— Евгений Александрович, сколько ребят выпустила школа по месту длительного лечения в этом году и с какими результатами?
— В общей сложности 30 одиннадцати- и девятиклассников. Результаты оказались блестящими! Один из наших отличников, например, получил золотую медаль, очень высокие оценки ЕГЭ. И это притом что дети у нас с очень серьезными заболеваниями, и многие проходят курсы лечения, после которых им так плохо, что приходится сдавать экзамены в резервные дни. Но если сравнивать их с обычными школьниками, то наши ребята учатся намного лучше. Учеба во время лечения — их единственное окно в мир. Кроме того, это колоссальная мотивация: получать знания, а не смотреть в потолок и думать о плохом. Они очень хотят быть как все, потому, наверное, и выбирают для себя не облегченные экзамены для выпускников с серьезными заболеваниями, а обычные ЕГЭ и ГИА. Просто учат их особо подготовленные учителя по специальным технологиям и в постоянном контакте с врачами, а педагог является не только учителем-предметником, а еще и тьютором, оказывающим ребенку также и психологическую помощь.
— Сколько в России сейчас таких школ?
— Пока по всей стране от Хабаровска до Калининграда их 13. Но к сентябрю откроем еще шесть, в том числе в Москве. Плюс к двум нынешним — в Детской республиканской больнице и Центре Димы Рогачева — в столице появится третья на базе обновленной Морозовской больницы, куда уже завозится оборудование. Ну а мы тем временем выступили с новым предложением. Есть крайне тяжелые дети, находящиеся дома на паллиативном лечении. И сейчас мы с мэром Москвы Сергеем Собяниным решаем вопрос о выделении автобусов, чтобы выезжать к ним и учить на дому, а затем принимать экзамены. Думаю, реально этот проект также заработает уже в начале будущего учебного года — в сентябре-октябре.
— Как вообще возникла идея создать школы при больницах?
— Еще в 1980‑е годы мы с академиком Александром Румянцевым, посетив палаты для тяжелобольных детей, обнаружили, что те главным образом заняты играми в медицинские шланги и разговорами о том, кто раньше умрет. Мириться с этим было нельзя, и мы начали отрабатывать взаимодействие педагогов и медиков. Ох какой это был долгоиграющий проект! В России надо жить долго, чтобы дождаться результатов. Но мы дождались. В 1990‑е годы мы открыли первую такую школу при Детской республиканской больнице, а когда открылся Центр Димы Рогачева, то и там. Центр возглавил академик Румянцев, а я стал директором школы.
— Как удалось получить поддержку властей, без которой такой проект немыслим?
— Естественно, кроме творческих, педагогических и психологических аспектов существует нормативная база. А она не дает нам права учить детей из регионов, находящихся у нас на лечении, ибо учиться они должны не по месту лечения, а в своих регионах. Пять лет мы бились по этому вопросу с федеральными депутатами, и все без толку. Тогда мы обратились к мэру Собянину, и он сказал: мы найдем выход! Так было принято политическое решение. Не могли мы до его вмешательства и принимать ЕГЭ. Это тоже возможно только по месту проживания, а представляете себе, что такое для больного ребенка после всех тяжелейших процедур слетать сдать экзамены куда-нибудь Хабаровск? Все решения были приняты, так что теперь я совершенно искренне являюсь доверенным лицом Сергея Собянина. И знаете, глядя на Москву, открывать школы в высокотехнологичных лечебных центрах и учить там детей стали главы многих других регионов. Управленческий опыт Москвы оказался востребованным.
— Не завышают ли оценки в таких школах из самых лучших побуждений — чтобы поддержать ребенка, доставить ему радость, в которой он так нуждается?
— Не завышают! Требования должны быть реальными, обманывать детей нечего: многие после завершения курса лечения возвращаются домой, в свои школы, и легко представить себе болезненность ситуации, если их оценки окажутся завышенными.
— Окончив школу, они затем поступают в вузы?
— Да, причем в вузах сплошь и рядом даже не знают, что этот ребенок болен. Многие наши ребята поступают не по квотам для абитуриентов с ограниченными возможностями здоровья, и среди них уже есть те, кто учится на 3–4‑м курсе.
— А в этом году кто-то уже подал документы в вуз?
— Этот год — один из самых тяжелых с точки зрения состояния детей. Так, наш медалист, о котором я говорил, сдавал экзамены прямо на больничной койке. Мы предлагали и аттестат принести ему в бокс, но он сказал, что будет получать его сам. И получил. Но в целом очень много тяжелых ребят. Так что для многих вопрос подачи документов зависит от самочувствия.
— А не может ли дополнительная нагрузка, связанная с экзаменами, плохо сказаться на состоянии здоровья? Ведь экзамен — это стресс.
— Стресс возникает от страха, если ребенок к экзамену не подготовлен. Тогда это действительно идет во вред. А наши ребята хорошо занимаются даже после самых тяжелых процедур. И в этом залог успеха и, если хотите, даже своего рода академическая реабилитация. Они настоящие люди, сплошь и рядом подающие нам всем пример мужества и стойкости!