Леонид Иванович поделился воспоминаниями о событиях 1950–1970-х годов, происходивших на Ближнем Востоке, свидетелем которых он стал. Довелось услышать и кое-что о приключениях советских штирлицев.
Подстава для «русских шпионов»
— Как судьба вас «завернула» в разведчики?
— Вскоре после войны я поступил в Московский институт востоковедения, специализировался на турецком. В 1952-м получил диплом военного переводчика. При распределении на меня поступила заявка из Генштаба. В итоге через три месяца стажировки в Главном разведывательном управлении при Генштабе я, едва ли не первым из выпускников нашего курса, был направлен за границу — в Турцию. Там я проработал 6 лет — сначала в Анкаре, переводчиком военного атташе при посольстве СССР, потом в Стамбуле — переводчиком в аппарате военно-морского атташе.
Весьма колоритный эпизод относится к стамбульскому периоду. В город пожаловал замгоссекретаря США Гендерсон. С ним случился казус: газеты раструбили, что якобы у американца при переправе через Босфор пропал портфель, и, вероятнее всего, это дело рук «русских шпионов». Несмотря на вздорность таких обвинений, через несколько дней два сотрудника нашего посольства были схвачены полицией. Не помог даже дипломатический иммунитет — их всю ночь продержали в полицейском участке. На мои звонки по телефону отвечали, что они задержаны до «выяснения подлинных намерений их встречи с неким турецким гражданином».
Лишь к утру моих коллег освободили. Еще до их возвращения в консульстве получили утренние газеты, сообщавшие, будто этот турецкий гражданин «обладал военными секретами». Хотя на самом деле наши его подвозили до летней резиденции атташе, где по предварительной договоренности он должен был проверить водопроводную систему. Так что, скорее всего, это была, что называется, полицейская подстава.
Вслед за тем в посольство пришла нота турецкого МИДа, где два сотрудника объявлялись персонами нон грата. Позднее стало известно, что данная провокация была ответной реакцией турецких властей на очередную «кузькину мать» Хрущева: публично разоблачая «происки империализма», он с трибуны заявил, что советские разведчики добыли некие секретные документы о готовящемся нападении на Сирию. Заявление было подкреплено демонстративным передвижением наших войск на Кавказе. И тогда турецкие «органы» дали утечку информации о якобы пропавшем на Босфоре портфеле Гендерсона.
Эти события сказались и на моей судьбе. Вскоре из Москвы пришло указание ускорить отъезд Медведко. Ведь после высылки моих коллег я оставался там едва ли не единственным «заложником» — официальным сотрудником атташата, выполнявшим протокольные функции без дипломатического паспорта.
Личный гость его величества
— В 1958 году, вернувшись из Турции в Москву, я поступил в Военно-дипломатическую академию Советской Армии для получения высшего военного образования. Там стал учить арабский язык. Через три года, по окончании академии, меня отправили «под крышу» ТАСС, чтобы я вошел в роль корреспондента. Набираясь журналистского опыта, поработал некоторое время в аппарате ТАСС в Москве, а в 1963-м был отправлен в Сирию.
— Ваша сирийская эпопея тоже не обошлась без приключений?
— Одной из важнейших спецопераций, в которой я принял участие, стало налаживание связей с Иорданией.
Побывать в этом королевстве очень хотелось, но в то время у СССР с Иорданией не было никаких официальных отношений. И вот благодаря счастливому стечению обстоятельств такую задумку удалось осуществить. Расскажу вам эту историю, которая иллюстрирует то, как в нашем деле все взаимосвязано и переплетено.
На Ближнем Востоке я тесно сотрудничал с коллегой из «Известий» Константином Вишневецким. Вместе с ним в 1963-м мы сопровождали прибывших в Бейрут участников средиземноморского турне, организованного Международной организацией журналистов. Среди гостей были и «генералы» от советской журналистики: всесильный в то время главред «Известий» Алексей Аджубей, зять Хрущева, и мой шеф — гендиректор ТАСС Дмитрий Горюнов. От них мы и получили «добро» на встречу с королем Иордании Хусейном.
— Как же удалось сподвигнуть на это ваших «генералов»?
— Помогло то, что я вручил Аджубею для передачи его тестю Никите Хрущеву послание от курдского лидера Мустафы Барзани.
— Откуда оно у вас появилось?
— В корпункте ТАСС водителем работал курд, через которого у меня завязались тесные отношения с его братьями по крови. Среди них был человек, которого я использовал для получения информации от бывшего депутата сирийского парламента, тоже курда по национальности. А тогдашний курдский вождь Барзани во время войны находился на территории СССР и даже завел там русскую жену. Теперь он решил написать «брату Хрущеву» «признание в любви»: мол, для меня Россия до сих пор — «Мать Отечества». А еще просил поддержать «справедливую борьбу 40-миллионного курдского народа, для которого Вторая мировая война за свободу еще не завершилась». Послание курдского лидера советскому лидеру мне вручил мой шофер со словами: «Надо передать его Хрущеву!»
Когда я отдал Аджубею это письмо, он заулыбался. Смотрит на Горюнова и вдруг предлагает: «А может, отправим наших ребят в Иорданию, к королю?! Вдруг и от него привезут личное письмо к Никите Сергеевичу?..»
Я сообщил об этом разговоре с Аджубеем советскому послу в Сирии. Тот по своей линии обратился с запросом в наш МИД и получил из Москвы ответ: «Разрешаем». Мы с Вишневецким связались с иорданским посольством в Сирии, чтобы получить визы. Вскоре нас известили: виз не нужно, мы будем гостями монарха. Так в конце июня 1963 года наш дуэт оказался в гостях у короля Хусейна Бен Талала.
При встрече его величество сразу предложил: «Поехали ко мне в загородный дворец!» Там нас представили королеве. Смотрим: она несет недавно родившегося сына — нынешнего короля Иордании Абдаллу. И передает мне этого младенца! Так что я удостоился чести держать на руках будущего монарха. Крошка-наследник даже обмочил мой костюм…
— Абдалла об этом эпизоде знает?
— Вряд ли. Мы провели в Иордании неделю. За это время имели три продолжительные беседы с Хусейном, прошедшие без лишних свидетелей. Его величество не скрывал своей заинтересованности использовать пребывание на Святой земле первых за последние годы советских гостей, представлявших, по его словам, могущественный ТАСС и правительственную газету «Известия», в качестве импульса для установления полноценных дипломатических отношений между нашими странами. Кстати, это вскоре и произошло…
С первых минут общения Хусейн нас удивил. Он сел за руль открытого автомобиля, высадив из него охранника, и повез нас по оживленным улицам Аммана. Время от времени король останавливал машину, чтобы пропустить женщин с детьми, переходивших через дорогу. В других случаях, сопровождая монарха в его поездках, мы видели, как он в восточной части Иерусалима выходил без телохранителей перед огромной толпой на стадион, где вручал дипломы выпускникам колледжа. Почти без охраны Хусейн появлялся в окружении рабочих на многолюдной профсоюзной конференции… А буквально на третий день нашей иорданской поездки мы наблюдали за автогонками, где его величество участвовал в заезде на картах.
Потом я бывал в Иордании еще несколько раз, снова виделся с королем. Во время одной из этих поездок в 1967 году я даже получил от монарха «дипломатическое поручение». Хусейн предложил мне заехать к Ясиру Арафату и просил дать ему понять, что нужно умерить пыл в попытках создать на территории Иордании Палестинскую республику: «На этих землях я король…» Я побывал тогда у Арафата, передал ему слова Хусейна. Но палестинский лидер, как показалось, пропустил их мимо ушей. Он в это время был озабочен военным противостоянием с израильтянами.
— Вернемся к вашему первому визиту к королю Хусейну. Отправляясь в такую поездку, вы получали какое-то конкретное задание? Бывало ли так, что в наших интересах, чтобы данный зарубежный лидер сказал то-то и то-то, предложил то-то, а он никак в разговоре с вами этого не делает? Приходилось провоцировать?
— Нет. Этим дипломаты должны заниматься. Мое тассовское (а позднее — правдинское) руководство формулировало лишь чисто журналистские задачи. Но у меня был еще один начальник — резидент, работавший под дипломатической «крышей». И если при общении с объектом — закрытом от чужих ушей общении — прозвучало что-то интересное, я ему докладывал: в ходе разговора я поставил такой-то вопрос, получил на него такой-то ответ, или объект сам затронул такую-то тему… Резидент по своим каналам это сообщал в Москву, в ГРУ. А оттуда уже поступало указание: «Разрешаем дальнейшие контакты». Или иначе: «Пусть агент-журналист встречается, но не делает то-то и то-то». А могли по каким-то причинам и запретить общение.
Как добывают секретные карты
— Такой термин, как «вербовка», в разведчицком словаре существует? Или у вас, профессионалов, это называется иначе?
— О вербовочной работе многое не могу вам рассказывать: даже сейчас это секрет. Находясь за рубежом как журналист, я участвовал в разных мероприятиях, происходили какие-то встречи…
Иногда вербовка осуществлялась на идеологической основе, иногда — на основе компромата. Но компроматом занимались в основном сотрудники КГБ, а не военная разведка. В каких-то случаях дело решали деньги. Однако я в каждой конкретной ситуации должен был все нюансы согласовывать через своего резидента с Москвой.
Интересный случай произошел в Турции в 1956-м. Нам была поставлена задача: достать турецкие крупномасштабные военные карты. Ведь у нашего Генштаба их тогда не было, и получилась ерунда: запланированы под руководством маршала Рокоссовского «демонстративные» учения войск нашего Северо-Кавказского военного округа у границ с Турцией (тогда это расценивалось как предупреждение для НАТО), а подробных карт смежной территории нет!
И вдруг мне улыбнулась удача: моя супруга пошла однажды лечить зубы, а стоматолог оказался отставным полковником, который работал прежде в турецком генштабе. Мы с этим отставником через мою жену познакомились. При подходящем случае задаю полковнику вопрос: а не поможет ли он с картами?
— Вы тем самым турка провоцировали на преступление и себя расшифровали!..
— Но ведь такой разговор не сразу состоялся — ему предшествовало предварительное прощупывание обстановки. У нас это называется «разработка». Я человека тщательно изучил, постарался собрать о нем побольше информации. Неоднократно в ресторан с ним ходил, мы разговоры там вели на разные темы… И в итоге стало понятно, что экс-полковник может пойти на такой шаг. За деньги, естественно! Вот после этого уже и намекнул ему прозрачно о своем интересе к генштабовским картам… Но у турка были еще и свои проблемы. Он, как и многие другие турецкие действующие и отставные офицеры, ненавидел тогдашнего премьер-министра страны Аднана Мендереса: «Помогите Мендереса убрать, и мы вам достанем карты!» Пришлось охладить пыл собеседника: «Не наше дело — премьера вашего убирать!»
О переговорах с полковником-стоматологом мой резидент доложил в Москву. Оттуда быстро пришло распоряжение: прекратить связь с отставником — это может быть провокация турецких спецслужб, пытающихся втянуть русских в местные политические разборки, в подготовку военного путча.
Однако терять такой шанс выполнить важнейшее задание жалко. Да и не было ощущения, что это провокация. Мы с Ивановым пошли на хитрость: сделали вид, что не получали из центра циркуляр с запретом, и продолжили на свой страх и риск «разрабатывать» турка, который уже пообещал добыть карты. Через некоторое время я получил от него сообщение: идите в камеру хранения на морском вокзале в Стамбуле, там в ячейке с таким-то номером лежит комплект карт, код такой-то.
Когда шел забирать этот «подарок», конечно, очень волновался, понимая, что это, возможно, турецкая ловушка. Ежесекундно ждал: вот сейчас схватят… Но все-таки закладку из ячейки взял. Полковник не обманул: в пачке оказалось 400 листов военных крупномасштабных карт не только Турции, но и соседней Сирии.
— А с самим «поставщиком» потом встречались?
— Мы в конспиративной обстановке передали ему условленную сумму денег — и все, больше никаких контактов!
К слову сказать, нам еще в начале операции было «сверху» обещано: если карты раздобудете — ордена дадим! Но когда вернулись в Москву, ни о каких таких наградах речь не заходила: ведь мы провернули это дело без благословения центра. Так что вместо орденов получили только денежную премию — два должностных оклада. А еще в моем личном деле есть благодарность от министра обороны за эти карты.
— Кинофильмы про разведчиков приучили нас думать, что это очень опасная профессия. В вашей практике были экстремальные эпизоды?
— Нет. Провокации были, но мне удавалось избегать неприятных последствий подобных инцидентов. Иногда «соседи» — сотрудники внешней разведки КГБ — подсказывали: с этим не встречайся, он провокатор…
— Наверняка было много тех, кто за рубежом в таком же, как вы, качестве работал «под крышей». Часто ли они попадали в критические ситуации?
— Сплошь и рядом. Нередко «крышевик» получал приказ: «Срочно выехать в Союз!» Значит, ему грозила реальная опасность. Я сам вывозил своего друга и коллегу Юрия Петровского, которого расшифровала западная разведка. Он после меня уже в Иорданию приехал «под крышей» спецкора ТАСС. Стал работать в этой стране и попал в поле зрения спецслужб противоположной стороны…
— Они его «раскололи»?
— Не «раскололи», но обнаружили тесную связь его с иорданской верхушкой. Петровский был человек обаятельный, энергичный, к тому же заядлый спортсмен, охотник и автомобилист. Войдя в местный элитный клуб автогонщиков и яхтсменов, он на этой почве довольно близко сошелся с королем Хусейном. Что, естественно, насторожило американцев, особенно после того, как молодого, спортивного короля все чаще стали видеть в компании новоявленного советского «плейбоя». Опекавшие монарха иностранные спецслужбы не могли равнодушно взирать на часто совершаемые Хусейном совместно с русским дипломатом выезды на охоту, морские прогулки и «набеги» в ливанскую столицу, где эта дружеская пара играла в казино. Вдобавок монарх оказывал явные знаки внимания супруге Петровского. Миловидная блондинка помогала королю совершенствовать французский язык, и американцы заподозрили, что она еще и любовница правителя. В общем, судя по всему, западные спецслужбы решили убрать опасного русского. После нескольких дорожных происшествий с тассовцем, случившихся при довольно странных обстоятельствах, мне отдали приказ: «Срочно вывезти Петровского в Союз!»
Пять пуль в Примакова
— Вашим коллегой на протяжении многих лет был Евгений Примаков...
— Евгений Максимович, или Женя, как мы с женой привыкли его называть, присутствовал на моей свадьбе — еще студенческой. Полвека спустя был на золотой. А несколько лет назад, несмотря на занятость, на плохое уже самочувствие, он пришел к нам и на бриллиантовую свадьбу. Для Жени дружба всегда оставалась первостатейной ценностью!
Мы с Примаковым ровесники, из поколения детей войны. Оба с разницей в один год — я в 1947-м, а он в 1948-м — поступили в Институт востоковедения. По окончании вуза я попал по распределению в ГРУ, став потом корреспондентом ТАСС. А Женя отучился в аспирантуре, поработал несколько лет на радио и затем стал собкором «Правды» на Ближнем Востоке. Наши пути пересекались то в Сирии и Ливане, то в Египте, в Иордании…
Одна из таких встреч состоялась в Дамаске зимой 1965-го и была отмечена опасным для Примакова инцидентом: он оказался на волосок от гибели.
Я в Сирии был единственным постоянным советским корреспондентом. Мои коллеги приезжали лишь на короткое время. В декабре 1965 года в этой стране правые баасисты предприняли попытку государственного переворота. Редакция «Правды» срочно направила в зону конфликта своего корреспондента Примакова. Он находился у нас в корпункте ТАСС, когда на улице началась заваруха: повстанцы попытались противостоять солдатам правительственных войск. Мы с Женей решили запечатлеть на пленку эти горячие события, развернувшиеся прямо под нашими окнами, и отправить эксклюзивные кадры в Фотохронику ТАСС. Вооружившись фотоаппаратом, Примаков вскарабкался на стол у окна, чтобы лучше видеть происходящее, и стал фотографировать. Солдаты заметили, что какой-то человек их снимает на фото, и один из них дал в нашу сторону очередь из автомата. К счастью, пули прошли мимо. Примаков сразу же спрыгнул со стола, мы пригнулись, прячась за стенкой. Потом насчитали пять пулевых отверстий в оконном стекле…
Мы с Женей совершили немало совместных поездок по Сирии, по другим ближневосточным странам. После таких путешествий и интервью с политическими деятелями — в том числе с президентами, с премьерами — в «Правде» появлялись статьи с двумя нашими подписями. Это позволило впоследствии Примакову походатайствовать за меня перед своим начальством: «Давайте Медведко возьмем в нашу редакцию».
В итоге, когда я вернулся в Москву после своей пятилетней сирийской командировки, МихВас (главный редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин) уже прозондировал в ГРУ почву, чтобы взять меня к себе. И там начальство согласилось. Хотя до этого под «крышей» «Правды» сотрудники разведорганов никогда не работали. Я стал едва ли не первым разведчиком из правдистов.
Так оказался в главной газете СССР. Однако при этом мне было поставлено условие: оперативной работой не заниматься!
— Но в ТАСС вам такого условия ведь не ставили?
— Нет. Корреспондентские штаты ТАСС на 2/3 состояли из сотрудников КГБ и военной разведки.
— А «Правда» могла диктовать подобные требования?
— «Правда» — могла! Поскольку это был печатный орган ЦК КПСС, следовало позаботиться, чтобы газету ни в коем случае не скомпрометировать. От «Известий» на «оперативке» работали, а от «Правды» — нет.
«Костыль» для Брежнева
— Как складывалась ваша жизнь в дальнейшем?
— Я почти три года проработал в «Правде». Параллельно с этим подготовил кандидатскую диссертацию. А вскоре после ее защиты получил неожиданное предложение. Через Административный отдел ЦК КПСС пришел запрос из ГРУ Генштаба на мой перевод из редакции «Правды» в создаваемую разведчиками информационно-аналитическую службу. Так я снова надел погоны и встал в строй.
В ту пору наша военная разведка начала реформироваться. Помимо оперативной, стратегической и войсковой разведки по инициативе тогдашнего начальника генерала П.И.Ивашутина в 1970-х в ГРУ создавалась оперативная аналитическая служба слежения за ситуацией в мире.
Это подразделение работало в круглосуточном режиме. Справки по обстановке в «горячих точках» за сутки готовились первое время для одного лишь министра обороны. Но как-то одну из них Гречко показал Брежневу. Тому она понравилась своей краткостью и незамысловатой конкретностью. Он распорядился присылать ему такие же докладные записки. Подобная практика продолжалась при Андропове, Черненко и при Горбачеве.
Работая в центральном аппарате службы военной разведки, я следил за событиями в «горячих точках» мира с высоты «пожарной вышки» командного пункта ГРУ (теперь он называется Центром управления разведки — ЦУР). От меня требовалось оперативно анализировать их ход и по мере возможности прогнозировать дальнейшее развитие событий.
— А помощники у вас в этой непростой работе были?
— Дежурная смена КП ГРУ и оперативно-аналитическая группа, которые я одновременно возглавлял, состояли как из бывших разведчиков, так и из молодых офицеров. Упомяну об одном из моих непосредственных начальников — капитане 1 ранга Евгении Иванове. По слухам, будучи в свое время военно-морским атташе в Лондоне, он был соперником на любовном фронте самого британского министра обороны Джона Профьюмо. Они оба состояли одновременно в интимной связи с британской моделью Кристиной Киллер. В 1963-м эта женщина стала звездой политического скандала, получившего название «дело Профьюмо». Как писали британские газеты, Кристина выуживала военные секреты у Профьюмо и продавала их Иванову. Огласка вынудила англичанина уйти в отставку, а Иванову пришлось срочно вернуться на родину, где он стал одним из заместителей начальника КП ГРУ.
В задачу каждой дежурной смены входила кроме составления сжатых бюллетеней обзоров зарубежной прессы еще и подготовка трехстраничных записок в ЦК КПСС. Они включали в себя осторожные оценки и прогнозы. Прежде чем отправить «наверх» такую справку, ее представляли на подпись министру обороны и начальнику Генштаба. Дежурная смена знакомила свое высокое начальство с «горячей» информацией в любой час дня и ночи. Начальник дежурной смены докладывал самому Ивашутину или одному из его замов выжимку из важнейших сообщений, поступивших по закрытой и открытой связи, с приложением главной событийной информации с ленты ТАСС. На нашем жаргоне это называлось «костылем».
— Понятно: работать приходилось в очень напряженном ритме...
— График службы был такой: 26 часов дежурства, и после этого три дня свободен. В эти свободные дни я писал докторскую диссертацию. Признаюсь, рассчитывал, «остепенившись», вернуться к более привлекательной для меня творческой, научной деятельности. В итоге в 1984-м состоялся мой переход с военной службы на «гражданку» — в Институт Африки, где я вскоре возглавил арабский сектор. Но свою работу в ГРУ вспоминаю с теплыми чувствами.
Читайте также: Ветеран ГРУ вспомнил тайны афганской войны