Сперва был зеленый островок близ Арбата в торце старинного, времен декабристов, особняка.
Потом среднего размера деревца стали вырубать. Наблюдая за этими еще непонятными мне деяниями, я недоумевал. Пытался вступиться за беззащитные ясени и липы.
Но коварство неуклонно и продуманно ширилось. Дошла очередь до красавца тополя, великана, которым можно было любоваться отдельно, как произведением искусства и совершенства. Приезжали топорные (в прямом смысле слова) исполнители заказа, поднимались в выдвижном «стакане» машины, предназначенной вовсе не для борьбы с деревьями, к нижним ветвям и их обламывали. Зачем? Я узнал об этом, когда пытался отогнать явившуюся уже с электропилой бригаду.
Оказывается, было инсценировано, что ветки крошатся, летят вниз и грозят здоровью и безопасности граждан. Надо сказать, тополь был железобетонно крепок и стоял посреди свободного пространства, поблизости не было дорожек, никто под ним не ходил и автомобили не парковал.
Мои направленные на его спасение усилия закончились ничем. Несколько раз я предотвращал посягательства, но однажды, когда отсутствовал, казнь свершилась. Я прибыл уже к неохватному пню, вокруг валялось несколько изломанных дисков электропилы — не так просто было справиться с исполином.
На освободившейся площадке стали рыть котлован. Это — в проекте — была подземная парковка. Над ней возвели жутковатый офис. На всякий случай повырубили еще и отстоящие от него на приличном расстоянии деревья: вдруг упадут и повредят стены.
Вероятно, вырубки ради призрачно витавшего приличия как-то — в соответствии с сущестовавшими законами — обосновывались. Например, на месте другого тополя, чуть менее могучего, чем упомянутый красавец, установили баки для мусора. То есть необходимость ликвидации мотивировалась необходимостью куда-то сбрасывать продукты деятельности конторы. Но символичность налицо: вместо дерева — помойка.
Плоская крыша офиса преображалась: сначала (в годы нефтяного благополучия) стала излюбленнм местом отдыха воцарившегося внутри начальства, поднимавшегося из левиафановых недр на поверхность, на полянку — да, да, тут засеяли газон, поставили шатер и кресла. Из своего окна я видел, как мужчины в галстуках и дамы в почти что бальных платьях кайфуют, пьют кофе, ведут неспешные беседы.
Потом благополучие кончилось. Траву перестали сеять, газон залили водонепроницаемым покрытием. Шатер свернули и бросили. Он догнивал под дождем и снегом.
Убогое впечатление производит сегодня эта крыша. Затрапезные сотрудники (не чета прежним) выходят на заасфальтированную «плешку», чтоб покурить. Или тайно покалякать с кем-то при посредстве мобильника (дабы сослуживцы не услышали секретничанья).
Был дивный арбатский оазис. И вот вперлись, уничтожили, превратили в никчемную курилку.
Это ли не аллегория нашего бытия?
Хлеб и пластилин
Возле магазинных хлебных сусеков — скромно одетая семья: муж, жена и двое малолеток. У деток-нетерпеливцев текут слюнки:
— Мам, можно это?
— Пап, можно это?
Отец простоватый по виду, лицо не отмечено интеллектом (тем более неожиданно от него услышать):
— Нет, это пластилин…
— А эту вот плюшечку?
— А этот батон?
— Я же сказал, пластилин, — грозно повторяет глава семейства и пускается в серьезный разговор с супругой: — С ума сойти, ну и цены!
Речь идет уже не о «пластилине», пагубном для растущих (да и взрослых) организмов.
Четверо топчутся между соблазном и реальностью. В какую сторону склонится выбор?
Пропавший человек
Тумба, на которой объявление: «Помогите найти человека». Подробности: «65 лет, ушел из медучреждения, страдает потерей памяти».
Рядом с тумбой Она и Он. Собачатся на чем свет стоит.
— Да пошел ты…
— Сама пошла!
— Скотина!
— Сама такая.
Хорошо одеты. У нее и у него дорогие мобильники, которые перманентно звонят. Она и Он отвечают вежливо, видно, что уважаемы теми, с кем говорят. Закончив деловые или приятельские разговоры, продолжают:
— Я тебе 500 раз говорил!
— Мне плевать на то, что ты хочешь.
— Кретинка!
— Ублюдок!
Идут мимо люди. Никто особенно не обращает внимания на ссорящихся. А перед объявлением — задерживаются, изучают. Всех это касается. Всех волнует. Каждый воображает на месте пропавшего себя (или родственников). Страшно ведь то, что ожидает — в старости или чуть раньше.
Двое скандалистов — читали или не читали воззвание?
— Не выноси мозг, охренел от твоих россказней.
— Ну так и заткнись.
— Сама заткнись, уродка.
— Сам урод.
— Проститутка!
Видимо, ревность. Или воспоминание о чем-то царапающем, неизгладимом, болезненном.
— Сука! Тварь!
— Недоносок.
Оглянитесь — на приклеенную к тумбе бумажку! Окститесь! Жизнь уходит, утекает, каждый миг невозвратен. Неповторим. Пока вы в разуме и не угодили в лечебницу — опомнитесь!
Надоели друг другу? Ну так разойдитесь мирно, не отравляйте драгоценные минуты бытия.
— Что б ты сдохла!
— Катись!
— Ненавижу!
Может ли начаться в Москве безработица?
Я стоял на автобусной остановке. Был поздний вечер. Подъехал замызганный пикап, из него вылезли двое: один нес ведро, у второго в руках кисть. Стремительно и споро он макнул кисть в ведро и мазанул несколько раз по мусорной урне.
Потом они сели в машину и укатили — вероятно, к следующей плевательнице.
Восхищает организация покрасочного процесса, ее комфорт и доставка тружеников к месту исполнения порученного задания. А еще после такой покраски можно производить новую уже на следующий день.
Не бей лежачего
Уснула дежурная в стеклянной будке возле основания ползущих вверх и вниз эскалаторов. Усталое мучнистое лицо, мешки под глазами. Вроде работа не бей лежачего, а изнурила женщину монотонностью и однообразием. Да и здоровье, видать, никуда. С таким здоровьем только в лифтеры или в подземку на неподвижную должность.
Вдруг одна из пассажирок, сошедшая со ступеней, подскочила и сфоткала спящую на мобильник. Зачем? Чтоб показать потом курьезный эпизод знакомым? Или посудачить о том, как плохо работает транспорт? Или она сама служащая метрополитена и хочет наглядно и доказательно выявить недостатки? А может, личная врагиня уснувшей?
Так и осталась для меня загадкой эта фотосессия. И неприятный осадок остался: фотографировать спящего — все равно что бить лежачего, он ведь не может защититься.
Всезнайки
Разговор возле Новодевичьего монастыря.
Девушка: «Я знаю, куда ты меня привел. Это Репатриаршие пруды».
Прискорбно и забавно.
А не забавно: кошки повадились охотиться на местных уток, к которым можно незаметно подкрасться и броситься по пологому спуску: устроившиеся на ночлег возле воды и раскормленные людьми кряквы и селезни не успевают среагировать.
Собака и космос
На Садовом кольце вечером перед красным сигналом светофора — на поводке у рассеянной хозяйки собака. Ощущение, что не женщина выгуливает пса, а он ее. Уж очень смышленый у собаки взгляд, настолько смышленый, что невольно закрадывается мысль о реинкарнации, то есть переселении душ. Необычный пес — при абсолютной внешней обыденности: вероятно, помесь овчарки и дворняги. Ни забитости, ни ущербности, ни приниженности… Никогда прежде не замечал, чтоб собаки столь осмысленно и печально смотрели в небо. Не по сторонам, а именно ввысь, очень задумчиво, словно наблюдая ход планет, дивясь иллюминации, любуясь окружающей архитектурой старой Москвы. Посмотрел этот пес на меня, понял, что мы равные создания, что я оценил его кругозор, и продолжил изучать звезды.
Светофор загорелся зеленым. Хозяйка, погруженная в себя, этого не заметила. А вдумчивая собака повела ее за собой.