертова война там, где нас нет. Знает кошка, чье мясо съела.
И об эпидемии. Еще недавно я писал, наивный, что здесь пропаганда неуместна, здесь может быть правда и ничего, кроме правды. Никакого театра, пыли в глаза, лапши на уши. Это вам не Сирия, не Украина.
Как я ошибался! Нет, есть честные губеры, они говорят все как есть, как на самом деле, ничего не скрывая. Но есть… Они научились так прямо, честно, уверенно смотреть в глаза… и врать за милую душу. Передергивать, недоговаривать. А ведь это касается жизни и смерти людей.
Не захочешь, а вспомнишь Юру-музыканта: «Боже, сколько правды в глазах государственных шлюх!» Добавить больше нечего.
Вульф великолепный!
Виталию Яковлевичу исполнилось бы сейчас 90. Ох, что это был за мужчина!
Он жил культурой, дышал ей; он сам был культурным памятником самому себе, хотя никогда не возводил себя на пьедестал. Интеллигент в лучшем смысле этого слова — ну что тут еще скажешь.
Над ним подшучивали (по-доброму): он так рассказывает о своих пристрастиях, кумирах, как будто сам один из них — по крайней мере, где-то рядом. Вот он с Мэрилин Монро, а вот — с Синатрой, Натальей Фатеевой, Евстигнеевым… Все их любови-нелюбови, романы и адюльтеры, триумфы и трагедии становились его — Вульф был там полноправным участником. Он так рассказывал про них: любя, жалостливо, восхищенно, с душой, о мертвых и живых. Впрочем, в его рассказах они были все живые. О, как они желали, мечтали, чтобы он о них рассказал! Для многих всенародных артистов это была большая честь.
Он не ставил себе памятник, но вот приехал в Израиль, шел по улице, вокруг него собралась толпа евреев — и, показывая на него пальцем, все кричали: «Смотрите, Ленин!»
Он все знал про власть, понимал всю ее мерзкую природу, но когда однажды на встрече Путин выделил его и пожал ему руку, Вульф эту руку долго еще не мыл (метафизический образ) и полюбил Путина.
Вульф был просто человек. Но какой человек! Один из лучших, которого я знал.