И мне думается, что сегодня надо напомнить тем, кто продолжает, как патриарх Кирилл, верить в «грандиозность» и «величие» идеалов Октября, об исходной античеловеческой сути этих идеалов, ибо без этого трудно понять, почему русские люди в подавляющем большинстве так и не хотели знать, при каком коммунизме они живут. Люди не впускали в свою душу идеологию коммунизма, ибо нормальному человеку на самом деле было трудно смириться с тем, что он обречен до своих последних дней жить в противоестественном обществе, связавшем свою судьбу с откровенной утопией. Не забывайте: основная особенность советского человека состояла в осознании того, что СССР со своими абсурдами будет жить вечно. Отсюда и трагизм людей, как правило, образованных, умных, не могущих душой примириться с советской системой, с детищем того, что патриарх Кирилл сегодня называет «грандиозной идеей».
Только на моем курсе, среди нас, поступивших в 1963 году на философский факультет МГУ, четверо закончили жизнь самоубийством в знак протеста против жизни в «самой свободной стране мира». Мой сосед по общежитию Анатолий Скоп - один из них. Анатолий, как он мне сам рассказывал, поступил на философский факультет, чтобы проникнуть в сущность идей коммунизма, чтобы выяснить, что было и есть коммунистического в нашей советской жизни. Но когда он осознал, что мы, русские, посвятили свои жизни созданию невозможного и, самое страшное, что, как он думал, уже нет никакой возможности вырваться из этого исторического тупика, он, по его словам, потерял интерес ко всему окружающему и уже не хотел ни учиться, ни что-то делать.
Но чтобы нынешний руководитель РПЦ больше не говорил о «грандиозности» идеалов Ленина и Троцкого, я бы посоветовал ему перед вечерней молитвой прочитать сакральный для большевиков текст «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Не было в истории человечества, на мой взгляд, более вульгарной, чем содержащаяся в «Манифесте», идеи, что свобода совести порождена свободой рынка, свободой капиталистической конкуренции. Нельзя верующему человеку славить «грандиозность» идей коммунизма, ибо за ними с самого начала стоял воинствующий атеизм, отрицание исходной христианской идеи, идеи морального равенства людей. Подлинная духовность была смертельным врагом для Карла Маркса, ибо, как говорил о нем его собственный отец, бог дал ему потрясающие мозги, но не дал души. Карл Маркс восстает в «Манифесте» не только против «свободы совести», против религиозных чувств, но и против всего, что создала человеческая цивилизация на своем долгом пути окультуривания человека, — против идеи права, семьи и даже против морали. С его точки зрения, нельзя не быть против морали, будучи противником частной собственности. Ленинское «нравственно все, что служит победе коммунизма» уже другими словами было сформулировано в «Манифесте коммунистической партии» Маркса и Энгельса.
Семья как ячейка общества, с ее семейным воспитанием детей, тоже была ненавистна Карлу Марксу, ибо она, семья, была жестко связана с ненавистным ему институтом «частной собственности», с частной собственностью на свое, отдельное жилище. Отсюда и идея, что после того, как мать сделала свое дело, накормила грудью родившегося ребенка, поставила его на ноги, ребенок должен был становиться собственностью государства. По Карлу Марксу система «государственного воспитания детей» должна была прийти на смену семье как порождению ненавистной ему буржуазной цивилизации. Идеалом коммунизма, как для Маркса, так и для Ленина, была не свобода и даже не справедливость, как считает патриарх Кирилл, а смерть — смерть ненавистной ему буржуазной цивилизации.
На самом деле идея коммунизма, как она была сформулирована в «Манифесте», не несла в себе, за редким исключением, никакого позитивного содержания. Все определения коммунизма у Карла Маркса были построены на отрицании того, что есть и что было. Не будет морали Христа. А что будет? Получается, что только мораль Павлика Морозова, мораль доносителей. Не будет семейного воспитания детей. А что взамен? Казарма! И только для того, чтобы ребенок забыл, что у него были отец и мать. Не будет ненавистных Карлу Марксу ремесленников и крестьян-собственников. А что взамен? Будут «трудовые армии». Но что делать человеку, если эта армейская организация труда ему не по душе? Терпеть во имя торжества идеалов Карла Маркса. Куда ни глянь, везде за этой «грандиозной», по словам патриарха Кирилла, идеей выглядывает морда человеческой жестокости. И это имеет свое оправдание. Ведь в основе «Манифеста» лежит программа Гракха Бабёфа, программа того, что называлось «заговором равных». За программой коммунизма стояла мечта пролетария-люмпена, лишенного всего на свете и готового на зиму пойти в тюрьму, лишь бы иметь крышу над головой.
Правда, Карл Маркс борется с частной собственностью не до конца. Свою главную собственность — учение о революциях как «локомотивах истории» — он себе оставляет, навечно связав это учение со своим именем. Главное, что стоит за чувством собственности, а именно связь предмета с его собственником (что греет человеческое самолюбие), Карл Маркс оставляет. Но связь личности с его открытием, с результатом его творчества несет в себе куда более жесткое собственничество, куда более жесткий эгоизм, чем связь человека с предметом, домом, коровой. И трудно сказать, чего было больше в душе и Карла Маркса, и тех же вождей Октября — Ленина и Троцкого: или жажды преодоления эксплуатации человека человеком, или не всегда осознаваемой жажды присвоить себе, забрать в собственность историческое событие, создать нечто такое, чего раньше никогда не было в истории человечества. Не знаю ответа на этот вопрос. Но по крайней мере Лев Троцкий в своей «Истории русской революции» на каждой странице брызжет самодовольством, гордостью, что именно он на самом деле сотворил Октябрь, что он оказался умнее откровенного дурака Керенского, «великой посредственности» Сталина и, самое главное, умнее лидеров «белого движения», умнее царских генералов, у которых, как он говорил о Корнилове, было «львиное сердце», но тем не менее «бычьи головы».
Грандиозность революций, наверное, состоит в том, что они дают их вождям желательные «грандиозные» возможности для удовлетворения их безбрежного самолюбия, для удовлетворения характерной для них жажды крови. Великий обман революций состоит не только в том, что они никогда не несут никаких благ простым людям, но и в том, что за ними ничего морального, «братского», коллективистского не стоит.
Ни о какой свободе совести, свободе выбора как праве на сомнение, на личную инициативу в «грандиозном» идеале коммунизма не шла речь, ибо, как нас учили в вузах в советское время, свобода есть всего лишь осознанная необходимость, свобода действовать в соответствии с непреложными законами истории, которые нам открыл Карл Маркс в своем «научном социализме».
За грандиозным проектом переустройства мира стояло не просто оправдание убийства людей по сословному признаку, но и откровенная жажда крови. Чем больше вожаков «Парижской коммуны» погибнет, писал уже позже Карл Маркс, тем выше будет моральный авторитет «Парижской коммуны» в глазах населения Франции. Не надо бояться жертв, учил лидера чешских коммунистов Шмераля на III съезде Коммунистического Интернационала в 1921 году Владимир Ленин. Ибо революция — это жертвы, большие жертвы, говорил Ленин делегатам этого съезда.
И теперь еще раз о том, о чем я не сказал следователю, который хотел от меня, соседа Анатолия Скопа, узнать о подлинных причинах его самоубийства. И причины эти, на мой взгляд, как я стал понимать уже позже, сформулировал бард Александр Галич. Умному человеку для того, чтобы выжить в советской системе, надо было, по словам Галича, не «быть», а «казаться». Но трагедия состоит в том, что некоторые не могли не «быть», не могли не ощущать изначальные абсурды советской власти, которая, как им казалось, связала их навсегда. Не каждый, с одной стороны, мог поверить, что нигде больше нет такой страны, где «так вольно дышит человек», а с другой — знать, что этот советский человек не только не имеет права пересечь границу без разрешения КГБ, но и жить там, где его душе хочется. Я уже не говорю о том, что в действительности этот советский человек не имел права на свое мнение, права сомневаться, права думать. И все те, кто не мог смириться с этими безумными абсурдами советской жизни, у кого не хватало сил заниматься «самиздатом», какой-либо подпольной деятельностью, предпочитали просто умереть.