Пусть историки спорят о том, когда именно она началась — с февраля 1917 года, с захвата Зимнего, с разгона Учредительного собрания, с мятежа генерала Каледина на Дону или чехословаков на Транссибе. Гораздо важнее понять, чему она научила, и не непосредственных участников — они свое дело сделали, а нас, сегодняшних, отстраненных от тех кровавых событий целым 100-летием.
Пусть историю всегда пишут победители. Но и они знают, что любая война рано или поздно заканчивается. И подводят под ней черту. Но по-разному.
Генерал Франко уже в начале 1940-х годов, когда раны Гражданской войны в Испании еще кровоточили, начал сооружение Долины павших — мемориала, открытого в 1958 году и посвященного всем жертвам той войны — на чьей бы стороне они не сражались.
Почему ничего подобного в нашей стране не было? Хотя неверно. Не было на уровне решений ЦК КПСС и Москвы, а, что называется, на местах дело обстояло иначе. Хорошо помню, какое сильное впечатление на меня произвело случайное, в общем, посещение Братского кладбища в Риге в начале 1980-х. Там рядом — могилы латышских стрелков и айзсаргов с соответствующими надписями на плитах. Одни были на стороне красных, составляли ядро лейб-гвардии Ленина (и погибли часто не в Гражданскую, а в 1937 году), другие были их смертельными врагами. Теперь они рядом покоятся на Братском кладбище.
Снова: почему подобных мемориалов не было в Москве? Потому что победа в Гражданской войне победителями трактовалась не просто как акт военной истории, а как результат вооруженной классовой борьбы — борьбы, мира в которой быть не может.
Помните установку Ленина о превращении войны империалистической в войну гражданскую и его призыв развернуть штыки солдат против своего правительства? Это одна из высот классового подхода, который ставится гораздо выше национальных интересов. Какой тут может быть социальный мир!
А вот прямо противоположный пример. Знаменитый польский актер Даниил Ольбрыхский и его соотечественник генерал Войцех Ярузельский были по разные стороны баррикад, когда генерал в начале 1980-х ввел в Польше военное положение и интернировал самых активных оппозиционеров. Однако через четверть века они уже не были врагами, смогли сблизить свои позиции и вполне дружески общаться. Почему? Уверен, в решающей степени потому, что на вопрос, который каждому из них задали в одном документальном фильме: «Что удержало Польшу от гражданской войны в 1980-е?» — оба ответили совершенно одинаково: «Мы — поляки». Для них было и есть что-то гораздо более важное, чем война и братоубийство за те или иные идеологические или социальные построения.
Первый урок из отечественной Гражданской войны, официально закончившейся в 1922 году, хотя историки спорят и об этом, вспоминая якутский поход генерала Пепеляева или события на Дальнем Востоке, состоит в том, что пора перестать воевать. Прежде всего идеологически. За красных, за белых, за зеленых… Хотя бы один урок из Гражданской войны точно извлечен: действующие сегодня законы России запрещают раздувание социальной розни. Есть нечто гораздо более ценное, чем навязываемые обществу идеологические фетиши. Идеология может устареть, государственный строй — измениться, но есть что-то неизменное: это наша общая страна и ее исторические достижения, провалы и перспективы.
Это и есть база гражданского мира. И отказ от войны на уничтожение (свобода мнений и споров — это совсем другое) — уже первый шаг к нему. Но что такое социальный мир? У него бывают очень разные конструкции.
Можно пытаться построить социальный мир как парадный марш: все идут в ногу и держат равнение на кого-то главного. Нашей стране такое построение хорошо знакомо. Но, увы, это совсем не мир. Это строй победителей. Но, как учит главнокомандующий таким парадом товарищ Сталин, классовая борьба по мере роста успехов советской власти нарастает. А значит — никакого мира: по сути, гражданская война продолжается, хотя и односторонняя. На параде все бдительно остаются при оружии. А «врагов народа», подлежащих уничтожению, оказывается с избытком.
Может быть, это специфический феномен, обусловленный «фактором Сталина»? Или, как говорит Михаил Жванецкий: «Сколько стоят похороны? А без покойника?..»
Тогда вспомним эпоху Николая Первого. Он воцарился после Декабрьского восстания 1825 года — попытки не социальной революции, но радикального государственного переворота. Николай победил, покарал побежденных и образцово построил общество именно как воинский строй. Со строгим уставом и единоначалием. Лично старался решать все вопросы, вплоть до мелочей. Если оставить в стороне «язву крепостничества», не было никаких проявлений элементов гражданской войны, знаком которой можно считать восстание декабристов, — не сравнивать же с ним кружок Петрашевского, за участие в котором решением Николая к четырем годам каторги в 1849 году был приговорен Достоевский. Зато был пышный расцвет великой русской литературы, обновленной Пушкиным и его поколением, которой мы до сих пор зачитываемся и по праву гордимся.
Но ведь катастрофический срыв все-таки случился. Николай принял Россию как великую европейскую (по тем временам мировую) державу, в известной мере диктовавшую свою волю Европе, а оставил в руинах сокрушительного поражения в Крымской войне.
Модель, ориентированная на всевластие одного лица, слишком зависима от степени просвещенности этого лица. Его решения могут быть ошибочными, и тогда они дорого обходятся стране. Стратегической ошибкой Николая стала ставка на идеологическое обособление России от Европы, за которым пошло политическое противопоставление и переоценка военной мощи отставшей от Европы России.
Второй исторический урок из Гражданской войны: мало избежать ее продолжения в виде бесконечной полосы уничтожения «врагов народа». Физически или идеологически. Условный «гражданский мир», выстроенный по единоначальному принципу неустойчив, потому что ведет к историческому национальному краху. Таков общий итог обществ, выстроенных по лекалам Сталина или Николая Первого. В конце концов они оказались сброшенными с геополитического пьедестала и с передовых, хотя бы в военном отношении, позиций куда-то далеко назад. Про Николая уже было сказано, сталинский же социализм, доказав свою нереформируемость, всего на тридцать с небольшим лет (по историческим меркам — малый промежуток) пережил своего строителя.
Получается, что принцип построения искомого гражданского мира — вовсе не «соборность», предполагающая жесткую иерархию в рамках единой идеологии, оставляющая простор для искоренения неугодных; не построения, где главное — разделение на начальников и подчиненных; не «демократический централизм», который означает не только господство большинства, но и отсутствие гарантий прав меньшинства, которое балансирует на грани превращения во «врагов народа».
Остаются те самые демократические принципы и институты, которые, по мнению одних представителей российского истеблишмента, устарели (но ведь можно прививать и им современные цифровые технологии — в частности, для оперативности принятия ряда решений). По оценке других, они противоречат российскому менталитету и историческим традициям. По мнению третьих, до них все никак не могут дорасти российские граждане.
Но если нашей стране необходим надежный гражданский мир при конкуренции идей и политических программ, мир, который вовсе не аналог «болота» или застоя, а база для дальнейшего социального прогресса, но без революций и гражданских войн, то, если не закрываться от мира (а иначе прогресса не будет), легко убедиться, что при всех сопутствующих рисках ничего более конкурентоспособного, чем демократические принципы и институты, по демонстрируемым результатам пока не придумано.
Гражданская война заканчивается тогда, когда торжествует демократия.