Плавился асфальт на тихих улочках предсердия Арбата, умирала от духоты продавщица коммерческого магазинчика, где по дороге от метро «Кропоткинская» я смогла позволить себе разве что вчерашний хачапури. Цены в столице нашей родины для вчерашней студентки кусались.
Годами и десятилетиями позже повышение температуры на уличном градуснике летом будут объяснять до банального одинаково, уверяя, что вот именно сейчас и пришла самая что ни на есть уникальная, в первый и последний раз, московская жара.
Не верьте! Потому что я точно знаю: жарче, чем в июне 1998-го, в день, когда мы с Москвой сошлись в одной точке времени и пространства, скрепив наш союз небывалым ураганом, самым сильным в ее новейшей истории, не было никогда.
«Дай, Санта, на счастье лапу...»
Срывались крыши с домов. Разбивались вдребезги стекла автомобилей. Переламывались, словно простые карандаши, стволы вековых деревьев. Гибли люди. А их пустые машины, как коробчонки для лягушонок, подпрыгивали от раскатов грома, вереща допотопными отечественными сигнализациями.
В огромной спальне, забитой вещами, забытыми, сломанными, разными, сохраненными на всякий случай со времен последней революции, я сидела в обнимку со щенком хозяев, мы оба дрожали и боялись, что не доживем до утра. Больше в квартире не было никого. Хозяева пережидали жуткий ураган и его последствия на работе. А мы с собакой по имени Санта подвывали взахлеб и исповедовались друг другу.
«Какой черт дернул меня поехать в Москву?» — в перерывах между разрядами молний интересовалась я у несчастной Санты. Она же преданно смотрела мне в глаза, протягивала лапу, но не знала правильного ответа.
«Можешь пожить здесь, пока не решишь, чем хочешь заняться», — двоюродная сестра с мужем, мои добрые московские ангелы, торопясь на работу, распахнули передо мной двери дальней комнаты.
Роскошная аристократка, отданная на панель против воли, — эта квартира прекрасно осознавала свою историческую и всяческую значительность. И что время ее прошло — тоже. И что ей не повезло, но уже поздно что-либо менять. Жизнь кончилась...
Когда-то, почти сто лет назад, именно здесь поселился будущий знаменитый актер Иван Москвин с братом Михаилом. Сюда заглядывал не менее легендарный Борис Щукин. А в здании рядом, бывшем доходном доме «Варваринского акционерного общества домовладельцев», писатель Булгаков пил чай со своим другом филологом Ляминым. Его жилье и живописал Михаил Афанасьевич в «Мастере и Маргарите» в главе «Погоня». Вот в поисках Воланда поэт Бездомный вбежал на второй этаж: «В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом, а на полке над вешалкой лежала зимняя шапка...»
Дергался в агонии XX век, а этот дом так и остался коммуналкой, презренным жильем, с общими удобствами и полчищами тараканов, в нем ничего не изменилось, даже съеденные молью зимние шапки по-прежнему висели на вбитых в стену гвоздях, о великом прошлом напоминали лишь нереальные пятиметровые потолки с торжественной лепниной да мгновенно выученный наизусть телефонный номер квартиры, где жила я, круче него вряд ли уж встречу: 202-01-01. Наверное, тот остался еще от Москвина...
Ходили слухи, что дом тоже доживает последние дни, и вскоре должны расселять, и вроде бы даже не бандиты, а приличные коммерсанты, и, может быть, даже дадут отдельные квартиры, а не убьют сразу всех, но куда-то все равно поисчезали из соседних подъездов спившиеся алкоголики, старушки — божьи одуванчики в вязаных беретиках и с кружевными зонтиками от солнца, говорившие «булошная» и «молошный», подписывали договоры ренты на свою жилплощадь и, словно сказочные принцессы, засыпали навсегда.
По ночам автоматные очереди напоминали мне о том урагане, что познакомил меня с Москвой. Ходить затемно по переулкам было небезопасно. Сидеть дома, представляя свою будущую судьбу, сочиняя резюме и отправляя его по пять раз в день из почтового отделения на Пречистенке, тоскливо.
«Когда мы еще переедем? Надо на прощание сделать ремонт — чтоб было красиво», —неожиданно решила сестра.
Письмо позвало в дорогу
Ремонт в комнатах, где, чтобы достать до потолка, нужно поставить друг на друга как минимум трех великанов, — так себе развлечение. Может быть, поэтому последний раз косметический делали еще в 80-х. Коридор же, кухню и места общего пользования, а также величественный потолок не трогали вовсе, наверное, с революционных времен. Булгаков был прав. Квартирный вопрос испортил москвичей. Никто не чувствовал себя хозяином своего жилища и своей судьбы.
Инициатива наказуема. Я ступила на шаткую, заляпанную побелкой малярную стремянку, старые обои, выцветшие цветы на блеклом розовом фоне, следовало обдирать осторожно, полотнами сверху вниз, бумага шла хорошо, плавно, словно и сама устала висеть на этих стенах целую вечность.
А я все думала о том, что совершенно не понимаю, чем хочу заниматься дальше, и почему это «что-то» должно обязательно находиться в Москве, и зачем я приехала сюда, если ничего про себя толком не знаю.
Красный диплом исторического факультета заштатного педагогического вуза, мягко скажем, не та корочка, на которую клюют столичные работодатели.
Мне хотелось проживать чужие жизни. Но не так, как в театре, не зависеть от расписания и зрителей, от настроения режиссера, не выходить на сцену, произнося чужие слова, а оставаться самой собой, наблюдая за тем, что происходит, со стороны. Раз — и вот перед тобой кусок совершенно незнакомой, посторонней вселенной, ты входишь в нее, но ты всего лишь гость, привнесенная извне частичка и в любой момент, стоит только захотеть, можешь выбраться обратно к себе домой.
Я хотела, чтобы передо мной разыгрывались чужие трагедии. И чтобы слова их роли не были известны заранее. Я готова записывать за ними, запоминать, чудодействовать... Чтобы картинка ожила.
Но каждый спектакль должен играться без репетиций и прогонов — набело, причем один только раз, не успев надоесть тем, кто его смотрит.
Таких профессий не бывает. Разве только писатели. Но писатели слишком зависят от своих персонажей. Их надо придумывать. Прорабатывать сюжеты. А я не хочу сочинять новые чужие миры. Мне хотелось заглядывать в те, что уже существуют. Ненадолго. Чтобы было не страшно и интересно. А, главное, взаправду.
От неловкого движения лестница качнулась, полоса обоев криво подалась в сторону. За обоями был приклеен газетный лист. «Московский комсомолец», 1985 год. Звуковая дорожка. Репортаж с колхозных полей. Письмо позвало в дорогу.
Я не помню, конечно, что конкретно было написано на той истлевшей странице. И кто был ее автором.
За первым слоем газет обнаружился второй. Тоже «МК» — что-то из середины 70-х. Эпоха брежневского застоя. Пятилетка за четыре года. «Первый год — начинающий, второй — продолжающий, третий — решающий, четвертый — определяющий, пятый — завершающий».
Эта комната была как шкатулка с секретом, как репчатый лук, только снимая слой за слоем, газетную шелуху за шелухой, можно было добраться до самой сути...
«Космические» 60-е, «оттепель», конец 50-х, речь дорогого товарища Сталина на каком-то партийном съезде... Правда, без фотографии.
Такое впечатление, что в Москве, кроме «Московского комсомольца», и не было других газет. Десятилетиями люди, жившие в этой квартире, читали эти страницы — и в жару, и в холод, во все важные события своей жизни и даже во время ремонта.
Это ли не истинное признание?
Живет один день
Комната оказалась настоящей машиной времени, вещью в себе, оберткой со смыслом. Увы, но каждый предыдущий слой поддавался изучению с еще большим трудом, старая газетная страница не самая прочная вещь на свете, хоть буквы и сделаны при помощи свинца.
Наверное, чисто по сюжету было бы правильнее сказать, что в конце концов я дошла до первого номера «МК» за 1919 год. Увы, этого не было. Все замерло на сороковых-роковых. Дальше шла пустая неровная стена.
Скорее всего, в войну люди просто не делали ремонт. А газетами, полосками крест-накрест, заклеивали окна от бомбежек.
Это было немного обидно — остановиться на самом интересном месте, как будто бы важная статья так и осталась недочитанной, не по моей вине.
Как говорят, газета живет один день. Но этот день в запущенной коммуналке в Пожарском переулке вместил в себя целую эпоху. Всю нашу историю. И мою сопричастность к ней.
Нельзя сказать, что именно после этого я решила стать журналистом «МК» — судьба вела, не оставляя мне выбора, а я лишь следовала за ее зовом. Кстати, свою первую зарплату в газете как корреспондент отдела расследований я получила накануне дня дефолта 17 августа 1998 года. И поверьте, после этого знаменитый июньский ураган показался мне не самым страшным мировым катаклизмом. И сколько еще событий, многоточий на карте истории, строчек из будущих школьных учебников мне довелось наблюдать и пережить.
Вторая Чечня, Косово, Беслан, Сирия, Украина, герои статей, игравшие в настоящих людей, и люди, неожиданно ставшие настоящими героями. Каждое утро они сходили с газетных страниц, чтобы рассказать свои истории... Я лишь старалась их услышать.
...Сестра моя перебралась в новую квартиру два года спустя. Я, уже журналисткой, ходила «на стрелку» с самым главным боссом квартирных мафий — разрулить ситуацию, и чтобы все соседи переехали из нашего переулка как положено, а не на кладбище.
Меня напоили кофе, посмеялись и пообещали никого не убивать. И в общем-то слово свое сдержали. Я тоже получила что хотела. Я не придумываю чужие судьбы, а врываюсь в них, наблюдаю за ними со стороны. Как-то лет десять назад подсчитала, что за десять лет работы в «МК» близко познакомилась и переговорила примерно с 5–7 тысячами человек. Каждая статья в среднем — это 3–4 героя. Иногда больше. А таких статей за год выходит порядка ста.
Так что теперь, спустя один год и еще два десятилетия, количество моих героев явно зашкаливает тысяч за 10–15. Но вряд ли моя ровесница конца нулевых читает меня на стене, срывая старые обои.
Увы, скорее всего, в Москве не осталось квартир, где под обои по-прежнему клеят газетные страницы. Вслед за ненадобностью выравнивать стены ушла и мода.
Зато появился Интернет, способный воскресить архивы тысяч и тысяч номеров. И для этого правду не нужно прятать на стене под обоями. Мы все шагнули в виртуальное бессмертие, пусть и лишенное уютного шелеста утренних газетных полос...
Последний раз мимо Пожарского переулка я пробегала случайно пару лет назад. Тот дом стоит по-прежнему. Полностью отреставрированный. Величественный и грозный, он наконец-то стал таким, каким и должен быть. Так называемая «золотая миля». Где расположены самые дорогие квадратные метры Москвы. Стоимость квартир здесь начинается от 93 миллионов рублей. Но новых жильцов цена вопроса вряд ли волнует. Надеюсь, призрак Ивана Бездомного в поисках дьявола не слишком докучает им.
Я давно живу в Москве. Почти столько же, сколько жила без этого города. Половину своего паспортного времени работаю в «МК».
Этот город стал мне родным. Как и газета.
С ней я справила новый век и новое тысячелетие. И столетие самого «Московского комсомольца» уже не за горами.
И только жаль иногда, что теперь, когда вхожу в столичное метро, меня больше не обдувает чужой теплый ветер, пахнущий раскаленной резиной. Может, просто привыкла?