Мы не были знакомы, когда Юра работал в «Московском комсомольце», мы встретились значительно позднее, когда он уже был в «Литературке». Но «Комсомолец» был очень важной частью его мировосприятия всегда. Не только как первая газета, где он вдохнул запах типографской краски, не только первые публикации, летучки — это была вселенная, раздвигающая границы времени и пространства. Которая учила свободе. Воспитывала и направляла и была чрезвычайно чутка к написанному или произнесенному слову, его музыке и смыслу, как и к фальши.
Оттуда — стихи. История — не официальная, фильтрованная, но подлинная, складывающаяся из множества голосов, из образов и обрывков документов. Связь времен.
Оттуда — вера в то, что мечта непременно станет реальностью. Идеальная дружба. Идеальная любовь. Восторг перед юностью, открытием, глубокое сочувствие к отрочеству и вера в то, что подростковые беды уйдут, а мечты непременно сбудутся. Загадка жизни как таковая и странная улыбка понимания трагедии и восторга каждого прожитого мгновения.
Александр Аронов написал когда-то стихи.
«Я королем был довольно странным,
Меня устраивала моя земля.
Но население, как ни странно,
Решило — лучше без короля.
Мне фонари, словно многоточья,
Путь освещали, как на разрыв,
Вот и ушел я однажды ночью,
Дверь за собою не притворив.
… Для пропитанья служа в газете,
Я как-то осваивал эту роль,
Но иногда вспоминал не к месту,
То, что когда-то я был король…
Быть журналистом совсем не скучно,
Свободы много в такой судьбе.
Но по ночам ты лежишь беззвучно
И улыбаешься сам себе».
Говорили, это про Юрку. Больше известна другая песня о нем на ароновские стихи:
«Чтоб был ровен твой бег в степи
Первобытнейшей из степей,
День пиши, вечер пей, ночь спи,
Утром встань, день пиши, вечер пей…»
Аронов был с Юркой всегда, как и многие люди, вошедшие в его жизнь в эпоху «Комсомольца», даже если редко встречались. И самый преданный друг Паша Гутионтов, который уже в «Комсомолке», куда вслед за Юркой перешел, продолжил его знаменитый «Алый парус». Страничку для подростков начали делать еще Соловейчик с Зюзюкиным, но Юрка, перейдя из «Комсомольца», где уже гремел «Сверстник», сделал его событием всесоюзного масштаба, площадкой обсуждения острых социальных проблем, открыл первую «горячую линию» для «трудных подростков», она стала прообразом знаменитой «горячей линии» для стукачей уже позднее в «Литературке», где Щекочихин стал глашатаем перестройки, впервые написал о мафии в СССР, о расстрелах в Новочеркасске и Катыни, о провокациях КГБ, политике антисемитизма и многом другом… Гутионтов превратил «Парус» в настоящую кузницу кадров будущей российской журналистики, оттуда вышли несгибаемые правозащитники и записные пропагандисты, главные редакторы и лидеры неформальных объединений, руководители Администрации Президента и просто замечательные журналисты и писатели.
Первую заметку «Я леплю!» Щекочихин напечатал в «Комсомольце», когда ему было 14. О том, как ходит в исторический музей и по рисункам, сделанным в музее, пытается вылепить из пластилина кавалергардов и уланов — участников восстания декабристов. Через три года начал писать повесть о декабристе Михаиле Лунине, о котором ничего практически не было в учебниках. В 16 уже работал в газете, в 18 фактически возглавлял страничку для подростков «Сверстник», где неизменно была помимо удивительного для прессы того времени откровенного разговора серьезная литература — Глазков, Слуцкий, Межиров, Мориц, Левитанский… Чему способствовал, конечно же, заместитель редактора школьного отдела Аронов, никогда не забывающий, что в газете в конце 1920-х работал Осип Мандельштам. Здесь тогда вообще печатались практически все интересные авторы — Жуховицкий, Некрасов, Успенский, Эйдельман, Черняк… В этом пестром, безалаберном, веселом и переполненном идеализмом мире закладывались основы будущих — задержанных на десятилетия — перемен. Жажда справедливости и стремление к свободе, как у декабристов… Фанатичная преданность товарищам… Готовность пожертвовать собой… Удивительно гармоничный протест против советской власти, не «внутренняя эмиграция», но именно деятельный и квалифицированный протест. В его логику вписывались требования соблюдать законы и уважать человеческое достоинство здесь и сейчас. Даже если речь идет о подростке.
Несомненно, это был мир безоговорочного идеализма. Но без него не было бы той журналистики, которая изменила мир. Звездная и трагическая судьба Щекочихина это подтверждает. Самое удивительное, что он предвидел свой конец и говорил об этом в далекие застойные годы, когда никто и подумать не мог о том, что журналистов в свободной наконец от цензуры стране будут убивать.
В политику Щекочихин попал не по своей воле, в 1989-м его попросили быть их кандидатом молодые коммунисты патронного завода имени Ленина в Ворошиловграде, в котором он никогда не был и которому вернул уже депутатом историческое имя Луганск. И позднее, уже в 1993-м, согласился войти в список «Яблока», понимая, что одними статьями о коррупции мафию уже не одолеть, и работал с Интерполом, с парламентариями разных стран, одновременно публикуя материалы в «Новой». Как когда-то в «Комсомольце», «Комсомолке», «Литературке»… Лучшие статьи, повлиявшие на российскую практику за три десятилетия, опубликовал к 60-летию Юры в 2010 году, в его память, факультет журналистики МГУ в книге «Юрий Щекочихин. Три эпохи российской журналистики». В 2018-м, в пятнадцатилетнюю годовщину гибели, «Яблоко» переиздало сборник, а также одну из последних книг «Рабы ГБ. Религия предательства». Обе книги, а также фильмы по его сценариям и другие материалы о нем можно найти на сайте Фонда имени Юрия Щекочихина, который открыли сыновья Константин и Дмитрий.
Одно из последних стихотворений Андрей Вознесенский написал на смерть Юры в 2003 году:
«По шляпам, по пням из велюра,
Отравленный сволотой,
Шагает с улыбочкой Юра —
Последний российский святой».
Эта улыбка — удивление и восторг перед даром бытия — отсвет тех «первых окон» на Чистопрудном…