В этом корреспондент «МК» убедился, оказавшись много лет назад в составе экспедиции ЦК ВЛКСМ, отправившейся в сибирское приполярье на заброшенную «великую сталинскую стройку», которая получила среди местных жителей страшноватое название — «Мертвая дорога».
Лето 1989 года. Мы не знали еще тогда, что одолеваем финишный участок марафона под названием «СССР» и что совсем скоро почти все советские реалии канут в небытие. Однако ветры перестройки уже задували вовсю.
Под их порывами приподнялась завеса, тщательно маскировавшая прежде страшную эпоху «большого террора», и все больше удивительных, пугающих открытий из истории «архипелага ГУЛАГ» преподносили жителям страны краеведы, журналисты, писатели... Среди лагерных мест, адреса которых всплывали в публикациях и телепередачах, изредка упоминалась и недостроенная железная дорога Салехард — Игарка.
Тема «сталинских ужасов» оказалась на пике популярности. От нее в конце 1980-х не открещивались даже официальные идеологические инстанции. Вот почему возникшая у нескольких энтузиастов идея поискать в сибирской глухомани уцелевшие следы грандиозной заполярной магистрали — одного из «островов» «гулаговского архипелага» — нашла горячую поддержку среди сотрудников аппарата ЦК ВЛКСМ. В итоге под эгидой этого высшего комсомольского органа была проведена поисковая историко-краеведческая экспедиция по трассе «сталинки» — от Енисея до Оби.
Сибирский фантом
Ее начали строить вскоре после окончания Великой Отечественной, когда по инициативе Сталина было решено создать «в одном из районов побережья Сибири крупную базу морских коммуникаций». Этот порт предполагалось использовать также для размещения основных сил Северного флота. На совещании под руководством «кремлевского хозяина» в качестве места для столь важного стратегического объекта выбрали заполярный городок Игарка в низовьях Енисея. Вождь потребовал связать его с «большой землей» надежной сухопутной магистралью. Так появилась идея прокладки 1300-километровой железной дороги из района Северного Урала.
Для реализации сталинского плана в структуре ГУЛАГа было создано два новых строительных управления: обское №501 и енисейское №503. Они должны были обеспечивать прокладку рельсовой колеи сразу с двух сторон. Грандиозный проект засекретили, о заполярном рельсовом пути не писали газеты, не сообщало радио.
Работы пришлось вести в очень сложных природных условиях, при катастрофической нехватке строительной техники и материалов в разоренной войной стране. Но, несмотря на это, темпы сооружения железной дороги были очень высокими — главным образом за счет масштабного использования ручного труда десятков тысяч «серых бушлатов», которых согнали сюда.
К весне 1953 года поезда ходили уже на 400 километров на восток от Оби, на енисейском участке трассы было построено почти 200 километров путей — от Енисея до реки Большой Блудной. Казалось, еще буквально пара лет — и приполярная «чугунка» будет полностью готова. Но тут грянул март 53-го...
Едва не стало Иосифа Виссарионовича, его любимое детище сразу же оказалось в загоне. Морская база в Игарке к тому времени существовала лишь на бумаге, а потому было ясно: возить по новой трассе пока некого и нечего. В такой ситуации по решению советского правительства работы по сооружению магистрали были приостановлены, а в 1954 году эту стройку вовсе ликвидировали. Многочисленные лаггородки и поселки на трассе обезлюдели — их обитатели отправились по новым адресам. Большая часть техники и материалов оказались брошенными в приполярной глухомани: сотни километров рельсов, станки, паровозы, запасы одежды... Остались дома, склады, мастерские... Год за годом недостроенная «сталинка» постепенно зарастала, терялась среди тайги и болот, превращаясь в какой-то тысячекилометровый фантом, которому немногочисленные местные жители дали меткое прозвище «Мертвая дорога».
«Стахановцы» ГУЛАГа
Как ни трудно в это поверить, но на громадной гулаговской стройке существовали — причем официально! — комсомольско-молодежные отделения! Одно из них, работавшее на сооружении моста через реку Надым, возглавлял недавний выпускник вуза Марк Кантор.
Во время нашей встречи с ним весной 1989 года Марк Яковлевич вспоминал: «По окончании Института инженеров железнодорожного транспорта меня распределили на работу в ГУЛЖДС — Главное управление лагерей железнодорожного строительства. А уже оттуда в 1950-м направили на одну из считавшихся важнейшими в СССР строек — на прокладку магистрали Салехард — Игарка. Будучи дипломированным специалистом-мостовиком, попал на строительство большого мостового перехода через реку Надым. И там меня, недавнего студента, комсомольца, произвели в большие начальники. Поручили руководить целым комсомольско-молодежным отделением, объединявшим несколько бригад! В составе этого отделения было помимо меня еще около полусотни молодых «вольняшек» — вольнонаемных инженеров и мастеров, а кроме того, около тысячи зэков, в основном из числа осужденных по печально знаменитой «антисоветской» 58-й статье. Причем возраст большинства этих «серых бушлатов» далеко не соответствовал комсомольскому. Но такая мелочь начальников стройки не волновала: возраст заключенных не в счет, главное, чтобы все «вольняшки» были членами ВЛКСМ...»
Так и хочется сказать: настоящий театр абсурда! Однако услышанная от ветерана-строителя история получила развитие уже по ходу нашей экспедиции на «Мертвую дорогу».
Оказывается, даже вернувшись после трудового дня за колючую проволоку, в свои бараки, заключенные — члены комсомольско-молодежных бригад оставались для лагерного начальства «активными участниками общественной жизни, борцами за социалистические идеалы». Иначе как объяснить содержание тех распоряжений Управления стройкой, которые удалось прочитать в обнаруженной нами тетради принятых телефонограмм, валявшейся на полу одного из заброшенных бараков на трассе «Мертвой дороги»?
«30 апреля 1952 г. Начальникам лагпунктов. Обращение центрального штаба трудового соревнования строителей. ...Центральный штаб трудового соревнования обращается ко всем строителям, участникам ударных и комсомольско-молодежных бригад с призывом …активно включиться в трудовое соревнование за образцовую подготовку жилых бараков, столовых, кухонь, культуголков, бань, прачечных, дезокамер (камер дезинфекции одежды. — А.Д.) и других помещений к весенне-летнему периоду... Штаб призывает строителей своими силами произвести текущий ремонт и побелку жилых секций, бараков... Новыми трудовыми успехами будем крепить могущество нашей Великой Советской Родины — несокрушимого оплота мира во всем мире! Настоящее обращение передать на все лагпункты не позднее 4 мая 1952 года. Довести до сведения заключенных. Начальник ИТЛ и строительства №503 МВД СССР Боровицкий».
И куда денешься, если гражданин начальник велит соревноваться? «Комсомольцы-ударники» вынуждены были в свои законные выходные дни — не такие уж частые у подневольных тружеников — вместо того чтобы хоть чуть-чуть отоспаться, отдохнуть от изматывающего труда, идти и заниматься «образцовой подготовкой» построек в своей лагерной зоне. Другие их коллеги по заключению — блатные, воры, бытовики... — при этом оставались «бить баклуши» на своих местах и только отпускали ядреные замечания, явно издеваясь над работягами, оказавшимися в «идеологическом доверии» у начальства.
Хотя для победителей соревнования существовали некоторые весьма существенные поощрения. Речь идет, например, об условиях проживания: лучших ударников начальство переводило в так называемые коечные комнаты бараков, где вместо двухэтажных дощатых нар стояли хоть и плохонькие, но все-таки отдельные кровати. (Увы, так красиво это выглядело зачастую лишь на словах. Всемогущие лагерные урки, даже не участвуя в ударных вахтах, умудрялись становиться «передовиками» — благодаря припискам подчинявшихся их влиянию нормировщиков и бригадиров. Так что в «элитных» коечных комнатах обитала в основном блатная публика.)
Социалистическое соревнование отнюдь не понарошку было организовано на самой трассе строительства.
По воспоминаниям ветеранов «сталинской магистрали», на многих зонах начальство устраивало отдельные бараки для размещения образцово-показательных «стахановских» бригад. В эти бригады набирали самый сознательный контингент, в том числе много было молодежи из числа бывших комсомольцев. А вот бригадирами «стахановцев» порой назначали весьма неоднозначных личностей. Одну из таких образцово-показательных возглавлял, например, бывший власовец.
Существовали на строительстве и рычаги воздействия на менее сознательных зэков. В этом смысле руководители пятьсот первой и пятьсот третьей продемонстрировали настоящий талант по части креатива. Вот что вспоминал один из подневольных участников «великой сталинской», бывший военнопленный Георгий Кондаков, с которым нам довелось встречаться:
«По норме за рабочую смену требовалось уложить, скажем, километр рельсов. Так вот кто-нибудь из начальства отсчитывал по насыпи 1200 или 1300 метров, и в конце этого отрезка ставили стол с угощением: хлеб, консервы, спирт... (а иногда и просто мешок с махоркой привязывали к воткнутому шесту). Потом бригаде ударников объявляли: «Если успеете довести укладку до стола — все ваше будет!» Ну, конечно, мужики-бригадники старались...»
Еще одним очень серьезным стимулом, повышающим трудолюбие контингента, была введенная с подачи первого начальника строительства полковника Барабанова система так называемых «зачетов». Арифметика простая: выполнил норму более чем на 125% — засчитывается день за два, а если дал полтора задания — день за три. Благодаря барабановскому правилу некоторым заключенным удалось сократить срок отсидки на год-другой. В лагерях висели лозунги: «Помните, вы можете получить сокращение срока наказания. Будьте передовиками!». Стремясь получить вожделенные проценты, зэки вовсю «гнали туфту»: в карьерах грузили неполные машины песка и гравия, бросали в основание насыпи ветки (для большего объема земляных работ), укладывали шпалы пореже... Конечно, потом такие огрехи, такую «туфту» приходилось исправлять, компенсировать. Но это делали уже другие ударники — за свои проценты...
Крепостные артисты
Был в лагерном царстве очень ответственный в идеологическом плане род деятельности, к которому местное начальство старалось привлекать в том числе и оказавшихся на зоне бывших комсомольцев, которые мотали теперь срок по 58-й, — проведение мероприятий в рамках культурно-воспитательной деятельности.
Попасть в ряды таких «избранников» считалось за счастье. Ведь вместо того чтобы долгие часы трудовой смены «пурхаться в снегу», месить грязь, таскать тяжелые рельсы и шпалы, люди занимались «чистой», неизнурительной работой в теплом, светлом помещении.
Кто-то из везунчиков, например, рисовал транспаранты, плакаты и портреты для настенной агитации. Лагерное руководство, конечно, такие свои творческие кадры ценило, однако гарантий безопасной и спокойной жизни у этих людей все-таки не было. От одного из бывших строителей «Мертвой дороги» Ивана Лукина довелось услышать о воистину анекдотической ситуации.
Парню из числа зэков (он угодил в лагерь, так и не доучившись в художественном училище) поручили к очередной красной дате календаря обновить идеологическое оформление столовой, которая в случае необходимости использовалась как актовый зал. Среди прочего требовалось нарисовать новый портрет товарища Сталина. На зонах всегда ощущался хронический дефицит красок, а потому «подневольный Репин» вынужден был прибегнуть к лагерному ноу-хау: растворил в воде таблетки анальгина и использовал получившуюся красновато-бурую массу вместо акварели. Портрет получился отличный. Его вставили в раму и повесили на самом видном месте. Однако уже на следующий день по непонятной прихоти природы коварный анальгиновый раствор вдруг в нескольких местах поменял оттенок, в результате чего на шевелюре запечатленного вождя явственно проступили какие-то незапланированные автором штрихи, которые сложились в подобие букв, образовавших короткое нецензурное слово. Зоркое начальство это заметило и приняло безотлагательные меры. Крамольное произведение искусства срочно сняли со стены и отправили в печку, а бедолага живописец уже через час после такого ЧП «прохлаждался» в карцере и затем был сослан грузить песок в карьере.
В «хозяйстве» полковника Барабанова существовал и еще один «оазис культурной жизни», куда мечтали попасть на работу многие, — лагерный театр.
Согласно утвержденным руководством НКВД нормам на каждого зэка ежемесячно выделялось около 50 копеек для проведения культурно-воспитательной работы. Сама по себе сумма, конечно, мизерная. Но если помножить этот полтинник на десятки тысяч осужденных, находящихся в лагерях на данном строительстве, получается довольно солидный капитал. Часть этих денег Барабанов и распорядился потратить на создание «театра заключенных». Среди подведомственного ему контингента нашлись музыканты, режиссеры, певцы... А необходимый сценический реквизит полковник ухитрился получить аж в Большом театре!
«Крепостной театр» базировался в Салехарде, во Дворце культуры строителей. Там же часто организовывали выступления перед офицерами, инженерным составом управления 501-й стройки и вольными жителями поселка. Кроме того, артистическая бригада постоянно ездила в специально выделенном агитвагоне по трассе строительства и давала концерты в лагпунктах. По воспоминаниям участников коллектива, на таких гастролях конвойные солдаты, сторожившие зэков-актеров, трудились по совместительству билетерами и даже статистами на сцене.
Но и здесь творческих работников поджидали опасности. Скажем, репетировали однажды фрагменты пьесы Островского «Без вины виноватые», а какой-то бдительный товарищ усмотрел вдруг в самом названии спектакля провокационный намек. К счастью, в тот раз обошлось без ссылки руководителей театра на общие работы, но ставить спектакль запретили.
А вот одну из молодых артисток, красавицу Валентину Иевлеву, театральная карьера чуть не довела до трагедии. Валя угодила под 58-ю статью за то, что в годы войны, будучи молоденькой комсомолкой-активисткой, она получила в райкоме направление на работу в Архангельск — в интерклуб, где отдыхали моряки союзных государств с конвоев, доставлявших грузы по ленд-лизу. Конечно, девушке при этом приходилось часто общаться с иностранцами, за что она позднее и поплатилась: «компетентные органы» объявили Иевлеву английской и американской шпионкой. Сменив несколько лагерных зон, Валентина оказалась на пятьсот первой стройке. Здесь ей, благодаря выигрышной внешности и неоконченному курсу обучения в драматической студии, удалось попасть в театральную труппу.
«Однако в конце 1951 года вышел приказ Берии: всем, кто по 58-й осужден, только на общих основаниях работать, — вспоминала впоследствии Валентина. — И отправили меня на лагзону, да не простую, а 313-ю, штрафную. Видимо, аукнулось то, что частенько позволяла себе дерзить «гражданину начальнику». Оказавшись на штрафной, я с отчаяния даже пыталась отравиться — наглоталась негашеной извести, но меня откачали... Потом неоднократно отказывалась выходить на работу и за это всякий раз получала трое суток карцера. В общем, вполне могла умереть в столь тяжелых условиях, но организм со всеми невзгодами справлялся — мне ведь тогда немногим больше 20 было. Смертельная опасность подстерегала и с другой стороны...»
Симпатичная экс-комсомолка, а ныне заключенная вызывала повышенный интерес у офицеров и солдат охраны, у воров. До поры до времени Иевлевой удавалось избегать неприятностей. К ней стал назойливо приставать один из конвойных. Не сумев добиться успеха, мужик пригрозил: «Раз так — пеняй на себя! Тебе не жить!» И однажды решил-таки привести угрозу в исполнение и имитировать побег Валентины. Днем, когда колонну вели на объект, он вдруг вывел Иевлеву из строя и велел ей остановиться. Когда все остальные ушли вперед, приказал: «Сходи с насыпи! Беги к лесу!» И передернул затвор винтовки. Девушка вынуждена была подчиниться. «Бегу и слышу выстрел, пуля около головы просвистела. Потом щелчок — осечка у него... Еще осечка... Ну и пришлось эту затею оставить. Велел мне конвоир возвращаться...»
Женщина в итоге отделалась лишь сильным испугом. А пару лет спустя ее выпустили на волю, правда, «с поражением в гражданских правах». Как рассказывала Иевлева, впоследствии довелось познакомиться с Ларисой Шепитько. На известного сценариста и кинорежиссера непростая судьба Валентины произвела столь сильное впечатление, что возникла даже идея снять художественный фильм. Однако этому помешала случившаяся вскоре трагическая гибель Шепитько.