— Вас вывозили с какого-то военного аэродрома?
— Это был Борисполь. В прошлую субботу погрузили утром и привезли в аэропорт. Проходили через спецзону. Были организованы палатки, там же выездная таможня, паспортный контроль. Многие вылетали по оформленным в экстренном порядке временным удостоверениям. Буду объективным: все прошло организованно и культурно. Даже прибыли украинские журналисты, снимали нас, но все ребята от беседы с ними отказались. Нескольких человек потом в самолете предупредили, что российские СМИ рассчитывают на интервью. Но по прилете основное внимание было приковано к Кириллу Вышинскому, в принципе, это нормально, за него боролась вся журналистская братия. Везли нас как в правительственном кортеже, на двух автобусах, без пробок и максимально комфортно.
— Знаете, было ощущение, что и этот обмен может сорваться в последнюю минуту, как уже произошло в декабре 2017-го, когда россиян просто высадили из автобуса и отправили назад в камеры.
— В этот раз я в самолет заходил предпоследним. Все ждал, когда привезут Цемаха. Увидел его в зоне пограничного контроля. Самым первым пропустили Вышинского, затем остальных, и уже потом Владимира Борисовича, до трапа его сопровождали люди в масках. Как только я его увидел, поверил, что обмен все-таки состоится. До этого, если честно, были некоторые сомнения. Первое, что мы услышали, когда самолет поднялся в воздух: «Друзья, мы дома. Мы летим на родину».
— Не налили наркомовские 50 граммов?
— Уже после прилета.
— Освобожденных украинцев встречала как героев вся страна и лично их президент, в вашем случае все прошло тихо и буднично. Не было немного обидно?
— Думаю, что, в отличие от Зеленского, нашему президенту пиариться незачем. Последний обмен проходил не в рамках Минских соглашений, а в виде договоренностей первых лиц. Россия совершила жест доброй воли. На Украине любой чих превращался в акцию «Поддержим Сенцова» и «Спасем керченских моряков». Последних, я считаю, подставил Порошенко, чтобы объявить военное положение и отменить президентские выборы. Наверняка многих из экипажа использовали вслепую. Бог с ними, я не хочу мусолить грязную украинскую политику, она мне осточертела еще в СИЗО.
— Тем не менее полностью абстрагироваться от темы не получится. Она у всех на слуху. Вы сидели с Русланом Гаджиевым, тем самым, которого вычеркнули из списков на обмен. Это было сделано специально?
— Да, мы сидели в соседних камерах. Много общались. В перечне тех, кого готовили к обмену за подписью генпрокурора Украины Луценко, Руслан был. Мне кажется, что в его случае адвокаты выбрали неправильную стратегию защиты. Ему посоветовали признать свою вину и идти на обмен по помилованию. В ускоренном порядке вынесли приговор, он написал ходатайство Зеленскому, но его просто не успели включить в список помилованных по сугубо бюрократическим причинам. За Гаджиева я бился до последнего, и очень обидно, что не смог его вытащить. Сейчас он находится в жутко подавленном состоянии.
— Но вам же тоже предлагали признать свою вину?
— Да. И я не поддался на эту провокацию. Многих из тех, кого помиловал Зеленский, привозили из лагерей, они уже были осуждены. С этой точки зрения им юридически проще, все законные формальности соблюдены. Мне сложно сказать, по каким критериям выбирали достойных. Украинцы явно лукавили. Например, в том списке, который попал ко мне в руки, были люди, выпущенные еще в 2017 году. Двоих я знал лично. Зато многие другие, в том числе реально осужденные, в этот список не попали. Например, Олег Доронин, до сих пор отбывающий наказание в колонии.
Молиться на памятник Ленину
— Вы принимали непосредственное участие в боевых действиях?
— Решение ехать на Донбасс у меня сформировалось 2 мая 2014 года. Когда в Одессе в Доме профсоюзов заживо сгорели люди. Их гибель воспринял как личную трагедию. У меня как раз намечалась свадьба, сыграл ее, завершил важные дела и поехал. Украина для меня не просто точка на карте. Я провел там детство в Одессе. А родился в донецкой Макеевке, среди угольных терриконов. После школы поступил в военное училище в Подмосковье, когда распался СССР, остался служить в России, потому что это была единственная страна постсоветского пространства, где не нужно было принимать вторую присягу. Настоящие офицеры принимают ее один раз. В конце 90-х уволился по болезни брата. На Украине у меня похоронены бабушки, дедушки, отец, там до сих пор живет мама, инвалид второй группы, она ездила ко мне на суды...
— Вы осознанно отправились защищать русский мир?
— Мой дед по маминой линии из воронежских казаков, и его в селе звали Русский Андрей. Мамина бабушка из Омска. Хотя со стороны отца родственники с Западной Украины. Я приезжал к ним на каникулы и бывал битым за то, что разговаривал на русском. Так что я в нашей семье как раз посередине. Но для меня русский язык, литература, история — родные с малых лет. Галицко-Волынское княжество организовали русские князья. А такого понятия, как Украина, до революции никто и не знал. Они не сносить памятники Ленину должны, а молиться на него. Потому что именно Ленин дал им впервые государственность.
Украинскую власть задело то, что на Донбассе я занимался идеологическими вопросами. Я не воевал. Общался с людьми. В том же Дебальцеве через месяц меня знали все 10 тысяч населения. Я проводил встречи с жителями, с детьми, с ветеранами. В Дебальцеве я пробыл два месяца, до этого возил гуманитарные грузы на юг, в Новоазовский район. Был ранен, встал на ноги и снова отправился на Донбасс. Моя система ценностей не позволила мне поступить иначе.
— Как вы попали в плен?
— Ехал по гуманитарным вопросам из Дебальцева в Новоазовск. На украинский блокпост меня вывел навигатор, не понимаю, как это могло произойти... Он показал совершенно другую дорогу. Возможно, это произошло не случайно, GPS дал погрешность в несколько градусов, а в самой программе убрали опцию «второстепенные дороги». Это не так сложно сделать на самом деле. Вполне могло быть, что меня там уже ждали. К вечеру доставили в Мариуполь, в управление СБУ. На допросах требовали признаться, что я военный советник или агент ФСБ.
— Насколько я знаю, вам инкриминировали огромное количество статей.
— Шесть. Максимальный срок до 15 лет. Статья 437, ч. 2, УК Украины «Планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны», статья 258-3, ч. 1, «Создание террористической организации», статья 110, ч. 2, «Посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины», статья 263, ч. 1, «Незаконное обращение с оружием», статья 332-1, ч. 1, «Нарушение порядка въезда на временно оккупированную территорию Украины и выезда из нее» и статья 28 УК: все эти преступления были совершены группой лиц по предварительному сговору.
— Вы рассказывали, что вас готовили на обмен пять раз?
— Больше пяти.
Посмотрел в зеркало — там седая борода
— А кто решал, кого обменивать, а кого нет?
— Это был достаточно сложный процесс. Работала Минская подгруппа, где-то пытались вытаскивать военные. Самый большой обмен, скорее, облом, состоялся 27.12.2017 г., когда украинцев, ополченцев, выпустили, а россиян оставили. Невозможно передать, что чувствуешь, когда находишься от свободы в четырех шагах... Нас заранее, недели за две, вывезли в гостиничный комплекс «Зеленая роща». Хотя между собой мы все равно его называли концлагерем.
— А бежать?
— Зачем? Все же ждали возвращения домой.
Из дневника
Игоря Кимаковского,
декабрь 2017 года:
«Первая ночь на свободе запоминается надолго.
Первые минуты относительной свободы. Поездка на обычном микроавтобусе, а не тюремном автозаке.
Первая за два с половиной года…
Первое за долгие месяцы мороженое…
Ужин в «Зеленой роще»…
И стали возникать вопросы.
Как и когда пройдет обмен?
Когда я попаду в Россию? Как меня встретят?
Я встал. Оделся и вышел на балкон. Вдали горели огоньки Святогорской лавры.
Я вдохнул морозный воздух. Помолился.
Облокотился на перила и собрался с мыслями:
Мне по-прежнему оставалось дорого все то, что было дорого до гражданской войны на Донбассе.
Я никого не предавал и смело смогу смотреть любому в глаза.
Себя не потерял. Приобрел новый жизненный опыт.
Впереди долгая и насыщенная событиями и свершениями жизнь.
Все будет хорошо.
Так я простоял несколько часов. Холод проникал под тюремную фуфайку, надетую на голое тело, и заставлял возвращаться в реальность».
— Наверное, было очень обидно, когда все сорвалось?
— В чем-то был рад. Сотни наших возвращались домой. Сначала зачитали фамилии, кто уезжает, они пошли в автобус... В принципе, я уже понимал, что для россиян обмена не будет, прошла инсайдерская информация. Возвращение за решетку после пытки свободой перенес очень тяжело. После первой ночи снова в камере, утром встал, смотрю в зеркало, а вся борода седая... Тогда же я для себя принял решение, что ждать больше нечего, нужно судиться и добиваться оправдательного приговора. Добился того, что было возбуждено уголовное дело против сотрудников спецслужб по факту превышения ими служебных полномочий во время моего задержания. В мае 18-го года удалось выйти на свободу на один месяц. Я написал очень серьезное ходатайство на 15 листах и подкрепил его более чем 60 письмами из различных украинских инстанций. Меня были вынуждены отпустить. Через месяц снова арестовали.
Несколько моих товарищей подавали такие же ходатайства. Потом мы изменили тактику. Начали писать в конституционный суд Украины. Только в этом году, в том числе и благодаря нашим требованиям, вышло его решение, что к политзаключенным теперь можно применять другие меры пресечения, отпускать под залог, домашний арест, смягчать условия содержания.
— И тем не менее, когда перед вами снова забрезжила свобода, вы чуть от нее не отказались.
— Я не хотел идти на обмен в условиях провокации, получается, я уезжал с Украины юридически не очищенным, так как там все еще идет суд по моему делу. Да, российские переговорщики согласились на такие кабальные условия, чтобы нас вытащить, но это... неправильно... Я понимаю, что это был зеркальный ход, и керченских моряков также выпустили на подобных основаниях. Они тоже не помилованы и находятся под следствием. С точки зрения украинского правосудия я считаюсь обвиняемым, ударившимся в бега, причем совершить побег мне непосредственно помогли спецслужбы Украины 7 сентября. Первый порыв был послать всех к черту и остаться с Русланом Гаджиевым. Но приехала Татьяна Москалькова и передала мне привет от человека, словам которого я верю. Он сказал: надо ехать домой.
— Куда вас привезли после прилета? На проверку — не шпионы ли? Допрашивали?
— Нет, никаких допросов не было. Были обычные собеседования. Тех, кто с нами говорил, прежде всего интересовало: есть ли куда нам ехать, сколько нужно денег на дорогу, требуется ли одежда, другие мелочи. Все очень вежливо и корректно. Никто никого насильно не держал. Дольше всех остались те, кто записался к стоматологу. Зубы в заключении полетели у многих. Тот же Руслан Гаджиев потерял восемь штук. Конечно, из-за плохого питания. Белками и витаминами нас не баловали. У меня у самого обострился артрит. Он начался после тюремной голодовки. Так я пытался привлечь внимание к проблеме политических заключенных на Украине. Но это никого не заинтересовало. Это сейчас, после своего возвращения, мы всем резко стали нужны. Но я понимаю, что пройдет максимум несколько недель и интерес к нам начнет пропадать. Наши проблемы останутся только нашими.
— Вам есть куда возвращаться?
— Найду...
— Тем временем 19 сентября у вас на Украине назначено очередное заседание суда.
— Да, и я прекрасно понимаю, что если поеду на него, то обратно уже не вернусь. А если не поеду, меня могут подать в международный розыск. Не хотелось бы бегать всю жизнь... Сейчас пока есть веская причина оставаться здесь — просто потому, что нет заграничного паспорта, без него покинуть пределы России я не могу. Что будет потом, не знаю. По международным правилам я имею право судиться в режиме видеоконференции, но этот момент надо уточнять.
— Насколько я помню, таким образом судили Януковича. А чем вы хуже него?
— Думаю, что ничем.
— Хотите через газету передать кому-то отдельный привет?
— Наверное, Даше Морозовой, уполномоченному по правам человека ДНР. От ребят, которые продолжают находиться в украинских застенках. Мне лично ее поддержка не была особо нужна, я и сам ей мог помочь в выполнении ее непосредственных обязанностей, за ее работу я привез ей оттуда подарок, так называемую тюремную греву — полкило чая и пять пачек сигарет. Чтобы она не забывала о тех, кто все еще находится там. Спасибо тем, кто реально вытаскивал меня из украинского «зиндана», скажу уже лично.