Отъехав сажен на 100–120 от дороги, из фаэтонов выскочили четверо мужчин с пистолетами, в черных одеждах. Они грубо выволокли двух пленников. Один из них, высокий мужчина в светлом длинном плаще, похоже, не понимал, что он пленен и через пару минут простится с жизнью. Жизнь ему была обещана особым распоряжением председателя Петроградской ЧК М.С.Урицкого, что было подтверждено бумагой от управделами Совнаркома В.Д.Бонч-Бруевича: «О свободном проживании в Перми бывшего великого князя М.А.Романова». Князь также обратился в Совнарком с просьбой сменить фамилию Романов на фамилию жены — Брасов. Большевики все обещали, но ничего не выполнили. Той ночью, с 12 на 13 июня 1918 г., великий князь Михаил Романов был убит.
Об этой трагической истории долгое время знали в основном архивисты. Однако три года тому назад в Пермском государственном архиве появился иностранец и рассказал, что у него есть документы, проливающие новый свет на убийство родного брата российского императора Михаила Романова и его верного друга, помощника и секретаря Брайана Джонсона.
Расследованием убийства по вновь открывшимся обстоятельствам занялся пермский Следственный комитет. Запросили все сохранившиеся по делу документы. Из письменных показаний расстреливавших выяснили: задумал убийство и руководил им местный большевик Ганька Мясников. Жестокий, прошедший «школу ненависти» у Якова Свердлова, который частенько наведывался в Пермь, чтобы искоренить всякое человеческое милосердие и сострадание у местных соратников.
Ганьке никто из Центра указаний не давал. Большевики были у власти немногим более полугода и чувствовали себя еще неуверенно. Готовя убийство царя и его семьи, заботились о том, чтобы их образ во внешнем мире не выглядел чересчур кровавым. Поэтому ко всем жертвам, с которыми не терпелось расправиться, являлись ночью и убивали без суда и следствия.
Так поступили и в этот раз. 13 июня в 00 часов 10 минут после полуночи в городскую гостиницу «Королевские номера» заявились четверо вооруженных наганами людей. Они сразу направились в комнаты, где размещались великий князь и его помощник-секретарь. Накануне Михаил Александрович Романов, которому были предоставлены всякие «вольности» после краткого нахождения под арестом в пермской тюрьме, гулял по городу, любовался с набережной видами Камы, общался с теми, кто его сопровождал в этих прогулках… В тот роковой вечер Михаил Романов только собирался ложиться спать, как в комнату вошли люди в черных кожаных тужурках и объявили, что он должен с ними уйти. Челядь быстренько разбежалась, и лишь один человек — его помощник и личный секретарь — бесстрашно выступил вперед и потребовал у прибывших мандат и удостоверения личности.
«Назойливый англичанин», как прозвали его между собой большевики, спутал им карты, не позволив увезти великого князя одного. Его тоже было решено забрать вместе с Романовым.
«Не удалось отвязаться от проклятого англичанина. Джонсон испортил мне все дело», — напишет позже Мясников в работе «Философия убийства, или Как я убивал Михаила Романова», которую он закончил в 1935 году, оказавшись в эмиграции.
Да, вот так! Многие убийцы обожали писать мемуары. А убийцы помазанников божьих, что в Екатеринбурге, что в Перми — расправа с родом Романовых состоялась в два этапа, с разрывом чуть больше месяца, — чувствовали себя чуть ли не героями.
Вот как описывает эти события один из убийц — А.В.Марков. Его свидетельство сохранилось в Пермском архиве. Датировано 15 февраля 1924 года. В 1918 г. Марков управлял в Перми кинематографом «Луч» и одновременно был агентурным работником Пермской ЧК. Мясников проводил свои совещания с исполнителями у него в каморке — под стрекот кинопроектора, чтобы никто посторонний не мог подслушать.
«Не помню точно число и месяц, когда появился Михаил Романов в г. Перми. Но в конце мая 1918 года и в начале июня в г. Перми и Мотовилихе среди населения стали упорно ходить слухи, что Михаил Романов, живя в Перми, часто гуляет по городу… эти прогулки и его проживание совпало как есть с моментом описи имущества в церквах».
Чтобы дать оправдание своему преступлению, далее Марков объясняет, что события развивались для большевиков не лучшим образом: «…время было не особенно спокойное. Особенно много беспокоились старухи набожные, которые собирались около церквей, а попы вели агитацию, что большевики хотят обирать церкви, а когда эти же «божьи старушки» узнали о пребывании Михаила Романова, то началось нечто вроде паломничества на места, где гулял Михаил Романов, чтобы хоть глазком взглянуть на будущего помазанника божия».
Узнав, о том, что великий князь Михаил Романов оказался в Перми (в каком-то смысле — потенциальный российский император, ведь именно в его пользу Николай II отрекся от престола), Мясников пришел в страшное возбуждение. Он давно искал повод проявить себя как-то по-особенному. И вот она, удача: возможность убить царского брата!
Он был буквально обуян этой идеей. Чувствовал себя чуть ли ни будущей жертвой, готовой принять наказание за «революционный самосуд». Он, как ему показалось, раскусил замысел большевистских вождей: они, озабоченные тем, что будут выглядеть цареубийцами в глазах внешнего мира, не хотели отдавать прямых приказов начать расстрелы царской семьи. В «Философии убийства» Мясников так и писал: «Ленин и Свердлов позволили Романову свободное проживание, и допущено такое в целях избежания обострений с буржуазными странами. Ленин и Свердлов делают либеральные жесты… Ну, тогда надо сделать так, чтобы и голову контрреволюции снять, и советскую власть оставить в стороне».
В его «Философии убийства» неоднократно, в разных вариациях проходит мысль: «Если сойдет все гладко, это послужит началом к уничтожению всех Романовых». И еще: «Ни одна общественная группа не решится на убийство Михаила… Я один — за. Это тяжело… Вот я иду убивать. Я — один. Не могу сказать ни Ленину, ни Свердлову, ни даже Туркину… Надо быть готовым к ответственности».
Сколько здесь позерства и самолюбования! Но знал, хорошо знал хитрый Ганька: никакой ответственности ему нести не придется. В случае чего заступится лютый Свердлов за своего верного ученика. Он будто почувствовал, что именно Свердлов через месяц с небольшим отдаст тайное распоряжение убить не только царя с царицей, но и их детей. Так начиналась кровавая вакханалия истребления на русской земле.
Вернемся к воспоминаниям Маркова. По его словам, надвигалось бурное время: к Перми приближался Колчак, «бушевала буржуазия», т.к. шла национализация имущества, а большевики тогда были не так сильны. В Мотовилихинском совете они составляли только половину, остальная часть были меньшевики и эсеры. «Борьба с ними также велась отчаянная, — вспоминает Марков, — они также были против нас и вели агитацию и даже вооружились. Мы же, большевики, хотя и были вооружены, но слабо, хотя главные посты власти были в наших руках».
И вот, чтобы «не удрал бы как из Перми куда-либо, или не украли бы, или не скрыли бы куда Михаила Романова», небольшая группа большевиков из горкома партии и ЧК решила Михаила Романова «изъять из обращения».
Расстрельщиков было четверо: А.В.Марков, В.А.Иванченко, И.В.Колпащиков и Н.В.Жужгов — боевик, известный в крае своей жестокостью. Мясников, когда понял, что один не справится, отбирал исполнителей с особым пристрастием. Важно было, чтоб не проболтались никому, да и с ролью справились. А должно было все выглядеть так, будто Романову помогли бежать «свои». Для этого нужно было одеться в офицерскую одежду. Мясников хотел, чтобы очевидцы и свидетели — служащие гостиницы — описывали «каких-то офицеров».
Из воспоминаний Маркова: «…Решено было так: явиться около 11 часов вечера в гостиницу, где жил Михаил Романов, предъявить ему документ, подписанный тов. Малковым, о срочном его выезде из г. Перми по указанию лиц, предъявивших мандат. Если он будет сопротивляться и откажется следовать, то взять силой. Документ этот — я сел за пишущую машинку и напечатал, поставили не особенно ясно печать, а тов. Малков неразборчиво подписал. Во время печатания мною на машинке мандата пришел в Губчека т. Сорокин — инженер, в то время предгубисполкома. Он догадался, что мы чего-то затеваем, засмеялся и ушел».
Все прошло по задуманному. Подъехав к гостинице, они поднялись в номера, но натолкнулись на отказ Романова ехать куда-то в полночь.
Из воспоминаний Маркова: «Тогда я, вооруженный наганом и ручной бомбой-«коммунистом», вошел в помещение, стража у дверей растерялась, пропустили беспрепятственно, как первых двоих, так и меня. Я занял место в коридоре, не допуская никого к телефону, оборвал провода, вошел в комнату, где жил Романов, он продолжал упорствовать, ссылаясь на болезнь, требовал доктора. Тогда я потребовал взять его, в чем он есть. На него накинули что попало и взяли, тогда он поспешно стал собираться, спросил — нужно ли брать с собой какие-либо вещи. С собой вещи брать я отказал, сказал, что ваши вещи возьмут другие. Тогда он просил взять с собой хотя его личного секретаря Джонсона — это ему было представлено. После чего он наскоро накинул на себя плащ. Жужгов тотчас же взял его за шиворот и потребовал, чтоб он выходил на улицу, что он исполнил. Джонсон добровольно вышел из комнаты на улицу, где нас ждали лошади. Михаила Романова посадили на первую лошадь. Жужгов сел за кучера, а Иванченко рядом с Михаилом Романовым, я посадил с собой Джонсона, а Колпащиков за кучера и, таким образом, в закрытых фаэтонах (к тому же моросил дождик) мы тронулись по направлению к Мотовилихе по тракту».
Поехали убийцы в район речушки Архиерейки — излюбленное место, где в царское время большевики Мотовилихи скрывались от полиции, проводили партийные собрания и встречи, где и намеревались осуществить задуманное.
Сначала Михаил Романов и его помощник вели себя спокойно, а когда приехали в Мотовилиху, стали спрашивать, куда их везут. Им объяснили, что на поезд, что стоит на разъезде, — там в особом вагоне их отправят дальше.
Затем события развивались совсем не так, как нам долгие годы показывали в кино «про красных». «Именем революции» не звучало, никто ничего не зачитывал, арестованных ни в чем не обвиняли.
Похитители заехали в лес прямо у дороги. Далее — слово вновь убийце:
«Жужгов кричит: «Приехали — вылезай». Я быстро выскочил и потребовал, чтобы мой седок (помощник и друг Михаила Романова. — Н.П.) то же самое сделал. И только он стал выходить из фаэтона, я выстрелил ему в висок, он качаясь пал, Колпащиков тоже выстрелил, но у него застрял патрон браунинга. Жужгов в это время проделал то же самое, но ранил только Михаила Романова. Романов с растопыренными руками побежал по направлению ко мне, прося проститься с секретарем. В это время у т. Жужгова застрял барабан нагана (не повернулся вследствие удлинения пули от первого выстрела, т.к. пули у него были самодельные). Мне пришлось на довольно близком расстоянии (около сажени) сделать второй выстрел в голову Михаилу Романову, отчего он свалился тотчас же».
Затем «товарищи», вяло переругиваясь, обобрали убитых. Ни сомнения, ни даже сожаления не звучало в их словах.
Из воспоминаний Маркова: «…Жужгов ругается, что его наган дал осечку, Колпащиков тоже ругается, что у него застрял патрон в браунинге, а первая лошадь, на которой ехал т. Иванченко, испугавших первых выстрелов, понеслась дальше в лес, но и коляска задела за что-то и перевернулась, тов. Иванченко побежал ее догонять, и когда он вернулся, уже все было кончено. Начинало светать. Это было 12 июня, но было почему-то очень холодно. Зарыть нам нельзя было, так как светало быстро и недалеко от дороги. Мы только стащили их вместе в сторону от дороги, завалили прутьями и уехали в Мотовилиху. Зарывать ездил на другую ночь тов. Жужгов. Когда ехали обратно, то я ехал с тов. Иванченко вместе, разговаривали по этому случаю, были оба очень хладнокровны, только я замерз, т.к. был в одной гимнастерке».
Вот таким оно было, это убийство.
…Однако не принесло оно его участникам того признания и продвижения в системе новой власти, на которое они, вероятно, рассчитывали. Боевик Жужгов, который оставил себе на память портсигар князя, табачницу с вензелями, мундштук и ножичек, был в 1921 году выгнан из милиции за беспробудное пьянство. Этого выродка до сих пор помнят в Перми. В одном из храмов города мне рассказали, как он расправился с архиепископом Пермским и Кунгурским, выпускником Московской духовной академии Андроником (Владимиром Никольским). Жужгов заставил Андроника самого рыть могилу, закопал его живым и только потом разрядил ему в голову всю обойму пистолета…
У Мясникова партийная карьера тоже не сложилась. В «Тобольских епархиальных новостях» №17 за 1919 год Мясникова назвали «зверем в образе человека, кровавым руководителем Мотовилихинского застенка». Именно он был инициатором и вдохновителем казни, но не зачлось Ганьке его злодейство. В руководство партии он так и не попал, занимался в основном дискуссиями: то носился с идеей создать «Союз хлеборобов», то «рабочую оппозицию», стал известен в партийных кругах своей полемикой с Лениным… В 1922 году его отправили в Германию, в советское посольство. Но он там не удержался: за раскольническую деятельность был арестован и провел три года уже в советской тюрьме. Когда его освободили, то отправили в Ереван, но он спрыгнул с поезда и перешел границу с Персией.
Несколько лет жил в Париже. Пытался создать «Рабочий коммунистический интернационал», но средств ни на политику, ни просто на жизнь не было. Из-за этого рвался обратно в Советский Союз. С этой целью в 1935 году написал и направил Сталину свою исповедь «Философия убийства, или Почему и как я убил Михаила Романова». Очень надеялся получить прощение от вождя и разрешение вернуться в Москву, к жене и детям. Но на Сталина литературный труд Мясникова ожидаемого воздействия, видимо, не произвел. Разрешение вернуться он получил только десять лет спустя — в 1945 году. Арестовали его прямо на аэродроме.
Следствие длилось около 9 месяцев. Из тюрьмы «с почтением к учреждению и к его главе — гражданину наркому Комиссариата госбезопасности», он писал прошение: «…После 3 месяцев чистилища разрешите мне хотя бы то, что (всегда) разрешал царский режим». Но товарищ Ульрих этим просьбам не внял. Через полгода Мясникова расстреляли.
Что касается Маркова, у которого единственного во время расстрела не заклинило пистолет, то он прожил долгую, но малопримечательную жизнь. Одну из встреч с ним описала Надежда Алексеевна Аликина, автор книги о пермской трагедии:
«Летом 1964 года на одной из встреч с А.В.Марковым в Москве я обратила внимание на его ручные часы необычной формы и, похоже, очень древние, даже музейные. На вопрос: «Откуда такие?» — Марков ответил, что они принадлежали личному секретарю великого князя Романова, англичанину Брайану Джонсону и что он взял их на память с руки Джонсона после расстрела.
— С тех пор не снимаю, — сказал он. И добавил: — Хорошо идут, ни разу не ремонтировал, только время от времени отдаю в чистку».
Совесть его, судя по всему, не мучила.
И еще об одном персонаже этой жуткой истории — об убитом вместе с Михаилом Романовым его верном помощнике.
Убеждение, что Джонсон — англичанин, родилось у Мясникова от того, что между собой князь и секретарь иногда переговаривались по-английски. Но, как выяснилось, был он не англичанин, а русский офицер. А Брайаном великий князь звал его чисто по-дружески.
Окончательную ясность в эту трагическую историю внес гражданин Чехии Быстров Владимир Владимирович. Он привез в Пермский архив документы и старые фотографии, доказывающие, что его двоюродный дед Николай Николаевич Жонсон (из обрусевших французов) до 1903 года был офицером Российской императорской армии. А затем всю оставшуюся жизнь служил верой и честью великому князю Михаилу, с которым познакомился в артиллерийском училище. С ним же он и отправился на верную смерть, отказавшись оставить его одного в ту дождливую, светлую ночь в далеком приуральском крае.
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram