Рязанское село Кузьминское стоит на Оке. С высокого берега хорошо видна излучина реки с многочисленными островками. По берегам — березовые и сосновые рощи, ручьи с бобровыми запрудами. Неудивительно, что столь живописное место в 60-е годы облюбовал писатель Александр Борщаговский.
— Михалыч приезжал к нам на лето, — рассказывает старожил села Владимир Иванович. — У его дальней родни в Кузьминском была дача. В этом доме писатель и снимал одну из комнат. Много гулял по окрестностям, удивлялся некогда построенной силами сельчан межколхозной электростанции, удил рыбу, общался с местными жителями. Говорил, что ему интересна глубинка и жизнь простых людей.
А в 1966-м вышел сборник рассказов Александра Борщаговского. И первой шла история о деревенской женщине Нюре — «Три тополя на Шаболовке». Жители Кузьминского узнали в ней Анну Федоровну Горбунову, что 50 лет проработала на почте телеграфисткой. Писатель оставил героине собственное имя, поменял лишь отчество. В рассказе она стала Анной Григорьевной.
— Когда спустя два года, в 1968 году, вышел фильм «Три тополя на Плющихе», мы прямо ахнули, — рассказывают жители села. — Там все точно было о нашей Нюре и ее муже-бакенщике. В фильме он — Гриша, а на самом деле его зовут Николай. Но суть одна: такой же прижимистый, закостеневший в быте и накопительстве. Жена только и слышала от него: «Деньгами не транжирь». У нас в Кузьминском за отрешенность и нелюдимость его прозвали Островком.
Старожилы села соглашаются: прижал Коля Нюру, навалил на нее большое хозяйство. А та — сирота, куда ей деваться? От тяжелой работы у нее были почерневшие пальцы, ныли сухожилия, ломило поясницу. А сам Николай подался в независимые, вольные люди — бакенщики. Редко когда в доме целый день бывал.
Указывая дом, где живут Горбуновы, в сельской администрации предупреждают: «Одни не ходите. Они вам не откроют. Калитка у них всегда под замком, цепями обмотана. Шутка ли, Анне Федоровне — 86 лет, Николаю Васильевичу —87-й пошел».
Меня провожает социальный работник Людмила Ивановна. В дом хозяева не приглашают, в сенях стоит стол. Здесь и располагаемся для разговора. Напротив — Анна Федоровна в цветастом платке. У нее те же сожженные в лугах куньи брови, что описаны в рассказе. Лет уже много, а взгляд — открытый, озорной, глаза — чистая лазурь. Когда муж скрывается за дверью, она опускает на плечи платок, напряжение спадает, она мгновенно преображается. От хозяйки в сенях, как у Александра Борщаговского, «разливается золотистый, матовый свет и полынный, горьковатый запах трав».
Не спеша, положив руки на стол, Анна Федоровна рассказывает, как в детстве потеряла мать:
— Мне тогда было 4 года, сестре Клаве — 9. Отец спустя год привел в дом мачеху, вскоре у них появилась общая дочь, а у нас — сестра Тамара. В 1941-м отца забрали на фронт. Провожали его с гармонью. Военные годы были тяжелые, соседнее Дивово бомбили, но даже младшие школьники шли скирдовать стога, полоть овощи. Отец писал с фронта, что возит на лошади полевую кухню на передовую. Успел прислать нам посылку с крепдешиновыми платьями. А 12 февраля 1945-го в Восточной Пруссии он налетел на мину и погиб. Совсем немного не дожил до Победы. А мы получили еще два фанерных ящика с платьями. Посылки отправили уже сослуживцы отца: видимо, он успел рассказать им о нашей горькой судьбе.
Как жить было дальше? Считай, сирота осталась. После школы пошла работать в больницу санитаркой, мыла полы, проводила дезинфекцию. Здесь меня Николай и приметил. Он случайно прострелил ногу и приходил в больницу на перевязки. Парень он был видный, гармонист. А я была плясунья, петь любила, голос у меня был хороший. Мы к ним в Константиново на гулянки прибегали с девчонками из соседнего села. А потом в ночи бежали обратно три километра в Кузьминское… Помню, в 1953-м, когда меня уже посватали, я в Константинове увидела мать поэта Сергея Есенина, которая сидела у окна.
Кода поженились с Колей, жить стали с его родителями на конезаводском хуторе, на лугах. Там у них стоял постовой домик. У мужа отец и мать были бакенщиками. Эту профессию освоил и муж. Мы ловили рыбу, держали большое хозяйство. Однажды, во время разлива, избу проломила льдина, уперлась в стену, во весь дом зашла. Думали, все, снесет нас. Но обошлось, эта шельма под напором соскользнула, ушла…
Разговор наш прерывается. В доме хлопает дверь. На пороге появляется хозяин, наставляет жену: «Много не трепи!»
Пользуясь моментом, начинаю расспрашивать Николая, какой Анна была в молодости.
— Просто картинка: белокурая, нос точеный! — откровенничает Николай Васильевич. — Мы всю жизнь на реке прожили. Мой дед был бакенщиком, а потом и родители огни на Оке зажигали. Раньше лампы были керосиновые. Отец, бывало, запьет, мать залезет на столб, а ветер дует, дождь хлещет, она зажигает, зажигает спичку одну за другой. Весь коробок исчиркает, пока лампу зажжет.
В войну раненых возили на баркасах в сторону Рязани, потом переправляли в Горький. В половодье на лугах было много мертвых… День и ночь пароходы с баржами шли. Бывало, мы подходили к барже с зерном, интересовались: «Будете молоко брать?» У них денег нет, они спрашивали: «Зерном возьмете?» А куда его было сыпать? Снимали с себя брюки, завязывали внизу штанины и насыпали внутрь зерна.
Меня подростком, в 14 лет, сажали для проводки судов. Я на Оке, на участке Рязань—Белоомут, каждый куст знал. Потом уже окончил техническое училище, работал сначала на маленьком катере, дальше с 20 сил пересел на 90 и на 150. На самоходке было три человека: капитан, матрос, моторист. Я — за главного. Дежурили сутки через двое. На буях тогда уже стояли батареи на фотоэлементах.
Послевоенная жизнь стала налаживаться. В семье Горбуновых родились две дочки. Анна Федоровна устроилась работать на почту.
— Помещение было маленькое, отапливалось дровами, всюду копоть, — рассказывает хозяйка. — Я работала телефонисткой. Бывало, сижу у коммутатора, молнии сверкают, гроза полощет. Как гром ударит, все в голове звенит. Но наушники снимать нельзя, надо отвечать… Рядом была военная часть. Ребята-срочники сами приходили за письмами. И вот, помню, звонит полковник Новак, кричит: «Где мои почтальоны?» А солдатики меня просили: «Тетя Нюра, отпустите нас к реке». Я их прикрывала, говорила полковнику: «Машина еще не пришла, сидим, ждем…»
— Как познакомились с писателем Александром Борщаговским?
— Он приехал в село на лето, пришел на почту, спрашивает: «Как звать?» А меня в деревне все Нюркой звали. Даже не Нюрой. Только конюх однорукий величал Анной Федоровной. Когда рассказала об этом писателю, он заметил: «Он преклоняется перед тобой, красоту твою чтит». Чудно это было слышать. Никто мне такого раньше не говорил… Со столичным гостем было легко. Он спрашивал просто, невзначай, как я попала в эти края? Как живу, кто у меня муж, кем работает? Окошки на почте были маленькие. Я сидела за коммутатором, обзор плохой. Только потом, когда привстала, увидела, что у него на коленке лежит блокнот, и он туда что-то записывает.
Познакомились мы с Александром Михайловичем, и он стал каждый вечер ко мне на почту ходить. Дежурю я до двенадцати ночи, и он рядом сидит, про жизнь расспрашивает. В нашем здании, через стенку, жил начальник почты Василий Петрович с семьей. Он мне стал выговаривать: «Нюра, что он к тебе привязался? Чтоб эти посиделки были в последний раз». Я в ответ: «Василий Петрович, вы — начальник, вы ему сами и скажите». За эти длинные летние вечера я писателю как на духу всю свою жизнь рассказала. Поведала и про детство, и про замужество. Рассказала про хозяйство. Как делала домашнюю ветчину. Меня ведь часто деревенские просили: «Нюрка, приди к нам, посоли ветчину». Помню, захожу в дом, окорока во весь стол лежат… Принимаюсь с ходу за работу. Считалось, что у меня рука легкая. Ветчина всегда знатной получалась. Никому не отказывала.
Часть своей ветчины я ездила продавать в Москву. В чемодан — и на вокзал. Все сама. А кто поедет? Муж-то постоянно на реке. Останавливалась у золовки, сестры мужа. Только ветчину носила не на Даниловский рынок, как в рассказе у Александра Борщаговского, а на Черемушкинский. Туда же часто ездила продавать потом и яблоки.
■ ■ ■
— Как узнали, что стали прототипом его рассказа «Три тополя на Шаболовке»?
— Александр Михайлович сам и рассказал. А через год сообщил: «Ну, Нюра, смотри теперь кино про себя». Я давай причитать: «Ой, ради бога, не надо…» Очень тогда расстроилась, не хотела, чтобы о нас узнала вся страна.
— Встреча с таксистом Сашей была?
— Нет. Это все приукрашено.
Моя собеседница начинает заметно волноваться, перекладывает лежащие на столе фотографии из одного конверта в другой и обратно.
Ранее сельчане поделились со мной, что Анна тогда действительно могла рассказать писателю о встрече со столичным таксистом в Москве. И хотя потом нашла ключи от квартиры, на свидание так и не пошла. Доверчивая Нюра не предполагала, что Александр Борщаговский опишет все это в рассказе, а потом и в сценарии. Когда история стала достоянием общественности, опасаясь крутого нрава мужа, Анна начала все отрицать.
Впрочем, немало в Кузьминском и тех, кто считает, что никакого таксиста не было. Александр Борщаговский написал рассказ во многом о себе. И имя герою дал такое же — Саша. В то лето жизнь столкнула писателя с телеграфисткой Нюрой. Его поразила ее естественность, нерастраченная нежность. Случайная встреча могла обернуться для обоих большим счастьем. Но поворота судьбы не случилось. У каждого была куча обязательств и своя устоявшаяся жизнь.
В рассказе у Александра Борщаговского главный герой говорит Нюре: «Не того ты опасаешься, Анна Григорьевна. Ты бойся скудную жизнь прожить. Спохватишься однажды, а жизни не было». Когда она показывает свои натруженные руки, сетуя, что ей и продохнуть-то некогда, таксист Саша берет ее ладони в свои. И «в легком его пожатии была такая ласка и нежность, какой Нюра не знала всю свою жизнь».
Была эта сцена на самом деле, как описал ее в рассказе Александр Борщаговский, или это все лишь художественный вымысел автора, мы, похоже, не узнаем никогда.
— Деньги за этот фильм писатель, похоже, схватил хорошие, — говорит выглянувший из комнаты Николай Васильевич. — Только напутал он там немало. Сестра моя, Любовь Васильевна, у которой останавливалась жена, когда ездила торговать на базар, была не простой работницей, а главным бухгалтером в управлении. Муж у нее был главным инженером, никогда ее не бил и не отбывал наказание в тюрьме.
А что до торговли, это все — правда. Кроме Москвы, мы ездили также на катере в Белоомут, там большой рынок. Возили баранину. Бывало, расторгуем все до последнего килограмма, возвращаемся домой на радостях…
— А вы общались с Александром Борщаговским?
— Я с ним тесно не вращался. Однажды столкнулись на реке. Писатель рыбачил рядом с ветеринаром, и тот, размахнувшись спиннингом, угодил крючком в затылок Борщаговскому. Крови было!.. Мы с мотористом оказались рядом, вытащили из аптечки йод и бинты. В ход пошел нож. Вытащили крючок, забинтовали рану. Ветеринар с испугу сбежал. А этот писатель не промах: с забинтованной шеей остался дальше рыбачить на Оке. Потом он к нам заходил посмотреть дом, как все у нас устроено. Зашел на участок, отметил, что везде и во всем порядок.
— Главная героиня, на ваш взгляд, похожа в фильме на вашу жену?
— Одинаковые! Нюра у меня такая же шустрая была. Мы фильм смотрели раза четыре. Бывало, после очередного показа по телевизору шли по селу и слышали вслед: «Смотрите, Колька с Нюркой как сфотографированные в кино идут…»
— А вас изобразили правдоподобно?
— На Гришке в фильме плащ, который мы носили, когда выходили в непогоду на реку. Заметил, что его еще и в рыбьей чешуе обваляли. Вроде все так и было.
А Анна Федоровна после того, как, по ее собственным словам, «пролетела в кино», продолжала отправлять Александру Борщаговскому бандероли с копчеными лещами в Москву.
— Река-то рядом, только нужно спуститься с высокого берега, — рассказывает хозяйка. — Мы ловили около плотины. Сеть закидывали — за полчаса ведро рыбы. Солили ее, продавали… Когда отправляла лещей писателю, от них шел сильный запах, жир тек. Я заворачивала рыбу в бумагу, а потом — в несколько пакетов. Александр Михайлович потом прислал письмо с благодарностью. Где-то оно хранилось — вчера все обыскала, но послание как в воду кануло.
После премьеры фильма писатель в Кузьминское больше не приезжал.
— Удивительное дело, я с ним еще раз столкнулась в метро в 1983 году, когда ездила в Москву, — рассказывает Анна Федоровна. — Он спускался на эскалаторе, я поднималась. Заметив его, стала махать рукой, кричать: «Александр Михайлович!..» Он к тому времени был уже глуховат, не откликнулся. Мы разминулись.
Второй раз в жизни.
В 2006-м Александра Борщаговского не стало. Он ушел из жизни в возрасте 92 лет. Последние годы жил и работал в писательском поселке Красновидово. В его копилке немало пьес, рассказов и романов. А в памяти народной он остался прежде всего как автор сценария фильма «Три тополя на Плющихе».
Дочери Горбуновых, Татьяна и Надежда, уехали из Кузьминского. Одна живет сейчас в Истре, другая — в Москве.
Дача, где жил у родни писатель Борщаговский, из-за новых строений теперь едва проглядывает. Там, по рассказам местных жителей, бывает троюродный племянник писателя — Сережа.
На «конной тяге» теперь до Рыбного, чтобы пересесть потом на поезд до Москвы, уже не добраться. В Кузьминском не осталось лошадей. До административного центра сейчас бегают маршрутки, а до столицы — скоростные электрички.
■ ■ ■
С особым трепетом смотрят фильм «Три тополя на Плющихе» и жители дома №5 по Ростовской набережной в Москве. Именно здесь, во дворе сталинской высотки, построенной в виде подковы, снимались многие сцены картины.
— Если от нашего дома идти по 6-му Ростовскому переулку, через 200 метров упрешься в легендарную Плющиху, — говорит местная жительница Ирина Николаевна. — Я помню, как в 1967 году по квартирам ходили ассистенты режиссера и спрашивали, не согласится ли кто пустить к себе съемочную группу. Зашли и к нам в квартиру, но киношников не устроил вид из окна. Потом они обосновались на третьем этаже, в четвертом парадном. Там окна как раз выходили на дорогу, где главную героиню ждал таксист. Хозяева освободили квартиру для съемок, а сами на это время съехали на дачу…
Как рассказали нам местные жители, знаменитый Дом архитектора режиссер выбрала для съемок неслучайно: Татьяна Лиознова сама в то время жила в левом крыле здания. В 1960-х годах к основному зданию с двух сторон как раз пристроили по три подъезда. Публика в доме была соответствующая — сплошь творческие люди. В верхних этажах располагались мастерские, где собирались художники, дизайнеры, поэты и артисты.
— Дом наш полукруглый, Щусев его специально спланировал так, чтобы обогнуть стоящую во дворе церковь Благовещения Богородицы на Бережках XVII века, — говорит Ирина Николаевна. — Помните, в фильме Нюра говорит таксисту, указывая, где стоит нужное здание: «Там церква старая. Как дом сложили, так она в землю ушла, скукожилась…» Там же рядом Москва-река, кругом плывуны. При строительстве Дома архитектора фундамент старинной церкви «поплыл», ее пришлось снести.
Когда во дворе дома появилась большая дощатая терраса, местные жители обрадовались, думая, что им выстроили танцевальную площадку. Позже к ней достроили небольшую будку, поставили столики и прикрепили надпись: «Три тополя». Оказалось, что это бутафорское кафе для съемок фильма.
— Съемки проходили летом, съемочную площадку никто не огораживал, нас в движениях не ограничивал, — говорит Ирина Васильевна Федорова, которой в 1967-м было 30 лет. — Публика у нас интеллигентная. Никто толпой не собирался, чтобы посмотреть на артистов. Все воспринимали съемки как рабочий процесс.
А вот Татьяне Владимировне Поповой удалось невольно попасть в картину.
— Мне было 12 лет. Я как раз приехала из пионерского лагеря и пошла гулять со своей собакой, боксером Микки, — рассказывает Татьяна Владимировна. — Когда возвращалась обратно через арку, уже шла съемка. В переулке стояло такси, около него — Олег Ефремов. Кто-то из киногруппы сказал: «Девочка, подожди, пройдешь еще несколько раз с собакой. Мы тебя снимем». Сделали несколько дублей. Мой папа, адмирал, постоянно был в командировках. Когда вышел фильм, он стал брать кассету с собой в поездки. В картине был хорошо виден наш немецкий дом, который стоял во дворе, да еще и я появлялась в арке с собакой!
Татьяна Доронина, по воспоминаниям старожилов, во время перерывов усаживалась на скамейку с книгой. Когда не было съемок — постоянно читала.
Позже актриса делилась, что, играя роль Нюры, думала о своей маме. Как и героиню фильма, ее звали Анной. Обладая незаурядной внешностью и острым умом, она вынуждена была работать гардеробщицей в медицинской академии.
Олег Ефремов, исполняя роль таксиста Саши, еще не имел водительских прав, но до съемок уже полтора месяца занимался с инструктором вождением. Машиной, как уверяют старожилы дома №5 по Ростовской набережной, он управлял достаточно уверенно. Разбрызгивая лужи, лихо закладывал во дворе виражи.
Та знаменитая «Волга» ГАЗ-21 сейчас стоит в музее «Мосфильма».
— Изначально автомобиль был бежевого цвета, — рассказывает директор музея Елена Морозова. — Но, как актер, он не раз менял свой «грим». Очень часто эту «Волгу» использовали именно как такси. А такси в разное время имело свой определенный цвет. Этот автомобиль по воле кинематографа не раз перекрашивали. Он был зеленого цвета, потом — серого, каким представлен в фильме «Три тополя на Плющихе». По требованию режиссеров «Волге» то добавляли оленя на капот, то убирали. В 2017 году автомобиль отреставрировали — теперь он бежевого цвета, каким был в фильмах «Бриллиантовая рука» и «Берегись автомобиля».
По рассказам Елены Морозовой, часто во время экскурсии, когда речь заходила о фильме «Три тополя на Плющихе», находились женщины, которые, садясь в «Волгу», начинали петь песню Пахмутовой на стихи Добронравова и Гребенникова «Нежность»… Кстати, тот эпизод, когда на машину обрушивается ливень, снимали на Сивцевом Вражке. На небе не было ни облачка. Сильный дождь был создан искусственно, с помощью поливальной машины. Татьяна Доронина по-народному исполняла песню «Нежность». Но ойкала за нее режиссер Татьяна Лиознова: от актрисы она добиться этого не могла.
Любопытно, что Александра Пахмутова, прочитав сценарий, долго отказывалась отдавать песню «Нежность» в картину. Она была посвящена летчикам и космонавтам. А тут, по сценарию, деревенская женщина едет в столицу торговать ветчиной… Смягчилась композитор только тогда, когда режиссер показала ей крупные планы Олега Ефремова.
Во дворе дома №5 по Ростовской набережной мы долго спорили со старожилами о концовке фильма.
— Я до сих пор не могу смириться с тем, что Нюра не пошла с таксистом Сашей в кино, не изменила свою судьбу, не прожила совсем другую, счастливую жизнь, — говорит Ирина Николаевна.
— Она просто не могла броситься в омут с головой, — считает Ольга Витальевна. — Она совестливая, ответственная, неискушенная. Это и стало «якорем»… Иначе не была бы она той самой Нюрой. Помните, в финале муж ее спрашивает: «А себе что привезла?» Как раз звучат строки песни: «Опустела без тебя Земля…» Нюра молчит. Если бы могла, то сказала: «Нежность».