Первая девочка родилась 18.04.2013. Весила 3080 граммов и имела рост 51 сантиметр. Вторая — 22.05.2015, 3540/52. Юля назвала их Катя и Саша (имена изменены).
Сама вчерашний ребенок, так и не ставшая взрослой, не наученная любить девочка, спустя годы 27-летняя Юля Левшун из Карелии пытается разыскать двух дочек. Банальная вроде бы история, выпускники казенных учреждений часто не могут создать счастливые семьи, отказываются от своих детей, оставляя их в родильных домах.
Юля здесь не исключение. Но она, возможно, единственная, кто опомнилась и бьет сейчас во все колокола — обращается к правозащитникам, в Общественную палату, в «МК», хочет вернуть Катю и Сашу, если это еще возможно.
«С очень большой надеждой на то, что я наконец смогу обнять своих девочек и любить их как мама», — написала свое самое заветное желание Юля Левшун, жительница карельской Костомукши. «Вы не представляете, как это тяжело — не иметь возможности увидеть своих дочек, обнять их, — рассказала она «МК». — Честное слово, я не виновата в том, что произошло, меня убедили, что так им будет лучше! — восклицает она. — Когда на улице вижу девчонок такого же возраста, сердце екает, сразу думаю: «А вдруг это они? Вдруг пройдут мимо, а я их не узнаю?!».
По телефону голос у Юли кажется детским. При этом совсем недетские, я бы даже сказала, не по годам мудрые мысли, которые так не сочетаются с ее диагнозом, поставленным психиатрами в 2005 году в детском доме: «Органическое поражение центральной нервной системы».
«Я не люблю людей, потому что к ним у меня нет доверия. Я их боюсь. Они столько раз предавали. Люблю собак. Наверное, это компенсирует», — горько усмехается молодая женщина. У себя в маленькой Костомукше она зарабатывает тем, что тренирует четвероногих питомцев. Говорит, что собаки ее тоже любят.
Юля родилась в 1992 году. В самый пик лихих и беспросветных 90‑х. Родного отца своего она не знала. Мать почти не помнит. Та умерла от кровоизлияния в мозг, девочке едва исполнилось четыре года. «Меня забрали в детский дом. Нас было четверо, совершеннолетняя сестра и два брата. Я самая младшая».
Последний сожитель матери, гражданский муж, который ее и хоронил, оказался добр к совершенно чужим ему детям. Настолько добр, что совершил поступок, который Юля не может понять до сих пор. Зачем такое добро, от которого потом одни проблемы?
«Когда нас забирали, кто-то из городских чиновников сказал ему, что детям некуда будет возвращаться, не может ли он прописать нас всех у себя? Отчим и оформил нам с братом регистрацию, не задумываясь о том, что потом мы не сможем получить квартиры в 18 лет как сироты. Такие тогда были правила. Квартиры давали не всем подряд выпускникам детских домов, а только кому реально было негде жить. Понятно, что отчим хотел как лучше. А чиновникам было выгодно оставить нас без крыши над головой. В итоге после детского дома мы приехали к нему, в жилье, где не прекращались попойки, где жить было невозможно».
Конвейер диагнозов
Став старше, она постоянно сбегала из детского дома. Прогуливала школу. Бродяжничала. Ненавидела лицемерие педагогов и воспитателей. Их плохо прикрытые ничего не значащими правильными словами равнодушие и неприязнь. Она никому не была по-настоящему нужна. Оставалась строчкой в бухгалтерской ведомости, где на содержание Юлии Левшун в год было положено столько-то государственных денег. Не живым человеком. Конечно, если бы она вдруг исчезла навсегда, ее бы принялись разыскивать, чтобы не влетело от проверяющих органов. Но ее здоровье и благополучие были нужны только для отчетности.
Она и не стремилась быть хорошей. И как в тюрьме, не верила никому и ничего ни у кого не просила. «Как-то вместо летнего лагеря за плохое поведение меня отправили в специализированную больницу. Таких, как я, кто не вписывался в систему, не слушался, не хотел жить по их порядкам. Анализируя случившееся со мной, сейчас-то я понимаю, что клали не тех, кто действительно был болен, а кто говорил что думал».
13‑летняя девочка сидит на стуле перед доктором в белом халате.
«Ты знаешь, где ты находишься?» — «В психушке», — спокойно отвечает Юля.
«Я жила в больнице долго, может быть, полгода. И так несколько раз. Пила «витамины», которые мне назначали, иногда нас с другими девчонками из отделения отпускали гулять на улицу. Когда снова возвращалась в детдом, понимала, что с каждой госпитализацией становлюсь все тупее. До этого мне нравилось учиться и получать «пятерки» в школе, но после лечения стала отстающей и уже больше не наверстала».
В 2005 году психиатры написали стандартное заключение: органическое поражение нервной системы. Что вы хотите — генетика! Отягощенный алкоголем анамнез! Мать пила, отчим пьет...
Впрочем, ее не лишили дееспособности, как это нередко бывает, не отправили в 18 лет во взрослый психоневрологический интернат до конца жизни, может быть, потому, что Юле не полагалась квартира и взять с нее было нечего.
От страшного диагноза ей было ни горячо ни холодно. Учиться после девятого класса Юля не думала. На учебу нужны были деньги. А у них в городке и с работой-то было сложно, не то что с получением образования. Дурак ты или умный, все равно.
Отец ее первой дочери, Кати, был без определенного места жительства. Он жил в автомобильном ангаре. Юля просто шла мимо. Мужчина, потом она узнала, что его зовут Олег, присвистнул ей вслед: «Эй ты, иди, что ли, сюда. Чаю попей. Холодно». И она подошла.
«Он как-то так по-хорошему меня позвал. С тех пор мы вместе. Уже лет десять, наверное... Ну как, мы не живем, конечно, семьей, потому что негде. Ангар чужой. Условий никаких. Когда мы познакомились, мне не было 20, а ему уже за 50. Ну и что тут такого? Зато с ним мне стало теплее».
До самых родов она не хотела никому говорить о том, что беременна. Даже отцу ребенка. И потому что плохая примета. И потому что до последнего думала: хочет ли оставить малыша себе? Справится ли?
«Забирать или отказаться? Я не знала. Мне была нужна помощь», — объясняет девушка. Но ждать помощи было неоткуда.
Хуже кошки
Когда в роддоме ей впервые привезли завернутую в кулек Катю, Юля почувствовала, что внутри нее поселилось какое-то чувство, ранее неведомое, большое, теплое, оно не умещалось в душе, выплескиваясь наружу. «Катя была такая красивая, не в животе, а лежала рядом — можно было смотреть, трогать, любоваться ею».
Но идти молодой матери с ребенком оказалось некуда. Квартиру отчима, где Юля была прописана, почти помойку, заполонили ханурики со своим бухлом. Из роддома забрал брат Игорь. Предложил какое-то время пожить у него с женой. Родственники купили для девочки все необходимое, пеленки, ползунки. Казалось, жизнь налаживается...
Ведущему специалисту органа опеки и попечительства города Костомукши от участкового педиатра: «Доводим до Вашего сведения, при выполнении патронажа на дому медсестрой ребенка Левшун Екатерины, со слов родственников, было обнаружено следующее: мать ребенка уходит из дома, оставляет девочку одну. Перевели на искусственное вскармливание. О ребенке заботятся родственники. Мать на вопросы не отвечает».
Они прожили вместе меньше месяца. Юля и Катя. Было трудно. Хотелось куда-нибудь сбежать, как когда-то в детдомовском детстве, от ответственности и от обязанностей. Это было ужасно. «Отношения с семьей брата испортились, — честно признается Юлия. — Они хотели, чтобы я занималась только ребенком, никуда не выходила, не шумела. Как-то Катюша раскапризничалась, а Игорь на меня наорал за то, что мешает ему спать».
Начались скандалы. Девушка говорит, что после одного из них ушла, разозлившись, на несколько часов, просто чтобы прийти в себя, а когда вернулась, дом был полон народа — представители опеки, полицейские.
«Ну что, нагулялась?! Ты не мать, а кошка!» — прокричал под ухом кто-то. По словам Юли, ей не позволили взять Катю на руки. Девочку быстро одели, чтобы увезти в больницу. Протянули жалобу из детской поликлиники, что за ребенком никто не следит, что мать самоустранилась. Дали чистый лист бумаги: пиши. «Я не понимала, что я делаю. Мне продиктовали, что я не могу воспитывать и содержать свою дочь, что отказываюсь от нее и дальнейшее устройство передаю органам опеки».
Она подписала отказную. Своей собственной рукой. Говорит, что ни за что не сделала бы это, если бы ей хотя бы дали возможность подумать. Но все выступили против нее единым фронтом. Даже брат Игорь отказался брать ответственность за крошечную племянницу.
Администрация Костомукшинского городского округа. Постановление. «Изъять несовершеннолетнюю Левшун Е.Н. из семьи Левшун Ю.Н. Определить несовершеннолетнюю в детское отделение ГБУЗ «Костомукшинская городская больница» для обследования и лечения до принятия окончательного решения по ее дальнейшему устройству. Уведомить прокурора города о факте отобрания несовершеннолетней Левшун Екатерины из семьи».
«С тех пор я Катю не видела, — говорит Юля. — Мне вроде бы говорили, что я могу навещать ее до суда, но потом ее передадут другим родителям и все, конец».
Пробовала ли она вернуть дочку, объяснить ситуацию компетентным органам, наконец, давить на жалость? Юля утверждает, что они с Олегом стучались во все двери, но кто станет слушать бомжа-отца и мать-кукушку? Однако никаких подтверждающих документов, что Юля действительно старалась воссоединиться с ребенком, в ее деле нет.
«Такая боль внутри, как будто бы что-то оторвалось... Прошел суд. Случайно я выяснила, что Катю никуда не увезли, а отдали под опеку жительнице нашего города. Затем та ее удочерила. Я знаю улицу, где теперь живет моя старшая дочь, новое имя, которое ей дали приемные родители. Я очень боюсь пойти туда и увидеть ее. Боюсь, что не смогу сдержать себя, подбегу к ней, обниму, напугаю... А вдруг она вообще не знает, что приемная?»
Над кукушкиным гнездом
Два года спустя, в 2015‑м, у Юли родилась вторая, Сашенька. Отцом девочки был не Олег, а ее любовь еще из детского дома. Он был моложе года на три. Случайно встретились. Случайно разошлись. «Не было никаких общих планов. Потом он узнал, что родилась дочка, но не верил, что это от него».
Обе девочки, кстати, носили отчество не своих папаш, а Юлиного родного отца — Николая. В свидетельствах же о рождении в этой графе у Кати и Саши стоял прочерк.
Отчим-пропойца умер. Проклятую его квартиру удалось сбыть с рук. На свою часть денег Юля купила комнату в общежитии, куда принесла новорожденную Сашу. Первые полтора года жили на пособие на ребенка — четыре тысячи рублей. Квартирный долг вырос — больше 55 тысяч. Опека приходила проверять едва ли не каждый день. Выдвигала строгие требования. Начались прежние проблемы. Все достало. «Довожу до Вашего сведения, что 24 сентября 2015 года Левшун Юлия оставила свою четырехмесячную дочь Сашу у меня в комнате, причину объяснила так, что пошла помогать своему знакомому Олегу, — сигнализировала одна из знакомых Юлии Левшун. — Ребенок находился у меня три дня. Ранее Юлия также оставляла ребенка у меня на ночь. Прошу принять меры».
На видео хорошенькая девочка в памперсе танцует под заводную мелодию. Чуть больше годика. Симпатичная. Улыбается. По виду совершенно здоровенькая. Мать осталась за кадром.
Это последнее видео младшей дочки, которое сохранилось у Юли. Пока они еще были вместе. «Меня упрекали, что я плохая, что я должна что-то сделать для Саши. Я все время спрашивала: ну что? Что? Если мне нельзя оставлять ее со знакомыми, то как я смогу устроиться на работу? Если я не буду работать, то на что мы с Сашей станем жить?» — возмущается девушка. Вскоре она снова сделала это. Отказалась от второй дочери. На этот раз не навсегда, а временно. Но что может быть более постоянным...
«Меня опять запутали, — уверяет Юля. — Предложили написать заявление о том, чтобы на шесть месяцев поместить ребенка в специализированное учреждение. В связи с тем, что я нахожусь в трудной жизненной ситуации и не имею никаких доходов. Объяснили, что многие так делают, а через полгода, устроившись на работу и расплатившись с долгами, я смогу забрать дочку домой».
Так как подобных детских домов в самой Костомукше не было, Сашу отправили в Петрозаводск. За 200 километров от мамы. «Прошло полгода, но я не смогла ее забрать. Я и навещать ее не могла. Потому что билет стоил полторы тысячи рублей. Но даже если бы я нашла эти деньги, с новой работы меня никто бы не отпустил. Я находилась на испытательном сроке. Меня просто выгнали бы...»
Есть ли в словах Юли лукавство? В конце концов, когда мать хочет увидеть своего ребенка, то уж за год-то она всегда найдет способ свидеться, съездить, навестить... Да хоть на коленках приползет. А она за все это время не попыталась выбраться к Саше ни разу! Но следует помнить, что здесь речь идет не об обычной женщине — о той, чей материнский инстинкт был заглушен, практически уничтожен психотравмирующей ситуацией, ее детством. Юля не знает, что такое быть хорошей матерью, что значит быть матерью вообще.
Она попросила продлить содержание Саши в доме ребенка на следующие полгода. Так тоже было можно.
Но закончились очередные 183 дня. Саша по-прежнему оставалась в столице Карелии. Однажды в отдел опеки и попечительства пришло письмо из ГКУЗ РК «Специализированный дом ребенка», что после 12 апреля 2017 года учреждением будет составлен акт об оставлении несовершеннолетней Александры Л. В организации, где ей будет присвоен статус оставшейся без попечения родителей. Потому что мать ее судьбой никак не интересуется.
Это было последнее, что она знает о судьбе младшей дочери. «Никакие бумаги о том, что я лишена родительских прав или ее удочерили, мне не приходили. Возможно, Саша все еще в детском доме, но я опасаюсь поехать туда и узнать, что с ней случилось. Может быть, меня вообще не пустят на порог».
Случайно я позвонила Юле в день, когда Саше исполнилось четыре года. Заодно поздравила. Юля смутилась, потом заплакала: «Маленькая моя, с праздником! Я так по ней соскучилась. Не было дня, когда бы я не думала о своих дочках. Больше всего на свете я хочу их обнять, прижать к себе. Я готова ради этого сделать все что угодно, только помогите мне их найти».
Я попыталась отыскать четырехлетнюю Сашу Левшун, обратившись к открытому банку данных детей, оставшихся без попечения родителей, регионального оператора Карелии — там девочки с похожими данными нет, вероятнее всего, как мне сообщили, ребенок уже отдан под опеку в приемную семью.
По семейным обстоятельствам
«Трудно сказать, сможет ли Юлия вернуть свою младшую девочку, — считают в отделе опеки и попечительства Управления образования городского округа Костомукши. — Если ребенок уходит под опеку, то разрешать видеться ему с биологическими родителями должен опекун. А он может и запретить, руководствуясь благополучием подопечного. Конечно, мы можем выяснить дальнейшую судьбу дочерей Юлии. Все сведения о них наверняка отражены в документах. Но для начала ей нужно к нам обратиться. Она написала в вышестоящие инстанции, в Москву, везде пожаловалась, а к нам не пришла ни разу».
Матерями не рождаются. Это тяжкий труд. Ежедневный, ежесекундный. И он уж точно не заключается в том, чтобы запилить фото чудесного ангелочка в Инстаграме: «С днем рождения, любимая. Будь счастлива. Твоя мама».
А потом закрыть за собой входную дверь, оставив без еды и без воды. Именно так в начале этого года поступила мать трехлетней Кристины из города Кирова. Малышка неделю умирала от голода, мучительно и страшно, пока женщина, произведшая ее на свет, веселилась с подругой и постила фотки с «любимой» дочкой в Интернете. Не садистка и не умалишенная. Не с тяжелой судьбой. В отличие от Юлии Левшун из Костомукши.
Что это? Полное отсутствие материнского инстинкта? Подобных матерей все больше. Это как вирус, передающийся воздушно-капельным путем. В чем его причина, ответ пока не найден.
Есть ли материнский инстинкт у Юли Левшун? Ведь она тоже не раз оставляла своих дочерей на чужих людей, собственно говоря, это и стало основной причиной пристального внимания опеки. Но, возможно, Юля просто не знала, как оно должно быть по-настоящему, ее никто этому не научил. Ни в детском доме, ни тогда, когда она из него вышла. А помощи молодая женщина, детей которой почти сразу отобрали, не дождалась. Так было проще и удобнее? Хотя если подумать о количестве маленьких маугли, которых регулярно находят в России, чиновники, конечно, имели право перебдеть.
Большинство выпускников детских домов окунаются в наш большой мир с нарушениями привязанности. Женятся, создают семьи, рожают детей, которые потом идут в те же детские дома... И так по кругу, династиями брошенных. Нет толкового патронажа, психологического сопровождения, реальной, а не бумажной, помощи. Ведь когда выдаются социальные квадратные метры от государства, несколько лет за бывшими детдомовскими выпускниками наблюдают, чтобы не могли продать это жилье, но социально-психологическую реабилитацию им оказывать не обязаны.
Чисто юридически права Юлии Левшун нарушены не были: она в здравом уме и трезвой памяти написала сознательный отказ от своих детей, возможность которого также предусмотрена законом.
Но Юля не виновата, что с детских лет вокруг нее были только равнодушие и жестокость. Что единственный человек, проявивший к ней искреннее участие, был бомж. Всю свою любовь сейчас она изливает на собак, которых дрессирует.
Ее жизнь по-прежнему не налажена. Нет постоянной работы, сложности в личном. С точки зрения чиновников, Юля не лучший кандидат на возвращение добровольно оставленных ею детей. А ей не для кого стараться изменить свою жизнь.
Но и дочери Юли, старшая из которых в этом году идет в школу, а другой четыре годика, тоже имеют право на счастливое детство. Можно ли их делать участниками эксперимента по превращению Юли в хорошую маму? Правильно ли ценой их спокойной жизни дать ей еще один шанс?
Удастся ли Юле сделать своих дочерей счастливыми, если она вернет их? И, самое главное, сможет ли она попытаться стать счастливой сама...
Элина ЖГУТОВА, член Общественной палаты России: «Мы должны признать, что сегодняшние выпускники детских домов — это люди с крайне ограниченными возможностями социальной адаптации, им самим постоянно требуется опека в истинном понимании этого слова.
Если начать разбираться в каждом конкретном деле, обязательно найдется какой-нибудь «благодетель», который уговорил «как лучше», в результате молодые неопытные люди теряют все: квартиры, детей...
Нужно создавать принципиально новую модель социального сопровождения, которая включала бы гарантированную работу, жилье, семейное воспитание и другие благоприятные социальные условия для людей с пониженными возможностями социальной адаптации, профилактика сиротства новорожденных должна осуществляться в отношении матерей, отказывающихся в роддоме от малышей. Это застрахует женщин от скоропалительных, эмоциональных решений.
Что касается дочерей Юлии Левшун, то одна из них удочерена, это практически невозвратный вариант, ничего сделать, скорее всего, уже нельзя.
Вторая находится под опекой. В этом случае можно подать иск о восстановлении в родительских правах, однако суду придется предъявить серьезный социальный статус, доказывающий, что Юля готова стать настоящей матерью, заботиться о своей девочке — она должна иметь постоянную работу, квартиру, положительные характеристики, а также сделать анализ ДНК, доказывающий их родство. Трудный путь, но небезнадежный».