«Жанну д′Арк сожгли за ношение мужских вещей»
Унылая обстановка почти бесцветной камеры. Деревянная лавка, железные нары. В окно сквозь решетку бьется голубь — единственный, кроме нас, гость с воли. Назар в одиночной камере уже больше 200 дней. Долгое время сотрудники СИЗО как будто издевались над ним — то усмехнутся, заглядывая в «кормушку», то, пока он на прогулке, устроят обыск в камере и изымут совершенно безобидные вещи, то отказываются дать пластиковый нож (чтобы порезать продукты), иголки с нитками (заштопать одежду).
Визиту правозащитников Назар рад, но, кажется, совсем разучился улыбаться. Если сейчас, на антидепрессантах (прописали медики), он такой грустный, то сложно представить, что было раньше.
На вид Назар самый что ни на есть мужчина. Голос, походка — ничего не выдает в нем женщину. На воле о нем хлопочут две возлюбленные — бывшая официальная жена и нынешняя гражданская. Говорят, что мужского в нем больше, чем во многих из тех, кто изначально родился с «достоинством».
— Назар, когда к вам пришло решение поменять пол? И как вас звали раньше?
— Я был Анастасией. Впервые мысль пришла лет в 12, а в 13–14 она уже практически оформилась. Сверстники подрастали, и у меня встал вопрос — к кому бежать-то: к пацанам, к девчонкам? Было два кореша — так они к тому времени уже ходили по свиданиям. А я в основном занимался: музыкальная школа, уроки французского…
Не то чтобы мне стали нравиться девочки, я был слишком занятой для романтики, но к мужчинам меня явно не тянуло. Хотя был один шанс, наверное... В деревне мог появиться кавалер, но мне тогда уже больше сеструха его нравилась.
— Как родители отнеслись? Расскажите вообще про свою семью.
— Обычная семья. Жили в Молодечно. Мать работала учительницей. Брат на десять лет младше, мне его сразу на руки скинули, он как сын мне был. У нас в семье ни проституток, ни убийц, ни таких, как я… необычных, никогда не было. И вдруг со мной вот такое.
Шел год 1997-й, Интернета не было, никакой информации по смене пола найти почти невозможно. Помню, попалась в руки газета «Эрос». Вырезки из нее наклеивал в тетрадь. Мать наткнулась, усадила меня за стол: «Что за ерунда?» Я ей сказал: «Ну вот так, мама…»
— А в школе ваши странности замечали?
— Да. Тяжело со сверстниками стало общаться, когда в старших классах начал ходить в мужских костюмах. Впрочем, и раньше — мама оденет меня в школьное платье, а я за поворот — и в тренировочный костюм переодеваюсь. Учился я хорошо, потому мне эти странности прощали.…
После 11-го класса поступил в техникум в Новополоцке (в институт недобрал баллов). Я уже тогда ориентировался на Москву, понимал, что только там смогу стать мужчиной. За два года окончил техникум по специальности организация делопроизводства с уклоном во французский язык и стенографию, в 2002-м получил диплом.
Вернулся домой в Молодечно — а там после всех этих переворотов отец запил, мать уже не учительницей, а проводницей работает. Сверстники все на пары разбились. Стал думать, как жить дальше.
— Пробовали обращаться к психологу?
— Вы знаете, мне психолог в школе однажды, проводя разъяснительную работу, сказала, что Жанну д′Арк сожгли на костре за то, что она носила мужские вещи. С тех пор психологи для меня — не профессия.
— Чувствовали одиночество?
— Одинок я был всегда. Когда люди узнают правду обо мне, с ними приходится сразу расставаться. И я даже не узнаю поэтому, как они относились ко мне на самом деле. Но передо мной стоял простой выбор: одиночество или страдание.
И вот я поехал в Москву, в сексопатологический центр в Сокольниках. На консультации мне говорили, что стоить операция будет очень дорого. А я-то был тогда девчонкой 18 лет… Но деньги я готов был заработать. И все равно полтора года мурыжили. Потом знакомая нашла мне другой медцентр, теперь уже в Минске. Собрали там консилиум врачей, изучали мое здоровье, смотрели, в порядке ли с головой (на месяц положили в психиатрическую клинику). Взяли анализы на хромосомы.
— Каких оказалось больше?
— Мужских. Но это никто и не ставил под сомнение. Но ожидание операции заняло долгих 5 лет, за это время мне дважды отказывали: дескать, высокий суицидальный риск. Они переживали: вдруг сделаю операцию, а потом пожалею, закричу: «Верните всё как было!» Запугивали меня: «Можешь умереть прямо на операционном столе». Вообще по статистике прооперированные живут в среднем до 35 лет… Я уже на этой границе.
— Не пожалели?
— Ни разу в жизни. Пусть одиночество, не важно… Вы не представляете себе, какое это счастье — надеть просто футболку. Без жилетки, без лифчика. И вот наконец свершилось. Первый этап операции был в 2008 году — мне тогда удалили грудь. Шесть часов шла операция. Не обошлось без осложнений: в спине скопилась жидкость, стал горб расти, но врачам удалось справиться. За операцию я не платил, в Беларуси медицина бесплатная. Только расходные материалы, перевязочные… Меньше тысячи долларов — считай, копейки. Но помню, прихожу в себя после операции по удалению грудей: мать честная, да они больше, чем раньше! Врачи успокоили: это отек, он сойдет. Мама, когда уже смиряться начала, философски отметила: «Ну, хоть рака груди не будет».
— Белоруссия, по-моему, консервативна в таких щепетильных вопросах. Вам быстро поменяли паспорт?
— Да, и без особых проблем. Взял имя Назар — оно давно уже у меня в голове было. Дед у меня Захар, а я родился на заре, в 5.40. Вот и Назар… Мама узнала, только когда счета стали за квартиру приходить с другими инициалами, но для нее Назаром я так и не стал, остался дочерью. Пусть не Настя — так Назарина. Будто просто имя сменил. Мама такая консервативная у меня — полгода мы после смены имени с ней не общались. А я торбу схватил — и в Москву.
«Паспорт мужской — служи в армии»
— Назар, вы действительно служили в армии?
— Да. В Беларуси все служить должны. Дело было так. Мама звонит: «За тобой из военкомата пришли. Срочно возвращайся!». Приехал. В военкомате вникли в суть, сказали: «Ладно, пойдешь в кинологическую службу». Заодно получил там подготовку слесаря-автомеханика. Группа у нас была 56 пацанов. Они бы, может, и не узнали, кто я, только под конец прапорщик что-то громко обо мне сказал, и все вскрылось. А так вроде никто и не догадывался.
Каждый год меня на сборы призывают, до 45 лет служить должен. Так и говорят: «Паспорт мужской? Ну и все. Что ты себе отрезал, что пришил — не волнует, собаку в зубы, палатку в руки, вот тебе карта местности — и чеши по лесу». Но мужики, которые со мной рядом, уже взрослые, с пониманием относятся. Неделю «повоюешь», пошастаешь по лесам — и нормально.
— Как сложилась жизнь в Москве?
— Работал на стройках, мрамор шлифовал. Учился в финансово-юридической академии по специальности таможенное дело. Не успел доучиться…
Мне очень хотелось семью, настоящую. Чтоб зарплату в дом приносить, за жену и детей отвечать, защищать их всех. Может, потому что в нашей семье наоборот все было? Мать всем рулила, отец ведомым был всегда. Хотелось детей. Но не будет их уже, наверное...
Моя яйцеклетка, до операции замороженная, лежит в центре репродукции в Минске. Так надо ж еще найти ту ненормальную, которая согласится ее выносить… А перерывы у меня большие были между операциями, вряд ли теперь удастся превратиться совсем в мужчину. Надо было уколы специальные делать, планировали операцию в этом апреле, да только я в тюрьме сижу…
— Вы были официально женаты?
— Да, женился. Здесь, в Москве. Свадьба была. Три года прожили с Галиной. Но характерами не сошлись, пошли в загс, развелись официально. С мамой она до сих пор общается, в гости приезжает к ней. Последнее время я с Еленой. (Подруга Назара Елена принимает активное участие в его судьбе, борется за него, приходит на свидания, знакома всему руководству следственного изолятора. — Прим. автора). Мы познакомились, когда мне 19 было, а ей 36. Я молодой был, все от нее убегал. Я убегу — она замуж выходит. Потом разводится. Три раза выходила замуж и разводилась. Вот, сейчас у нас очередная серия была. 17 лет с такими вот перерывами. Но с ребенком у нее никогда не получалось. И со мной, значит, не получится. (При воспоминаниях о Елене немного улыбается, теплеет. — Прим. автора).
— Видела вас в шоу «Битва экстрасенсов»...
— Да. Написал письмо в передачу. Экстрасенсам поставили задачу: «Вот перед вами 16 человек, определите, кто из них сменил себе пол». Это они меня должны были угадать.
— И у них получилось? Или всё это выдумки, подсказки, розыгрыш?
— Знаете, у них получалось. Особенно у одного, у пожилого. Какая-то мистика действительно существует: они рассказывали про меня такие вещи, которые никто знать не может, даже мать. Что-то есть, действительно!
Никто не обещал за участие в шоу денег и не заплатил. Мне самому было интересно, ради этого и пошел на съемку. Съемка больше 20 часов длилась. Кстати, еще раз на телевидение попал после того, как из рабства сбежал.
— Рабства? Расскажите!
— Клининговая фирма наняла 18 человек, включая меня, строить стадион в Иркутске. Сказали: «Достроите стадион, президент прилетит, посмотрит — и всё, свободны». Я нанялся только потому, что на самолете никогда не летал и интересно было. А прилетели — там трудовое рабство. Работы оказалось в несколько раз больше, чем обещали, паспорт отобрали, на волю не отпускают. Фигачили, извиняюсь за выражение, по 20 часов в день, тумаков огребали. Девчонок не били, правда. Но я ж не девчонка…Тут у меня щелкнуло: пора сматываться. Увидел дыру в заборе, сбежал. Кольцо обручальное продал за тысячу рублей, матери сумел позвонить, она в шоке. Когда пешком по шоссе домой шел, догнали! Но отпустили и меня, и вообще всех тогда, чтоб скандала не было. Вернули в Москву на самолете. А тут сразу НТВ, передача «работодатели-мошенники» — и я снова телезвезда!
«Для следователя я недочеловек»
— За что вас арестовали, в чем обвиняют?
— Если честно, я сам не понял. Со мной работал человек, Саша, хорошо знакомый. Предложил мне должность генерального директора в фирме «Монолитстрой». Там вообще директора часто менялись, это зачем-то им было нужно.
— А вам зачем это было нужно?
— Так заказы на ремонты, договора, клиенты… Квартиры под ключ, деньги за работу. Я думал, иностранному гражданину нельзя фирму возглавить, оказалось, белорусу можно. Подумал — согласился. И, знаете, вот на этот раз все так хорошо казалось, что ничего у меня не щелкнуло, как тогда в Иркутске. А потом мне однажды говорят: «Надо встретиться с нотариусом, перевести на русский твои документы. Подъезжай». Приехал. И вот этот товарищ приносит договор купли-продажи на квартиру четырехкомнатную на Арбате, а мне говорят: «Пиши расписку, что получил бабло. 78 миллионов, как генеральный директор». Я говорю: хорошо, но деньги-то где? Говорят: «Потом на карту получишь». Тут я уже чувствую, дело плохо, пора на лыжи. И в туалет. И убежал бы, но у них еще один кавалер в машине сидел. Впихнули меня в авто, говорят: «Ну, ты, генеральный директор, поедем в лес». Паспорт отобрали. Тогда я расписку и написал. Они сказали: «Документы все необходимые получишь, когда в банк придешь». Потом стали угрожать мне, затем — Ленке (я жил у нее). Хотели, чтоб в банк я пришел. Тогда я за нее испугался, уехал в Подольск, в лес, там дом, со временем успокоился, думаю: моей вины нет, фиг бы с этим паспортом, есть военный билет, надо дальше работать. Два месяца прошло, только Саша знал, где я. Потом приехала в пять утра полиция, руки заломали. А если б не полиция — думаю, те бы бандиты за мной приехали… Сдал меня этот Саша, а может, раньше все так рассчитал.
— Почему вы не обратились в полицию?
— Кто же в наше время обращается в полицию? Да кто я для них? Белорус… без паспорта. Я не понимаю даже, кто потерпевший. Тот, кто пришел покупать квартиру, сидит теперь в СИЗО-3. Значит, он не потерпевший.
Вы знаете, дело в том, что следователь ко мне за эти 8 месяцев приходил всего два раза. Первый раз — когда допросил, второй — в августе или сентябре, уточнить, кто я такой, кого он в СИЗО посадил. И больше его не было. А на продлениях ареста его не спросишь ни о чем — он ко мне не подходит. У меня такое ощущение, будто… ну, как бы я для него недочеловек. Может быть, он… как это называется? А, гомофоб. Я не уверен, но…
— Вас сразу в мужской СИЗО поместили?
— Меня сначала повезли в СИЗО-3 «Пресня», он мужской. Я следователю объяснил, кто я, что у меня могут быть проблемы. Он обещал руководству СИЗО все передать, но ничего не сделал. Представьте картину. Меня раздевают, а кругом другие арестанты стоят, мужчины, всё слушают, смотрят… Меня доктор спас. В шоке на грудь мою смотрит и спрашивает: «Что это за шрамы?!» И все глаза — на меня, тишина наступила вокруг. Говорю: самосвалом переехало. Доктор: «Кому ты врешь?» И не принял меня в СИЗО, за что ему спасибо. Шестой СИЗО, женский, тоже не принял: паспорт у меня ведь мужской.
Первое время я сидел один в больнице СИЗО-1, «Матроски». А как повели на телефонные переговоры — заперли в бокс с четырьмя арестантами-мужчинами. Они мне сразу предъявлять стали: «Да кто ты по жизни, обиженка»… Я им сказал как есть: «Обиженным не был никогда, сижу один, дорогу держать не учил никто. Да, я вторую жизнь живу, решайте как хотите. Тошно уже от всего». Они в ответ: «Хм… ну, допустим… у нас была другая информация». Не знаю, что они из этого поняли, но на следующий день кофе мне прислали и сигарет пачку. Может, не гомофобы, я не знаю.
Потом перевезли меня в СИЗО-6. Не знаю, кем меня тут считают: женщиной, мужчиной… Сижу я один уже больше полугода. Сотрудники сначала интерес нехороший проявляли, обсуждали громко, потом привыкли. Спасибо сотрудникам ФСИН Анне Каретниковой, Юре Лёдову, они опекали меня в СИЗО-1, взяли под крыло теперь здесь. Не знаю, что без них было бы.
Читаю книги, принесли мне и телевизор, чтоб с ума я не сошел. И вот замки из спичек строю. С ними не так тоскливо, вроде как при деле. Маме не дает свиданий следователь, жаль. Сначала я сам не хотел никого видеть, ничего не хотел объяснять, обсуждать, а теперь бы повидался с мамой.
— Если вас осудят, в какой колонии вы хотели бы оказаться? Мужской?
— Нет. Убьют там меня. И в женской колонии мне не выжить. Если бы мне дали отсрочку, чтобы операцию мог доделать, тогда было бы легче, наверное. А так — безнадега. До приговора под домашний арест не отпускают, хотя дело экономическое и обстоятельства вроде особые. В суде говорят: скроешься, сбежишь в свою Белоруссию. А мне бежать некуда, мне нужно довершить начатое (операцию), иначе все равно конец. И тогда не важно, где он наступит, за решеткой или на воле. Хотя умирать на свободе всегда лучше.
— Что за пессимизм?
— Нет, надежда есть. Я всегда мечтал. Вот и сейчас мечтаю длинными бессонными ночами, что и паспорт восстановят, и до приговора на волю отпустят.
Просим считать эту публикацию официальным обращением во ФСИН России с просьбой помочь Гулевичу в восстановлении белорусского паспорта.