Критики памятника в Ялте тут же вцепились в странности исторического «либретто» композиции. Транссиб, который строили и до, и после Александра III; фасад Третьяковки, не имеющей к царю прямого отношения; Толстой, главные книги написавший при Александре II; наконец, Достоевский, и вовсе умерший за месяц до коронации императора.
Автор проекта Андрей Ковальчук избрал две линии защиты. Он ссылается на право авторского видения: «Нормально совершенно, когда скульптор трактует это немножко по-своему». «Ничего не противоречит. Все это абсолютно достоверно, с легким художественным авторским взглядом». Одновременно он уверяет, что «консультировался с историками». Специалисты, знающие законы бытования истории в публичном пространстве, должны были бы скорректировать «легкость художественного взгляда», но проект курировало Российское военно-историческое общество. Какая диссертация у председателя — таково и общество, его историки, их консультации и проекты.
Все эти оправдательные натяжки живо напоминают набор приемов, которыми Мединский защищает свою якобы науку и политическую мифологию. Да и «матчасть», которую скульптор надменно отправляет всех учить, исчерпана у него книгой из ЖЗЛ. Но в отличие от корявых диссертаций монументальная символика доступна постоянно и всем, а потому требует особой исторической внятности и точности — тем более если легенда эпохи, как сообщает автор, рассчитана на ликбез. Авторские фантазии «немножко по-своему» здесь чреваты хроническим сбоем: оправдания слепить нельзя. Скульптор не может сутками дежурить у своего изделия, поясняя всем незнающим и хихикающим, какие замысловатые связи он имел в виду. Мало ли кому цесаревич «покровительствовал» и что он «советовал» своему августейшему папе — так свершения эпохи не описывают. Завтра к памятнику Александру II с куда большими основаниями приставят того же Льва Николаевича — и как мы будем делить между царями зеркало русской революции?
Художник по наивности может думать, что фоновые рельефы — обычное вспомоществование для не знающих истории. Но в реальном идеологическом контексте здесь воспроизводится типовая схема: власть приватизирует достижения времени себе во славу и именно так, будто все это ее собственные деяния. Откуда в этой свите Можайский, на котором русская авиация, едва начавшись при Александре II, при Александре III закончилась? При чем тут вообще государи, если при Николае II великому князю Александру Михайловичу пришлось за свои личные деньги покупать во Франции первые аэропланы и обучать там наших пилотов?
Графа Толстого государственное православие предало анафеме и от него же натерпелось такого, чего в истории антиклерикализма не часто встретишь. Достоевского проклятый царизм за юношеские шалости приговорил к смертной казни, которую Николай I со свойственным ему иезуитством лишь в последний момент заменил на каторгу и ссылку. Монархизм Достоевского связан с царем, отменившим крепостное право и вернувшим писателю проживание в Санкт-Петербурге и потомственное дворянство, которым тот очень дорожил. Александр III на этом фоне прославился откровенной реакцией в политике, свернувшей многие начинания «царя-освободителя».
Фраза на постаменте про армию и флот и в самом деле вызывает вопросы, но не сама по себе и не потому, что, согласно некоторым версиям, она принадлежала военному министру Петру Ванновскому. Вот выдержка из воспоминаний великого князя Александра Михайловича об императоре: «Во всем свете у нас только два верных союзника, — любил он говорить своим министрам, — наша армия и флот». Типичная фраза одноразового пользования: регулярное повторение сильных афоризмов выглядит комично. Пусть император был «среднего ума», но тогда придворные должны были прятать понимающие улыбки и косо переглядываться. Попробуйте снять фильм, в котором наш универсальный Евгений Миронов в роли царя повторяет эту славную сентенцию хотя бы два-три раза.
Однако, как бы там ни было, образ сложился, и нет нужды его оспаривать. Проблема в другом: идеологические затеи могут ставить в ложный контекст даже канонические афоризмы. Вкупе с «мечом» в руках императора эта фраза придает всему образу памятника смысл воинственный, едва ли не милитаристский. И это про «царя-миротворца», славного именно тем, что при нем Россия не участвовала ни в одной из войн и была осмысленно сосредоточена на собственных проблемах! Смысл этой фразы в источнике лишен агрессии и направлен, наоборот, против военных союзов и миссий. Если читать тексты, а не слова, то буквально там же написано: «Всегда готовый принять вызов, Александр III, однако, при каждом удобном случае давал понять, что интересуется только тем, что касалось благосостояния 130 миллионов населения России». Ценная идея!
Истинно благодарные потомки заменят в руках царя холодное оружие на удилище и напишут на постаменте: «Когда Русский Император удит рыбу, Европа может подождать».
Кстати о руках. На «кукле» (профессиональный термин монументалистов) они явно малы, пальцы не слеплены, а наскоро прорезаны и подозрительно напоминают когти медведя на скульптуре из Астрахани. Такое объяснимо только фатальной нехваткой времени — и это уже вина не художника, а заказчика. За такие сроки такие вещи не делают.
В спешке упускаются опасные параллели, почти булгаковские. Иногда кажется, что это фигуру от памятника работы Паоло Трубецкого сняли с коня-«бегемота» и посадили на пень с саблей между широко раздвинутых ног. И у астраханского медведя с рыбой и крыльями ноги слеплены так, будто ему туда коня подводят, ретивого и смирного. Конные фото некоторым особенно западают в душу.
Рельеф сделан и вовсе плохо, абы как, да и сама горизонтальная стела по масштабу маловата для такой фигуры, как и запечатленные на ней заслуги правления.
С архитектурой у наших памятников вообще беда. Можно шутить по поводу мелкотравчатой лепки Владимира на Боровицкой, но ставить фронтальную композицию на круговом движении просто неграмотно — в школе сразу отправляют переделывать. Поэтому такая круглая шинель у Дзержинского и такие рельефы на круглом постаменте у Ленина на Калужской — для адекватного восприятия памятника. На Боровицкой — беда: много слепых, мертвых точек, а сегмент фронтального обзора смотрит как раз туда, где никто не ходит и не ездит. Так всегда бывает, когда изделие долго таскают по городу с места на место, а потом еще и срезают постамент на две трети ради чисто формального соблюдения охранных регламентов.
В свое время было много скандалов с работами Зураба Церетели. Типичный случай, когда станковист просто не обучен работать в большом пространстве. Он не знает, что небо «съедает» тонкие формы, из-за чего, например, пальцы делают толще обычного. Поэтому и на обелиске на Поклонной горе видны не ангелы с трубами, а странное насекомое. Однако помимо проблем вкуса и цвета всегда оставался вопрос нравственно-организационный: неужели этот автор настолько превосходит гением всех своих современников, что по праву подминает под себя все особо выдающиеся госзаказы?
Сейчас «культурная» администрация точно так же срастается с удобными и пригретыми исполнителями, и характер этого сращивания еще предстоит исследовать. Но уже ясно, что отсутствие творческой конкуренции порождает особого рода усредненный, «правильный», серый стиль, без времени и лица. Всегда казалось, что эту власть волнует проблема учебника истории — что о ней напишут и что останется в памяти. Но сейчас люди своими руками ваяют монументальный портрет правления, слепленный по договоренности между Минкультом, придворными ваятелями и «своими» историками.
Отсюда же и политический госзаказ на аллегорический образ правления. Александр III во многом был славный малый и неплохой царь, но это его слова: «Конституция! Чтоб русский царь присягал каким-то скотам!» И еще: «Я не боялся турецких пуль и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране». Как правильно подметил Игорь Клямкин, осталось нашему поколению водрузить монумент Николаю I, чтобы окончательно завершить свой политический автопортрет.