— Я хорошо помню тот день, 25 сентября 1969 года, — рассказывает Андрей Сергеевич Нечаев. — Я был в школе, стоял около окна на первом этаже, выше располагался спортзал, и вдруг разом рухнули все стекла. У меня до сих пор перед глазами стоит пелена, стена осколков… Были слышны взрывы и хлопки. Кругом кричали. Ученики и учителя стали выбегать из школы. Выскочив во двор, я увидел, как со стороны моего дома поднимается плотный черный столб дыма, похожий на ядерный гриб. Пахло гарью. Преподаватели начали обратно загонять нас в школу.
— Тогда уже было понятно, что упал самолет?
— В первый момент все думали, что началась война, что на нас сбросили череду атомных бомб. В советское время нас постоянно накручивали, что враг может напасть в любой момент. Мы оставались в школе, пока за нами не пришли родители. Меня забрала мама. Весь прилегающий к нашему дому район был оцеплен. Около огороженного периметра стояли военные. Самолет при крушении развалился в воздухе на несколько частей. Часть обломков упала на правом берегу Москвы-реки у Верхнего Посада. А некоторые детали и целые узлы сверхзвукового дальнего бомбардировщика рухнули непосредственно на город. В память врезалось, что все вокруг было завалено мелкими кусочками дюраля.
— Каким увидели свой дом?
— Около нашего дома на Соловьевской в саду лежал крупный обломок хвоста самолета. Срубив три огромные яблони, он врезался в землю буквально в метре от жилой постройки. А через угол дома, срезав стены, пролетела турбина от двигателя самолета. Я стоял и не мог отвести взгляд от этой бочки с роторами размером с автомобиль. Дедушка, который оставался днем дома, рассказал, что при падении турбина была настолько раскалена, что от нее едва не загорелась хозяйственная деревянная постройка. Дедушка выбежал и поливал турбину из ведра водой.
В доме на улице Фрунзе упавшие обломки радиооборудования самолета проломили крышу, чердак и свалились к жильцам в квартиру. В доме на углу улиц Ленина и Соловьевской деталями самолета снесло террасу и крыльцо. На Почтовой оторвавшимся шасси, как бритвой, срезало могучую многолетнюю липу.
— Вместо соседского дома, куда попал двигатель самолета с бензобаком, дымились руины. Там проживало три семьи. Тех, кто постоянно был дома в будни, бабушка с маленькими детьми, как раз, на счастье, не оказалось на месте. А супруги Богомоловы, Нина Григорьевна и Алексей Иванович, наоборот, случайно заскочили на обед домой. У них должно было быть собрание на фабрике культтоваров, но его перенесли.
Нина Григорьевна сгорела заживо. Часть ее тела, голову и руку, так и не нашли. А Алексей Иванович со страшными ожогами попал в больницу. Полоска кожи осталась только там, где был ремень. Его всего окатило топливом, он превратился в горящий факел. Соседи бегали с ведрами, поливали его водой… Врачи дали ему только два часа жизни. А он с ожогами 95% тела прожил еще три дня. Алексей Иванович был спортсменом, серьезно занимался футболом. Организм был сильный.
Дочь Богомоловых, Елена, в тот день по счастливой случайности ушла в школу на час раньше.
— Я училась в 8‑м классе, во вторую смену, которая начиналась в 13.30. Накануне вечером, 24 сентября, к нам в класс зашла директор школы Полина Ивановна Арбатова и попросила нас прийти на следующий день к нулевому уроку, на час раньше. Это меня и спасло, — рассказывает Елена Алексеевна. — В тот роковой день, 25 сентября, я встретилась с родителями на террасе, я с портфелем уже выходила из дома, а они как раз пришли на обед.
День, когда в 12.25 в небе над Звенигородом произошла катастрофа бомбардировщика, Елена помнит в мельчайших подробностях.
— Я пришла в школу, положила портфель на парту, только подняла голову к окну, как раздался этот ужасный взрыв, повалил дым. И знаете, у меня сразу в голове мелькнуло: это горит мой дом. Погода была хорошая, солнечная. Все бросились раздетыми во двор школы. Сквозь дым околицей через соседнюю улицу, я пробралась к своему дому и увидела пожарище… Бабушка, которая жила в старой части дома, ушла с внучкой гулять, а родителей, наоборот, как притянуло к беде… Мама в момент взрыва находилась дома, разогревала обед, а папа вышел в сад. В этот момент на дом и упали двигатель и бензобак от самолета.
Елена вспоминает, что к родителям в обеденный перерыв заезжал на машине их дядя, Василий Мещеряков, с которым они были очень дружны.
— Мама с папой оставляли его на обед, но Василий Григорьевич отказался, сказал, что спешит по делам. Только он уехал, как через пару минут раздался взрыв.
Жители Звенигорода вспоминают, что Нину Григорьевну и Алексея Ивановича Богомоловых хоронил весь город. Толпа растянулась на несколько километров.
— Гробы несли на кладбище на руках через весь город, — рассказывает Андрей Нечаев. — Даже взрослые мужчины не могли сдержать слез. Нине Григорьевне было 35 лет, ее мужу — 39.
— Родители были очень трудолюбивыми людьми, — рассказывает Елена. — Мама активно занималась общественной работой, была народным заседателем в суде. Во время демонстраций всегда стояла на трибуне. Я потом поднимала наши городские архивы и, просматривая документы, увидела, что мама присутствовала почти на всех заседаниях в исполкоме. Также она занималась цветами, у нас в саду было разбито очень много цветников. Папа был очень талантливым музыкантом, прекрасно играл на трубе. Со своим оркестром в свободное от работы время они выступали в городском парке, играли на открытой летней веранде на танцах. Также он активно занимался спортом, на профессиональном уровне играл в футбол, с детства я помню, как у нас в квартире хранились кожаные мячи, гетры, бутсы… Родители были очень красивой парой, оба подтянутые, статные, волевые, целеустремленные. А в 1961‑м они рядом со старым бабушкиным домом построили новый дом. Очень много сил в него вложили, разбили рядом хороший сад. А 25 сентября все это одномоментно было разрушено, родителей не стало.
Сверхзвуковой дальний бомбардировщик Ту‑22П в те годы был самолетом секретным. После катастрофы Звенигород наводнили военные, сотрудники особого отдела. В городе ночью дежурили патрули.
Экипаж самолета Ту‑22П прибыл в середине сентября в Кубинку на смотр передовой техники из Белоруссии. Весь летный состав самолета, капитан Рыжков и старшие лейтенанты Голышков и Романенко, погиб. 25 сентября они возвращались домой, в Барановичи, где базировался их 203‑й полк.
Один из авиационных техников, который готовил самолет к полету, — Герман Быков, позже вспоминал, что после проверки они попросили привезти их к месту катастрофы. На участок, где была найдена кабина самолета, их пропустили только после личного указания генерала Ивана Кожедуба, который был назначен председателем следственной комиссии. Кабина Ту‑22П упала на бывший дом пионеров на улице Фрунзе в районе Малинового оврага. На месте падения кабины на первом этаже техники обнаружили тела летчиков, а также распущенную магнитофонную ленту. «Черный ящик» разорвался в воздухе.
Ту‑22П был самолетом радиоэлектронного противодействия. Авиатехник Герман Быков вспоминал, что контейнер с помеховой станцией упал на жилой дом. Хозяин успел поесть и буквально за десять секунд до катастрофы вышел в другую комнату. А контейнер рухнул как раз на обеденный стол. Охлаждающая ядовитая жидкость ПМС‑10 из контейнера пролилась и протекла в погреб, где хранилась картошка. Хозяин был сильно удручен, когда услышал от военных, что весь урожай придется теперь выбросить.
— Мы с мальчишками хорошо запомнили, как сначала в середине сентября сверхзвуковые дальние бомбардировщики проследовали очень низко над Звенигородом в соседнюю Кубинку, где время от времени устраивались закрытые выставки новой техники, — рассказывает Андрей Нечаев. — А 25 сентября экипаж Ту‑22П как раз возвращался к месту постоянного базирования и развалился на части при взлете.
Крупные обломки самолета поднимали кранами, грузили на открытые платформы и оперативно эвакуировали. Военные собирали также мелкие фрагменты Ту‑22, на борту которого стояло секретное оборудование.
— Я помню, как к нам домой зашел Герой Советского Союза генерал Иван Кожедуб, который в то время был заместителем командующего ВВС Московского военного округа. Он обходил территорию, где при падении частей Ту‑22 пострадали дома. Военные тогда очень много фотографировали. Эти снимки наверняка и по сей день хранятся в одном из закрытых архивов. Моему отцу также удалось сделать несколько фотографий.
Потом в город пригнали солдат из стройбата, которые занимались ремонтом домов. Все повреждения были ликвидированы силами военных. Но мы и наши соседи еще долго судились с военной частью из-за компенсаций, которые нам не хотели выплачивать. У нас в саду обломками самолета были срезаны три большие яблони, у соседей упавшим железом вообще перепахало весь огород, воронка была диаметром 5–7 метров. В результате какие-то выплаты мы все-таки получили.
А Звенигород еще долго был усеян фольгой. На самолете радиоэлектронного противодействия были установлены контейнеры с полосками из фольги и металлизированной бумаги, так называемые дипольные противорадарные отражатели. Их сбрасывали с бомбардировщиков при подлете к цели. Фольга рассеивалась в виде облака, которое на экране локатора выглядело подобием самолета, что вводило в заблуждение операторов и мешало точному наведению на цель.
— Также обломками самолета были повреждены склады, где хранилась трофейная немецкая кинопленка, — рассказывает Андрей Нечаев. — Ребятишки тут же растащили эти катушки. Там же хранились погоны, пуговицы от немецкой формы. Все это потом несколько лет служило нам в играх.
Будучи мальчишкой, Андрей собрал целую кучу обломков разбившегося Ту‑22, которые до сих пор хранятся у него в домашнем архиве.
— Часть из них родители выбросили, остальную часть я надежно спрятал в сарае, — рассказывает Андрей Сергеевич. — От хвоста самолета я отломал часть красной звездочки. Она осталась на память. Сохранил и разорвавшуюся гильзу от скорострельной авиационной пушки. Оказавшись в огне, гильзы взрывались и разлетались кругом.
Мельчайшие детали от самолета, по словам старожилов, можно и ныне найти, если начать копать землю.
— Как-то, лет пятнадцать назад, соседи по нашей улице вели водопровод и обнаружили на глубине мелкие куски дюраля. Все это никуда не делось, а просто ушло в землю, — говорит Андрей Нечаев.
На месте разрушенного дома Богомоловых остался один фундамент. Там до сих пор пустырь. Это место не застраивается. Все, кто жил в этом доме, получили квартиры в многоэтажках.
— Мне выделили «однушку» на пятом этаже, — говорит Елена Алексеевна. — Надо отдать должное, военные нас не бросили. Приезжали, помогали, оказывали материальную помощь. Пока я училась, оканчивала техникум — получала пенсию.
В память о погибших 25 сентября 1969 года в Звенигороде нет ни таблички, ни памятного знака. О той катастрофе вообще мало что известно. Нет даже полных данных о погибших летчиках, известны только их фамилии и инициалы. Командиру экипажа Рыжкову было 37 лет, Голышкову и Романенко — 37 и 32. Все трое были похоронены в одной могиле на кладбище около Барановичей. На памятнике выбиты чуть-чуть переиначенные слова из песни Марка Бернеса: огромное небо, огромное небо, огромное небо одно на троих.
Комиссией было установлено, что разрушение самолета в воздухе произошло из-за перегрузки, превышающей расчетную. Предположительной причиной такой траектории «качелей» назвали отказ или системы триммирования, или автомата дополнительных усилий. Экипаж до последнего пытался справиться с вышедшим из-под контроля самолетом. Катапультироваться летчики не успели.
Трагические события пятидесятилетней давности до сих пор не отпускают Андрея Нечаева. Он признается, что ему до сих пор снятся сны, что падает самолет и все вокруг горит...
Читайте также: Эксгумация останков Франко грозит Испании политическими катаклизмами