Конечно, никто не показывает и не выказывает сочувствия. Сдержанность, ноль эмоций, ровное всепонимающее отчуждение. На грани пренебрежения. Оно еще сильнее удручило бы бедняжку.
Водная гладь демонстрирует нечто похожее. Кряквы и селезни, курсирующие вдоль берега (в ожидании хлебной манны, время от времени сыплющейся из рук человеческих), равнодушно и отчужденно наблюдают за барахтаньем крохотного птенца — то ли потерявшегося, отбившегося от своей мамаши, то ли оставшегося сиротой. Рядом — другие утята, зорко опекаемые родителями, а до этого одиночки никому дела нет. Взрослые индифферентны, а то и враждебны к приблудному чужаку. В их самодовольно выгнутых зобасто-ладейных станах столько неприязни и отторгающей неприступности, что они воспринимаются монолитной стеной. Ты не наш. Посторонний. Выкарабкивайся из одиночества сам.
Бочком подпрыгивает к водной кромке наблюдательная ворона. Своих отпрысков опекуны уведут от опасной разбойницы — едва ли не крыльями прикрывая потомство. А выбивающийся из сил живой комочек не может барахтаться в воде бесконечно (энергия на исходе) и страшится вылезти под клюв хищницы.
Безмозглые водоплавающие не считают нужным скрывать свою жестокость. Более осмотрительные люди скрывают. Но по сути то, что происходит на берегу и творится на облагороженной акватории, идентично.
Нищие
Живем в эпоху беспросветной нищеты или переваливающего через край богатства?
Попрошайка — не вымаливающий, а снисходительно взимающий подаяние: одет, можно сказать, с иголочки, перед ним небрежно поставлена алюминиевая плошка с мелочью на дне, сам он оживленно треплется по мобильнику. Он при деле. А мзда, которую номинально собирает, — этакое хобби, обозначенное впроброс, между более важными занятостями. Фигляр (актер, провокатор?) словно бы подчеркивает: не на жалкие ваши гроши существую.
В тот же день сердце сжималось при виде благородно аккуратного старика с орденом на лацкане и картонкой: «Помогите на хлеб». Интеллигентно одетая пожилая дама — со скамеечки автобусной остановки — робко тянула к прохожим пластиковый стаканчик, ожидая отзывчивости. Но закралось (что с нами сделала остервенелость!): эти старик и дама подосланы ушлой мафией, манипулирующей наемными клянчильщиками, спекулирующими на нашей доброте.
Галерея стариков
Прежде особо не зацикливался на щемяще жалких персонажах, теперь прилипаю к ним взглядом: хорохорящиеся, сдавшиеся, поникшие или не вполне посторонние, причастные протекающей мимо них, сквозь них не обласкивающей жизни. Старички и старушки — недавние юноши и девушки (читай сказку Шварца «О потерянном времени» — всегда потерянном, каким бы благосклонным к кому-либо ни было): быстро пролетели их лучшие годы!
Красноносый, как примороженный Дед Мороз, обалдуй — ему слегка за пятьдесят — долго выбирает, советуясь с продавцом супермаркета, пиво подешевле, а потом, взяв баллон-огнетушитель, учиняет сцену считающему мелочь возле кассы древнему пенсионеру. Публично обвиняет того в скупости, забыв, что сам выгадывает на выпивке.
Другая пастораль: возле банкомата замшелого дедушку резко одергивает юный менеджер, которого тот попросил о помощи: «Имейте терпение!». Хорошо хоть на «вы».
По автобусу еле передвигается подслеповатый седовласец в допотопном пальто с меховым воротником. Модные сапожки именно залихватостью рантов, остроносостью, формой каблука мешают переставлять непослушные ноги. По облику великовозрастного франта видно: не хочет сдавать позиции, намерен угнаться за молодежными поветриями. Ох это желание угодить, потрафить общественному вкусу и мнению, это извинительное, понятное, но такое позорное (при взгляде со стороны) стремление предстать не отчаливающим, а авангардным, лихим… Таким, как раньше, в пору бесшабашности.
Высокий статный старик в дорогой спортивной куртке и роскошных ботинках широко шагает к дешевому супермаркету. Широта шага, видимо, объясняется тем, что его шатает, он боится упасть. Зашкаливает давление? Кружится голова? Общая слабость при громадном росте? До соответствующей материальным возможностям торговой точки ему не дошкандыбать, вот и приходится довольствоваться лавчонкой низкого класса.
Однако здравости ума они не теряют. Бабушка в магазинной очереди философствует (возможно, о своих детях):
— С одной стороны, грешно и преступно торопить время — не так его много отпущено на человеческую жизнь, а с другой — как не торопить? Чтоб скорее дожить до пенсии.
Другая старушка поразила еще больше:
— Молодость хочет носить новенькое, а старость — старенькое.
От нее не отстал ее сгорбленный спутник, который, провожая глазами обтекающую его суетную человеческую массу, вздохнул:
— В старости некуда спешить.
Фея
Молодящаяся дамочка, торопясь вбежать в готовящийся отправиться метровагон, столкнулась с выходившей из сдвигающихся дверей старушкой. Старушка, получив неожиданный удар, отлетела в сторону, замерла, обалдела, потом опомнилась и вполне миролюбиво произнесла: «Куда прешь, тетка?»
Надо было видеть обескураженный, шокированный, контуженный вид виновницы инцидента. Она мнила себя парящей юной феей в красивом одеянии. Приговор вернул к беспощадной реальности.
Нужно ли было ей так отчаянно рваться к оглашению этого вердикта?
Любовь
Такой любви не наблюдал давно. Она, хрупкая тростиночка, детски-наивно не отрывала взгляд от коренастого ровесника-кавалера с сияющими брекетами. Видно было: ради своего поклонника девушка готова на все. Он гордо и мужественно выпячивал грудь под ее взглядом, сознавая заслуженность столь горячих чувств.
Сколько продлится идиллия? Удастся ли этим двоим (и как долго?) сохранить безоглядную увлеченность друг другом? С чем доведется столкнуться? Какие испытания их постигнут? Обо всем этом ни он, ни она не задумывались. Для того чтобы оценить степень искренности и накала сопрягавшей их страсти, предстояло прожить долгую жизнь.
Женщины Маргариты Прошиной
В процессе чтения книг Маргариты Прошиной «Фортунэта», «Мечта», «Голубка» невольно начинаешь обращать внимание на количественное преобладание женщин в Москве. Окидываешь взглядом вагон метро и поражаешься: правая сторона сидящих — сплошь женщины, а напротив, кроме пожилого дедушки в соломенной шляпе, тоже женщины.
В рассказах Прошиной откровенно превалирует женская тема. Случайно ли? Или это дань наставшему матриархату? Поначалу такая однозначность смущает, можно ведь подрасширить горизонты. Но по мере погружения в ткань прозы догоняешься: оригинальность писателя не только в словесном своеобразии, но и в выборе позиции. Мужчины задвинуты в угол — на второй, на третий план — намеренно. Их время прошло.
Женщины жизнеспособнее, целомудреннее, но не в узком понятии, а в значении целостности. Целостность противостоит распаду, вне целостности жизнь невозможна. Нераздельная целостность — это мудрость: мир и гармония души, ума, сердца. Любовь — двигатель жизни и ее цель.
Гармония жизни и литературы уравновешивает мужское и женское начало, единение которых делает любовь нераздельной.