Любовь Салькина живет в городе Сергач Нижегородской области. На своей страничке в соцсети 24 октября женщина установила статус: «У меня погиб младший из троих сыновей».
Соболезнований ей никто в Сети не высказал.
Похоже, бороться с системой ей придется одной.
Страничка Максима Беляева в соцсети как живая. Ни строчки о том, что мужчины больше нет. На главной фотографии — Максим светится от счастья, на других карточках — он с коляской, с ребенком на руках, с женой на экскурсии.
— Максим — мой младший сын. Уехал из Сергача в июле, отправился на заработки в столицу, — рассказывает Салькина. — У меня муж в июне попал в аварию, впал в кому. Я уволилась с работы, взяла на себя функции сиделки. Невестка была в декрете. Денег на жизнь не хватало. Сын не мог найти работу на родине из-за проблем со здоровьем. В молодости его сильно избили, с тех пор у него было что-то типа эпилепсии: мог идти по улице, а потом вставал как вкопанный, не двигался. Со временем это у него прекратилось, но с таким диагнозом он все равно не мог пройти медкомиссию. Словом, трудоустроиться у Максима не получалось. Тогда он отправился покорять Москву. Естественно, мы созванивались с ним постоянно. До октября связь с ним была. Потом прервалась.
На вопрос, чем занимался мужчина в Москве, женщина признается: «Понятия не имею». Но раз домой не возвращался, значит, на жизнь ему хватало.
— 2 октября его сыну исполнился год. Максим не позвонил жене, не поздравил ребенка. В Интернет он тоже перестал выходить, — говорит собеседница. — Несколько дней я обрывала его телефон, но никто не отвечал. Тогда подала в розыск. Заявление в полицию о пропаже Максима написала 12 октября.
Ждать вестей о судьбе сына Любови Салькиной пришлось недолго. Через неделю, 19 октября, к ней в дом постучался участковый с печальными известиями.
— Пришел и протянул мне факс со словами: «Ваш сын умер». Я так и застыла на месте: «Как умер, когда?» Участковый на все мои вопросы только пожал плечами. На том факсе, где сообщалось о смерти моего сына, стояла печать больницы им. Вересаева. Больше ничего не было. Лишь одно предложение: «Скончался 14 сентября 2017 года». У меня опустились руки: уже ведь месяц прошел после его смерти. Где же теперь искать тело? Участковый посоветовал: «Ищите тело в Москве. Мои полномочия на этом закончились».
С этого момента для пожилой женщины начался ад.
Я стала звонить в больницу, которая была указана на штампе. Мне сказали, что тело Максима отправили в Николо-Архангельский крематорий на хранение, — вспоминает собеседница. — Позвонила туда с одним вопросом: «Надеюсь, его не кремировали?» Меня поначалу успокоили: «Не должны были». Затем выяснили, что человек с такой фамилией к ним все-таки не поступал. Меня отправили в другой крематорий, где меня спокойно оповестили: «Да, наш клиент, мы его уже кремировали». В этот момент у меня земля ушла из-под ног: как же так, кто вам разрешил? И на том конце провода: «Нам привозят, мы сразу кремируем, нам никакого разрешения не надо».
Следующий звонок был в столичный отдел полиции, сотрудники которой отправлял извещение о смерти в Сергач по почте.
— В полиции меня уведомили, что документ, подтверждающий смерть моего сына, они отправили нашему участковому по почте 28 сентября. Моего сына на тот момент еще не успели кремировать. Но письмо шло почти месяц, до адресата дошло лишь 18 октября. Максима к тому моменту уже успели сжечь. Почему нельзя было связаться по телефону? И тут я услышала от сотрудника правоохранительных органов: «Не положено по-другому. Мы действуем строго по инструкции».
Вдова и родной брат Беляева отправились в Москву за прахом.
— Первым делом они приехали в больницу, где скончался Максим, — вспоминает собеседница. — В отделении терапии им объяснили, что сын поступил в клинику 13 сентября с высокой температурой, не мог дышать, задыхался. Ему поставили диагноз — пневмония, выявили ряд других заболеваний. Он умер на следующий день. И даже не поинтересовались: есть ли, кому сообщить о вашем состоянии?
Любовь Салькина связалась со знакомыми юристами, которые проинформировали женщину, что кремировать человека можно только с согласия близких. Невостребованные тела хранятся не меньше полугода. Но, судя по всему, эта информация оказалась ошибочной.
— Я ведь у врачей спрашивала, как же вы не дождались моего согласия, почему так запросто взяли и сожгли тело? Патологоанатомы мне объяснили, что покойника положено держать неделю. И добавили: «Мы не может месяцами ждать всех родственников умерших».
— Почему тело не отправили из морга в спецхранилище?
— Мне растолковали так: если родственники покойного не объявляются в течение недели, значит, труп ничейный, можно его утилизировать.
— Почему врачи с вами не связались, если у Максима был при себе паспорт с пропиской?
— И на это мне доходчиво дали понять: разыскивать родных пациента не входит в их компетенцию. Если бы Максим был москвичом, тогда бы его судьбой, возможно, озаботились, с иногородними возиться не стали. Его ведь оформили как бомжа.
— При каких обстоятельствах он поступил в больницу?
— Максиму стало плохо на улице. Он упал, случайный прохожий вызвал «скорую». Его привезли в больницу, поместили в терапевтическое отделение, где он и скончался.
— Он говорить мог в тот момент?
— Не знаю. Так-то он номер моего телефона наизусть знал. Сказал бы им. Мы даже у медсестры спрашивали, помните такого? Она кивнула: «Самого его не помню, паспорт видела только, запомнила, что ребенок у него маленький».
— Через сколько дней после смерти его кремировали?
— 6 октября его кремировали. Я всегда была против кремирования. У нас есть семейное захоронение, места на кладбище, свои могилки.
— Прах уже похоронили?
— Прах отдали, урну купили, привезли сюда, похоронили. Перед захоронением я пошла к священнослужителю, но он не стал отпевать сына, сказал, уже все дни вышли — и 9, и 40, уже никто за него не молится. Посоветовал поминки отменить.
— Вам принесли извинения врачи?
— Никто не извинился. Даже злились на меня, кричали, что не обязаны отчитываться за каждого покойника.
— Вы заявление в прокуратуру писали?
— Конечно, я решила разобраться с этим делом. Но думаю, это ни к чему не приведет. Я слышала, что кто платит, тот и выигрывает дела. А с бесплатным адвокатом можно даже не начинать, — вздыхает женщина. — Нанять самой защитника мне не под силу. Пенсия — 7 тысяч рублей. Муж прикован к постели: не ест, не говорит. Я каждые два часа переворачиваю его, чтобы пролежней не было. На лекарства все деньги уходят. Хорошо, люди добрые помогают — кто 500 рублей даст, кто 200 подкинет. Какие тут могут быть адвокаты?
Мы связались с сотрудником морга, где подписали заключение о кремации Максима Беляева.
— Покойного мы держали в морге ровно 22 дня, хотя по закону положено не больше недели. Если мы всех будем по полгода держать, то места не хватит. И так у нас развернуться негде. Вы не представляете, сколько покойников к нам поступает. Где их всех хранить? Что касается Беляева, мы свою работу сделали как положено. Мужчина поступил к нам как невостребованный. Как правило, за бомжами никто не приезжает, и какой смысл их передерживать? Беляева никто не разыскивал длительное время. Для нас только лучше, если бы родственники забирали тела, тогда бы нам не пришлось оформлять кучу справок, чтобы кремировать за государственный счет. 14 сентября Беляев скончался, 20-го мы отправили справку в полицию. Те должны были оповестить по своим каналам родственников. Близкие погибшего приходили к нам, мы им объяснили: «Вы же не знаете, какой образ жизни ваш Максим вел в Москве, не случайно проходил как бомж». Надеемся, к нам больше не будет вопросов по этой теме? По срокам мы уложились. Честно говоря, обычно ждем до последнего родных. Однажды к нам попала молодая девушка. Ее тело месяц пролежало в морге. В день кремации, когда уже приехала перевозка, появилась ее мать. Она успела забрать тело дочери. Но вот такой скандал, как вышел с Беляевым, на нашей памяти первый раз. Случалось, что люди постфактум узнавали о кремации близкого человека, но никого это процедура не смущала. Почему-то только семья Беляева отнеслась к этому моменту негативно. А невостребованных тел в моргах Москвы пруд пруди. У некоторых умерших даже есть родственники, вот только хоронить они не хотят. Откуда нам было знать, что Беляев не такой же, как большинство невостребованных?
Что ж, формально все вроде бы правильно. Но всегда ли формальности идут в ногу со здравым смыслом? Особенно если брать во внимание российские реалии. В том-то и беда, что Беляев такой, как все. То есть человек, у которого ни при жизни, ни после смерти нет никаких прав.
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram