Прощались с вождем три дня и три ночи (Колонный зал был открыт с шести утра до двух часов ночи). Хоронили в понедельник утром, 9 марта. В стране объявили траур.
На похоронах выделялась делегация Лубянки: члены коллегии министерства и партийного комитета шли с венком «И.В.Сталину от сотрудников государственной безопасности страны». Впереди процессии — первый заместитель министра Иван Серов. Маршалы и генералы несли на красных подушечках награды Сталина, которыми он сам себя одарил.
Машина везла орудийный лафет, на котором стоял гроб, накрытый стеклянным колпаком. На гранитной лицевой панели, изготовленной для Мавзолея на Долгопрудненском камнеобрабатывающем заводе, уже были слова «Ленин — Сталин».
Где завещание?
Но его соратников умерший вождь уже мало интересовал. Для советских чиновников главная проблема состояла в том, чтобы разобраться в новой структуре власти. Аппарату предстояло прежде всего понять, кто теперь хозяин в стране, на кого ориентироваться, кому служить.
Когда в первые мартовские дни стало ясно, что вождь — не жилец, соратники зашли в сталинский кабинет в Кремле. Считается, что они искали черную тетрадь с политическим завещанием Сталина. Не нашли.
Вожди наследников себе не готовили. Прежде всего — никто не собирался умирать. А сознание собственной абсолютной власти и безудержные восхваления подданных подкрепляли уверенность лидера в собственном величии. Он — гигант, рядом — пигмеи. Некому передоверить управление страной. Но даже если бы вождь и написал что-то подобное, это не могло сыграть сколь-нибудь значимой роли при избрании его преемника. Даже ленинское завещание в свое время оставили без внимания.
Соратники вождя поделили власть, когда Сталин еще был жив, и врачи даже сообщали о некотором улучшении в его состоянии. Но они поняли, что если Иосиф Виссарионович и оклемается, то руководить страной уже не сможет.
5 марта, в восемь вечера, в Свердловском зале открылось совместное заседание членов ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР.
Член Бюро президиума ЦК Георгий Маленков объяснил, что Сталин продолжает бороться со смертью, но состояние его настолько тяжело, что если даже он победит подступившую смерть, очень долго еще он работать не сможет:
— Все понимают огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве.
На трибуну вышел другой член Бюро президиума ЦК — Лаврентий Берия — и сообщил, что в создавшейся обстановке необходимо теперь же назначить главу правительства:
— Мы уверены, вы разделите наше мнение о том, что в переживаемое нашей партией и страной трудное время у нас может быть только одна кандидатура на пост председателя Совета Министров — кандидатура товарища Маленкова.
В зале с готовностью закричали:
— Правильно! Утвердить!
Маленков опять вышел на трибуну и предложил утвердить первыми заместителями главы правительства Берию, Молотова, Булганина и Кагановича. Затем были поделены остальные должности. Сталин умер только через час с небольшим после того, как дележ руководящих кресел закончился.
Накануне сталинских похорон, в воскресенье, Берия созвал свою бригаду — проверенных помощников, с которыми проработал в Москве и Тбилиси многие годы. Лаврентий Павлович был оживлен и деловит. Попросил поработать над его речью — это заняло часов восемь. Остальные руководители страны с трудом осваивались с новой ролью. Они так долго привыкли исполнять приказы Сталина, что у многих наступил паралич воли. А у Берии сомнений не было: он справится с любой задачей.
Речи с трибуны Мавзолея произносили трое — Маленков, Берия и Молотов. Стало ясно, что они теперь главные. Молотов, кажется, единственный из всех выступавших прощался с человеком, которого, несмотря ни на что, любил. Все-таки существовало нечто связавшее их навсегда…
Лучшие менеджеры
Высшим чиновникам выдали именные пропуска для прохода на Красную площадь «на похороны Председателя Совета Министров СССР и секретаря Центрального Комитета КПСС, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина».
Остальные желающие побывать на похоронах добирались к Дому Союзов, то есть на Пушкинскую улицу, через Трубную площадь, где устроили кордоны, подогнали армейские грузовики, и толпа должна были втискиваться в узкие проходы.
Организаторы церемонии — лучшие сталинские менеджеры. Президиум ЦК возложил «охрану Дома Союзов и организацию всего наружного распорядка на МГБ СССР (тт. Гоглидзе, Рясного)». Генерал-полковник Сергей Гоглидзе и генерал-лейтенант Василий Рясной — заместители министра госбезопасности. Гоглидзе в июле арестуют, а в декабре за чудовищные преступления расстреляют вместе с Берией. Рясного уволят «по фактам, дискредитирующим звание офицера».
Как все устроить, чтобы избежать давки, — это и в голову не приходило. А ведь можно было продумать и разработать маршруты движения, повесить планы прохода, объявлять через громкоговорители, куда идти…
По вине «эффективных менеджеров» на похоронах Сталина случилась чудовищная давка. Число погибших и по сей день держат в секрете.
Толпу загнали в бутылочное горлышко. Людей вжимало в стены, в витрины магазинов. Кто покрепче — вырвался, кто послабее — затоптали… Настоящая трагедия.
Давка на Трубной
Сохранились разрозненные воспоминания.
«Я еле-еле перешел бульвар у Сретенских ворот, потому что по бульвару шел сплошной поток людей вниз к Трубной площади. Такой мрачный, безмолвный совершенно, темный, только слышен стук ботинок, сапог по асфальту.
Милиции никакой не было видно, никаких рупоров, поток перекрыл Сретенку и шел по бульварам совершенно никем не контролируемый, не организуемый, не сдерживаемый. В конце концов, это и привело к трагедии на Трубной площади. Она ведь как бы в яме стоит: с одной стороны бульвар спускается и с другой стороны бульвар спускается, бывшее русло Неглинки. И с обеих сторон люди наперли в огромном количестве…»
«Когда мы все попали на Трубную площадь, с бульваров, с двух сторон, начала надвигаться огромная толпа. А там Трубную от продолжения Неглинки отделяли грузовики. И толпам, подошедшим со всех трех сторон, надо было просачиваться в узкие проходы с двух сторон площади между домами и этими грузовиками. Толпа прижимала к светофору, и только косточки хрустели…
Детей там передавали по рукам, над толпой. Еще помню картину, которую мне не забыть никогда: трясущееся лицо офицера, которому погибающие люди кричали: «Уберите грузовики! Уберите грузовики!» То, что поставили грузовики, это было преступление. Ну, люди и трещали на этих углах грузовиков. И этот офицер чуть не плакал… И только отвечал: «Указания нет». Вот это я запомнил. Указание было — поставить, а не убрать. И вот тогда я понял, что это значит — «указания нету»…»
«Над толпой, выдыхаемый тысячами ртов, стоял сплошной, жуткий гул от криков и стонов. Выбраться из этого скопища было невозможно, так как все подъезды домов были закрыты. В давке надо прижать руки к груди, стать как можно выше на цыпочках, а лучше, по возможности, подпрыгнуть — толпа тебя мгновенно сдавливает и несет куда нужно. Ноги могут и не касаться земли. И стараться при этом, чтобы тебя не притерло к стене. То, что мы испытывали сейчас, было во много раз страшнее: толпа вела себя наподобие океанских приливов и отливов. Сначала она потащила нас к противоположной стене улицы; потом — несколько шагов назад.
Назад — особенно опасно, так как люди спотыкаются, теряют обувь, а подобрать ее невозможно. Потом пауза — и какая-то невиданная энергия уже несет нас к ограде и сдавливает с такой силой, что мне, привычному к давкам, становится не по себе. Потом опять пауза — и уже под напором задних рядов нас тащит вперед: мы терлись своей одеждой о грязный чугун, кирпичную кладку, водосточные трубы, еле держащиеся в скобах…
На середине улицы была опасность попасть в открывшийся люк. Если крышка люка сдвигалась, то колодец быстро доверху наполнялся провалившимися людьми, по которым волей-неволей приходилось ступать идущим следом. Подвернувшему ногу и упавшему помочь уже никто не мог — затопчут».
«На следующий день нас всех, молодых работников завода, попросили выйти с метлами и лопатами на Страстной бульвар. Мы собирали то, что валялось. Там были шарфы, калоши, ботинок или валенок один какой-нибудь, шапки — чего только там не было. Когда я встретилась со своей сестрой, которая в то время работала в министерстве, она мне сказала: «Тебе повезло, ты все-таки жива. А у нас у сотрудницы сын потерялся, она не может нигде его найти». Потом она нашла его в морге. Его задавили в толпе».
Последние жертвы?
Ведомство госбезопасности в те мартовские дни составляло отчеты о настроениях в связи с болезнью Сталина. Отчет о настроениях в армии рассекречен:
«В тяжелой болезни т. Сталина виновны те же врачи-убийцы. Они дали т. Сталину отравляющие лекарства замедленного действия».
«У т. Сталина повышенное давление, а его врачи направляли на юг лечиться. Это тоже, видимо, делали враги».
«Возможно, т. Сталин тоже отравлен. Настала тяжелая жизнь, всех травят, а правду сказать нельзя».
Валерия Герасимова, первая жена Александра Фадеева и двоюродная сестра кинорежиссера Сергея Герасимова, описывала траурный митинг в Союзе писателей:
«Николай Грибачев выступил в своем образе: предостерегающе посверкивая холодными белыми глазами, он сказал, что после исчезновения великого вождя бдительность не только не должна быть ослаблена, а напротив, должна возрасти. Если кто-то из вражеских элементов попытается использовать сложившиеся обстоятельства для своей работы, пусть не надеется на то, что стальная рука правосудия ослабла…
Страх, казалось, достиг своего апогея. Я помню зеленые, точно больные, у всех лица — искаженные, с какими-то невидящими глазами; приглушенный шелест, а не человеческую речь, в кулуарах; порой, правда, демонстрируемые (а кое у кого и истинные!) всхлипы и так называемые заглушенные рыдания. Вселюдный пароксизм страха».
* * *
Погибших в день похорон называют последними жертвами сталинского режима. Но это лишь красивая фраза: сталинское наследство не ушло в могилу вслед за ним, даже когда в октябре 1961 года, по решению ХХII съезда партии, саркофаг вынесли из Мавзолея, останки вождя переложили в гроб, изготовленный в столярной мастерской отдельного полка специального назначения комендатуры Кремля, и закопали в земле.