Издали любой полигон твердых бытовых отходов напоминает гору с отвесными склонами. По сути, это и есть гора. Мусорная. За годы бесконтрольного использования тело полигона, куда отправился корреспондент «МК», выросло до высоты 5-этажного дома. Это если мерить от уровня земли. От уровня моря куча отходов возвышается на 197 метров. По площади на территории этой помойки вполне мог бы разместиться жилой микрорайон.
Над свалкой всегда кружатся чайки. Если крик этих птиц оглашает округу — значит, полигон жив. Над тем, куда приехал корреспондент «МК», чайки не летают — мусор сюда не возят уже второй месяц.
Но вокруг объекта продолжает кипеть нелегальная жизнь. Около каждой помойки существуют поселения бомжей. Эти люди работают на полигоне, сортируя отходы. И кормятся за счет этого же полигона.
Поселок бездомных раскинулся всего в сотне метров от окраины деревни, где проживает больше 1500 человек. И пока все эти люди мечтают о том, что полигон будет подвергнут рекультивации, их нелегальные соседи с теплотой вспоминают о жизни на хлебосольной помойке.
Мы сознательно не упоминаем название полигона — он достаточно далеко от Москвы и Подмосковья, в одной из областей Центрального федерального округа. Но похожим образом строится жизнь почти на любом объекте хранения твердых бытовых отходов в России. Это стандартный полигон в городе N.
Мусорный ветер
За лесополосой саму мусорную гору жителям ближайшей деревни не видно. Но полигон ты все время ощущаешь — по запаху. Сладковатому, еле уловимому. Им пропитывается все — одежда, сумка, волосы. Волосы особенно.
— Вы даже не можете представить, что здесь было, пока работа полигона не была приостановлена, — возмущаются жители ближайшей к объекту деревни. — Вонь иногда была такая, что приходилось прикрывать нос влажной салфеткой. Людей тошнило, будто у них постоянный токсикоз.
Мусорный ветер с полигона приходит не всегда. Например, летом, при температуре в 20–25 градусов, запах почти не ощущается. Но стоит столбику термометра вырасти еще градусов на пять — и отходы начинают источать зловоние с удвоенной силой. Вонь накрывает деревню после дождей. Но особенно в утренние часы, когда поднявшиеся за ночь испарения росой прибивает к земле.
Присутствие объекта ТБО можно ощутить не только по запаху, но и по мусорным кучам в ближайшей лесополосе. Они, как маяки, указывают путь-фарватер к городку бомжей. До него от ближайшей улицы в этой деревне метров сто в глубь леса.
Поселению бомжей не нужен забор — его заменяет стая псов. Они будто по команде обступают чужаков кольцом, начинают истошно харкать лаем. Здесь начинается территория, куда без проводника лучше не соваться.
Собаки заменяют местным бездомным не только охрану. Они здесь еще и в качестве сигнализации. Если животные заходятся лаем, значит, пришли либо из полиции, либо «зеленые».
Поселение опустело за минуты. Люди бежали, оставив недоеденный обед. В кастрюле остывает суп. По виду — гороховый, по запаху больше напоминающий рыбный. На второе — сосиски и подпорченный огурец. Над едой вьются непуганые мухи.
Вокруг лагеря сушится развешенная на веревках одежда. В основном — носки и трусы. Исподнее, объяснят мне потом бездомные, они стирают чаще других вещей. Просто потому, что пригодные к носке трусы и носки на свалке найти проблематично. Эти вещи люди выбрасывают в нормальном состоянии редко. Это джинсы можно поносить и выкинуть. Носки без дырок нужно беречь.
По углам лагеря стоят несколько покрытых клеенкой хибар. Дверей нет, их заменяет накинутое тряпье. Внутри свалена груда засаленных одеял. На «прикроватной» тумбочке — стопка книг и... сотовый телефон.
— А что вы удивляетесь, мобильный сейчас есть у каждого бомжа, — объясняет сопровождающий меня Александр, вот уже четыре года добивающийся закрытия свалки. — Тем более у тех, кто живет при помойке. Они технику здесь и находят. У одного бездомного, помню, даже планшет был. Более того, пока городок функционировал в полную силу, им даже электричество провели. Бездомные могли и телефоны заряжать, и радио послушать. Даже в Интернет выходили!..
Еще несколько месяцев назад вокруг полигона жило порядка 40 бездомных. Мусорные трущобы состояли из нескольких «улиц». Сейчас почти все обитатели переехали на другие свалки. Здесь остались только старожилы.
«Живая» колбаса с помойки
Идем дальше. По сути город бездомных — это раскиданные по лесу времянки, окруженные кучами мусора. «Наши фазенды», — иронизируют бомжи. Владимир живет всего в полукилометре от забора полигона. Здесь лет 8 назад он выстроил себе землянку. Капитальное жилье в поселении есть только у него.
Володя — вольный житель города бомжей. Он, если так можно выразиться, не в стае. Именно поэтому он спокойно говорит с журналистами.
Бездомного мы застали за обедом. Ради проформы он приглашает нас к столу. Услышав наш ожидаемый отказ, замечает:
— Знаю, что не согласитесь есть с помойки. Хотя раньше, уж поверьте мне, здесь такие «магазины» приходили, что в самом элитном супермаркете подобных деликатесов не найти!..
«Магазинами» на свалке называют фуры с просроченной едой. Или нерастаможенной продукцией.
— Бывают «магазины» мясные, молочные. А бывают с одеждой, парфюмерией, — объясняет Владимир. — Я сам туалетной водой не пользуюсь, но, например, местные ребята, когда я им флакончики показал, сказали, что такие, как привозили на свалку, в городе по 5–7 тысяч продают.
Из деликатесов Владимир больше всего запомнил красную икру.
— Привезли ее с год назад целую машину. Не испорченную — контрабандную. Помню, в один год ее столько было, что мы ее даже не собирали. Она ведь не питательная. Много не съешь. Да и обопьешься потом.
К мясным «магазинам» обитатели свалки тоже относятся с осторожностью.
— Мясо не берем, вареную колбасу — тоже. Этим продуктам сутки нужно, чтобы стухнуть. А вот сухую колбасу и копченое мясо заготавливаем впрок.
Холодильники здесь заменяют дедовские методы хранения продуктов.
— Кладешь крапиву на дно кастрюли, на нее выгружаешь слой мяса, затем опять листья. Мясо таким образом до месяца может оставаться свежим. А если копченая колбаса заплесневела, маслом протер — и она снова как свежая.
— Просрочку не опасаетесь есть?
— А почему вы думаете, что сюда свозят только просроченное? Бывает и брак. Например, на обертке картинка не пропечаталась. Или в шоколад вместо фундука добавили арахис. Такой шоколад на свалку машинами свозят.
Владимир на несколько минут замолкает. Потом добавляет:
— Да и если пару дней назад истек срок годности, ничего страшного нет. Продуктами здесь не травятся. Только водкой.
Винно-водочные «магазины» здесь ждут больше других. Пьют на полигоне много и ежедневно. Без водки, говорит Володя, здесь просто не выжить. И это не метафора. Почти все спиртное, что свозят на свалку — приговоренный к уничтожению контрафакт.
— Обычно нас предупреждают, что придет винно-водочный «магазин». Мы с утра готовимся. Так-то все в ящиках приходит, забирай — не хочу. А однажды, помню, в фуру загрузили голые бутылки, без картона. По дороге половина побилась. Водитель начал их сгружать — а там одни осколки. Но не пропадать же добру! В общем, наши побежали за тазиками, кастрюлями. Потом процедили — нормальная выпивка получилась. Несколько дней пили.
В ход здесь идет не только спиртное, но и парфюм.
— Только не дорогой французский — этот по шарам почти не дает, одна горечь во рту. И зрение потом садится. А вот отечественный вполне себе...
Помимо бездомных есть еще одна категория граждан, которые интересуются продуктами со свалки. Владимир говорит, что после отгрузки каждого «магазина» на полигоне появляются цыгане. Те собирают колбасы, шоколад, конфеты.
Ловили ромалов на свалке и местные экоактивисты.
— Пару раз мы даже отследили путь этих продуктов, — говорит Александр. — Потом ими торговали на нашем вокзале с рук. И в ближайших городах.
«Трактор прошел — вот и закопали...»
Все бомжи, которые живут около свалки, работают на сортировке мусора. Их здесь называют мулами. Заработать можно на четырех видах отходов: бутылках — как пластиковых, так и стеклянных, целлофане, но больше всего — на металле. За день, уверяет Владимир, при хорошем раскладе на цветмете можно поднять и пять, и десять тысяч рублей. Правда, и собрать нужно немало — от трех до пяти мешков.
Сдают все собранное вторсырье на полигонах. На одних объектах принимать мусор приезжают сторонние скупщики, на других — непосредственно сотрудники свалки.
— За территорию ничего выносить нельзя. За это могут и запретить появляться на полигоне, — говорит Владимир.
Более того, на многих свалках администрация вербует стукачей из числа обитателей мусорного города. Те получают премию, если расскажут про тайные заработки своих коллег.
Впрочем, по-настоящему ценные вещи бездомные умудряются припрятать. И речь не только о работающих мобильных и планшетах.
— Я, например, и деньги, и кольца, и червонное золото подбирал, — сообщает Владимир.
— Как это все могло на свалку попасть?
— Как-как: у каждой бабушки в укромном месте хранится узелок с золотишком, деньгами, ложками серебряными, на худой конец. Потом эта бабушка скоропостижно помирает. Внуки знать не знают про бабушкины заначки и выкидывают все ее вещи на помойку. А вместе с ними — и ценности.
День у всех строится одинаково — утром бредешь на свалку, перебираешь мусор. Обедаешь и пьешь, не отходя от «станка». Старатели знают: не во всем мусоре нужно копаться. Например, желтые маркированные пакеты они никогда не вскрывают. В таких обычно захоранивают медицинские отходы: использованные во время операций окровавленные марли, бинты. Могут внутри быть и ампутированные конечности. По правилам, их должны сжигать в специальных печах — инсенераторах. Но стоит такая услуга дорого. Отвезти на обычную свалку куда проще.
— А так и дохлых собак находили, и крыс, — говорит Владимир. — Иногда да, неприятно выходит. Вот мой приятель как-то ходил по куче, смотрит, а из мусора рука торчит. Женская. Это ее плохо закопали.
— А обычно хорошо закапывают?
— Обычно хорошо. Трактор прошел — вот и закопали.
«Запах чувствуешь только первый день, потом становится все равно...»
Владимир прожил на полигоне 16 зим. Сейчас готовится к семнадцатой. Мы не оговорились — жизнь на полигоне измеряется зимами. Сумел просуществовать самые холодные месяцы — считай, год прожил. Говорит, что умудрился столько продержаться здесь только благодаря землянке. Спальня его дома уходит на два метра под землю. Внутри кровать, стол, буржуйка. Зимой, в самые лютые тридцатиградусные морозы, под землей всего минус 15.
— А если протопить печку, то и минус 5. Тоже не ахти. Но, если накрыться двумя одеялами, будет нормально.
— Многие замерзают?
— Нет. При мне насмерть ни один не замерз. Отмораживают себе пальцы — это бывает. Да и то по глупости. Например, если заснул пьяным на снегу.
Болеть здесь тоже не рекомендуется. Хотя Владимир уверяет, что, случись что, «скорую» можно будет вызвать прямо на свалку.
А вот аптечка есть у каждого бездомного.
— В ней обязательно корвалол, анальгин, аспирин. Вообще в лекарствах здесь нужды нет, машины с ними приходят постоянно. Мы так и говорим: «аптека» пришла...
Володе 53 года. Пятнадцать из которых он отсидел. Первый раз попал в тюрьму сразу после армии. За драку. Говорит, заступился за девушку. Получил пять лет. Но до конца не отсидел — вышел за примерное поведение. Устроился в колхоз. Не отработал и нескольких лет — и опять попал за решетку. На этот раз за хищение государственного имущества.
— Украл в колхозе машину комбикорма, — объясняет Владимир.
Дали опять пять лет и опять выпустили по УДО. В третий раз сел уже по более серьезной статье — за убийство.
— Неумышленное, — замечает Владимир. — Выпили с одним мужиком слишком много, у него крыша поехала, схватился за топор. А мне что оставалось делать, смотреть, что ли, на него? В общем, вспомнил я один прием, какому нас в армии обучили.
Когда Володя в очередной раз вышел, отсидев на этот раз полный срок, выяснилось, что дом его сгорел.
— Полгода жил у сестры, работал «на дровах». А потом пришлось сюда податься...
— Сложно было привыкнуть к антисанитарным условиям, запаху?
— Да мы, деревенские, ко всему можем привыкнуть. А запах только первый день чувствуешь. Потом уже все равно.
Подругу жизни на мусорке найти сложно — женщин здесь традиционно меньше, чем мужчин. Но парой все же стараются обзавестись — это значит, можно скинуть с себя женские обязанности. В семьях, обосновавшихся на свалках, как и в обычных московских, обязанности делятся на мужские и женские. За водой, например, ходят бабы.
— Моя жена берет тележку и идет к деревенской колонке. Приносит по три-четыре канистры. На день хватает.
В нескольких метрах от полигона протекает река. Раньше местные здесь купались, ловили рыбу. Но это было, еще когда полигон не так сильно распух. Теперь речной водой брезгуют даже бомжи.
— Мы уже там года два даже не моемся. Туда ведь «жила» с полигона идет. Воняет вода тухлятиной. Раз окунулись — так кожу потом разрывало от зуда.
Пока мы разговариваем, супруга Владимира сидит в предбаннике землянки — разгадывает кроссворд. Вместе они уже 11 лет. Володя с гордостью говорит, что нашел ее не на помойке, а в колхозе. «Она там дояркой работала до того, как мы сошлись».
Здесь нет слезливых историй. Нет жертв «черных риелторов», обманутых детьми стариков. Сюда попадают только после зоны. Здесь живут те, кого не принимают даже самые маргинальные городские сообщества. И обратно, в общество, отсюда возвращаются редко.
— Если и уходят, то на другие помойки. Из тех, кто ушел в нормальную жизнь, я знаю только Веру. Года два назад ее дочь со свалки забрала. Вера сама из Латвии, вышла на пенсию и переехала в Россию вместе с мужем. Потом супруг умер, а она запила и оказалась на свалке. Сейчас в городе живет, но к нам все равно в гости приходит.
У самого Владимира есть сын. И, как уверяет бездомный, тот знает, где живет его отец.
— Он ко мне пару раз приезжал, — уверяет собеседник.
— Вас забрать не хочет?
— А я сам не хочу отсюда уезжать. Вот все говорят: чистая постель, ванна... А к чему мне все это? Здесь я сам себе хозяин, а там надо подстраиваться подо всех.
«Школьники таскают со свалки шоколад...»
Полигон и ближайшие к нему жилые дома должна разделять санитарно-защитная полоса минимум в 500 метров. Дом Нины Борисовны стоит в 153 метрах от объекта. Участок женщина купила пять лет назад. Говорит, когда приезжала смотреть землю, погода была хорошая, а потому мусорный душок она не почувствовала.
— А переехали окончательно мы осенью, когда холодный воздух опускается к земле. А вместе с ним — смрад от помойки. Потом регулярно нас накрывать начало этой вонью. Только и успеваешь закрывать все отдушины, вытяжки, окна.
Не всегда приносимое с полигона амбре пахнет разложившимися отходами.
— По ночам иногда до нас доносился запах медикаментов. С фармпредприятий что-то сгружали. А иногда по округе разносился запах жженой резины. По ночам сотрудники полигона поливали кучу какой-то кислотой, чтобы мусорные залежи проседали, — объясняет женщина.
Вечерами у ворот полигона, утверждают местные, шла оживленная торговля. Работники свалки выносили водителям подъезжавших машин какие-то пакеты.
— А почему вы думаете, что торговали продуктами?
— А чем еще, если сотрудники говорили: «в каждом мешке по 3 кг расфасовано»?
Не пренебрегали свезенными на свалку товарами и некоторые местные жители.
— Помню, иду на работу, а мне навстречу с полигона бабушка идет: на спине огромный охотничий рюкзак и по пакету в руках. А в них упаковки с молоком. Может, кошечкам брала, а может, и на продажу. Еще раньше туда повадились ходить наши ребятишки. Те брали шоколад и йогурты. Помню, когда еще палатки работали, они все около них отирались, предлагали продавцам купить коробку шоколадных батончиков, — рассказывает еще одна жительница поселка Белла Борисовна.
Саша Егоров местную школу окончил два года назад. Но он до сих пор помнит, как в пятом классе его приятель притащил на урок коробку с дорогими шоколадками.
— Ели мы их все. Только потом тот парень нам сказал, что это со свалки. Но на самом деле батончики не были испорчены, просто на обертке название не вдоль, а поперек было напечатано. То есть брак. Потом зимой, когда мы катались на лыжах, приятель обязательно заворачивал в укромное место, где у него был спрятан мешок с шоколадом. Он много раз мне предлагал пойти на полигон, но я как-то брезговал, — признается молодой человек.
Современные подростки продукцию с полигона не берут. Но знают все дырки в заборе, через которые можно пролезть на свалку.
— Прикольно же сделать селфи прямо на вершине мусорной кучи. Мы недавно туда знакомую девушку на экскурсию водили, — признаются трое ребят. И ведут меня к тому самому лазу. Даже инструктаж по технике безопасности проводят.
— Собак там много, лучше с газовым баллончиком идти. А еще, чтобы пройти на вершину, нужно проскользнуть мимо городка гастарбайтеров. Если они увидят вас, сдадут охране...
«Люди работают на ручных сортировочных лентах, которые уже несколько лет как запрещены СанПиНом...»
Бездомные — не единственная каста людей, кормящихся за счет полигонов. Например, брянские свалки оккупировали цыгане.
— Почему ромалы в этом регионе занимаются совершенно не специфическим для них видом бизнеса, остается только гадать. Но растаскивают они отходы всем табором: в этом процессе даже маленькие дети участвуют. На полигон они заезжают с тележками, куда откладывают весь интересующий их мусор, — поделился с «МК» своими наблюдениями заслуженный эколог России, профессор кафедры ЮНЕСКО, член Европейского совета по охране природы и эксперт ООН Андрей Пешков. — Потом все это добро цыгане реализуют уже по своим черным схемам.
— На всех российских полигонах работают нелегалы: бомжи, цыгане?
— На самом деле все эти люди, мусорщики, о которых вы пишете, не работают на свалке. Держатели так называемых полигонов их терпят, потому как эти люди на свой страх и риск копаются в мусоре и извлекают из отходов «жемчужное зерно», которое потом за три копейки сдают перекупщикам. Получается такой устоявшийся симбиоз нелегальных деятелей мусорного бизнеса.
Зачастую к ручной сортировке мусора привлекают таджиков и узбеков. Их обычно партиями завозят и селят за воротами свалки. Эти люди работают на ручных сортировочных лентах, которые уже несколько лет как запрещены СанПиНом. Свежий мусор вручную сортировать недопустимо! Но у нас ручной труд используется практически на всех полигонах-свалках. Процесс выглядит так: после разгрузки машины мусор лопатами загружают на ленту конвейера, с двух сторон которой стоят люди. Рядом с каждым работником стоит бак, в который отправляют определенный вид отходов: стекло, алюминий, черные, цветные металлы. Только пластика несколько видов — и на переработку каждый нужно сдавать по отдельности. А теперь представьте, с чем контактируют эти люди и какую потом заразу заносят в общественные места. Кроме того, на свалки часто попадают медицинские отходы, в которых бездомные также роются. Что-то даже продают на сторону. Например, использованные шприцы у бомжей берут деградировавшие наркоманы. А ведь этим шприцем могли делать укол больному гепатитом или туберкулезом.
— Опасные отходы на полигонах ТБО могут захоранивать?
— Конечно. Ведь в России на многие миллионов тонн таких отходов всего три специализированных полигона: в Ленинградской области, под Красноярском и Томском. Кто повезет опасные отходы, скажем, из Краснодара в Красноярск? Естественно, их проще отправить на обычный полигон. Даже радиоактивные отходы зачастую попадают на бытовые свалки.
— Но разве при въезде на полигоны не устанавливают дозиметры?
— На образцово-показательных объектах действительно стоят установки радиационного контроля. На самом деле такое оборудование может стоять на многих, а вот работает ли оно или включается только перед приездом проверяющей комиссии — вопрос! Ведь если рамка зазвенит, оператор должен остановить машину, вызвать МЧС... Работа остановится. Какому хозяину это нужно?
— Как должен выглядеть образцово-показательный мусорный полигон?
— Полигон — это уже нездоровое ведение хозяйства. Правильное — это когда то, что выбрасывается городом как отходы, собирается, везется на мощности и перерабатывается. Уже сейчас есть технологии, которые позволяют переработать 97% отходов. Перерабатывается даже то, что, казалось бы, является совсем бесполезным. Например, несортированный по цвету бой стекла не берут никакие стеклодувные предприятия. Но есть очень простая отечественная технология, благодаря которой из этого сырья производят строительный теплоизолирующий материал.
А вообще переработка отходов очень плотно вошла в нашу жизнь. Даже одноразовые стаканчики, из которых мы все пьем воду в предприятиях общепита, сделаны из переработанного сырья. Проще говоря, из того, что было отправлено на помойки.