Как легко и душевно на пляжах индийского Гоа читалась «Война и мир» великого графа. Наверное, еще и потому, что ничто из песчаных и жарких пейзажей не напоминало о том историческом прошлом. Но я ошибался...
Удара я не ощутил. Боли тоже. Как будто и не было никакого падения. Поднял голову и оглядел себя — все вроде на месте. Только вот левая нога ниже колена была повернута под прямым углом. Фу… И впереди валялся разбитый, уехавший из-под меня мотоцикл.
Я лежал на грязном асфальте, ближе к обочине. Смог как-то отползти с дороги. С головы в пыль стекала кровь… Легко смотреть в небо. Синее-пресинее и прямо перед глазами. Еще были солнце и утренняя тишина. И ничего другого. Мельтешения людей вокруг не замечал. Вот так же — я это ясно представил — лежал в одиночестве под синим небом на поле Аустерлицкого сражения тяжело раненный Андрей Болконский.
В голову полезли назойливые мысли: «Когда пройдет шок и начнется боль? Когда я потеряю сознание? И что вообще теперь будет со мной?»
Тепло, уютно, я проваливался в какой-то оазис. Подбежал сын, дал выпить воды с сахаром. С пляжа подскочили спасатели — умело приторочили две палки к перелому, связали веревками, чтобы отломанная кость не болталась.
Рядом суетились мать с дочкой, чертовы итальянки…Что-то лепетали, наверное, извинялись. Их лица я и сейчас помню…
Скорость была небольшая, наверное, под шестьдесят. Трасса знакомая, ежедневного пользования. Дамы с Апеннин резво выехали на скутере на шоссе из какого-то бокового переулочка, и только тогда посмотрели на дорогу. Я был уже рядом. Но отъезжать мопедистки не стали, водительницу от страха, видимо, заклинило. Я вывернул вправо, пытаясь объехать неожиданное препятствие. И объехал бы. Но дамочку за рулем некстати расклинило, она рванула вперед. И… затормозила. И опять оказалась передо мной. Уже совсем передо мной. Тормозов не хватало, чтобы не въехать в женщин, положил тяжелый японский прокатный байк на бок… Левую мою ногу он и подмял.
Но это прелюдия. Вся история, которая позволила мне познать на себе медицину дальних стран, только начиналась.
Минут через тридцать на вызов приехала «скорая» из частного госпиталя «Гэлакси», что в Мапусе. Не таратайка какая-то, а типа российских, только поменьше. Пришла пора расставаться с князем Андреем и нашим теперь общим синим небом.
Двое маленьких санитаров-индийцев переложили мое большое, под два метра тело на носилки. Стали поднимать. Санитаров покачивало. «Уронят — не уронят?» Они же маленькие, не настоящие. Не уронили. Носилки положили прямо на пол. Другого места для меня не нашлось. Ехали долго, около часа. Старался (правда, не помню как) не потерять сознание. А вот, кстати, как — в окно смотрел на пальмы. И все ждал — сейчас или… сейчас укусит бешеная боль? Ничего не болело. Ничего не терял. Царапина на пальце беспокоит больше.
Никаких проволочек, никаких ожиданий, дурацких вопросов, анкет — из «скорой» сразу перенесли в приемное отделение. То, что увидел, обрадовало. Сияющая чистотой и светом палата. Белоснежные простыни, прохлада. Яркие софиты. Стол с незадачливым руссишо туристо мгновенно окружили человек десять, не меньше. В основном хрупкие смуглые девушки в белых халатах. Кто-то держал за руку, кто-то успокаивал. Все ободряюще улыбались. Как в рекламном ролике. Доктор Кольвалькар — он хозяин и главный хирург в госпитале — осмотрел ногу и быстренько ее выпрямил. Подправил, потом еще чуть-чуть. Я приобретал прежние очертания. Вот она, замечательная азиатская медицина!
Палата отдельная, большая, светлая. Туалет, душ, плазма на стене, пульт на тумбочке — смотри телек не хочу. Постоянно кто-то приходит. В темно-бордовых костюмах — обслуживающий персонал. В белых — медицинский. Доктор Кольвалькар в своей обычной одежде — черных брюках и коричневой рубашке. «Опрешн», — пообещал он мне. Ну да, перевел я без труда, опрессовка. То бишь гипс, и — свободен.
Уборщица появлялась через каждые десять минут. Тщательно протирала пол в палате, туалет и ванную комнату. Зачем она это делала — встать с кровати я все равно не мог, — понять невозможно. Но такое внимание не раздражало. Регулярно проверяли давление. Ссадины, порезы обработали какой-то красной жидкостью. Один раз. И все потом зажило — без перевязок, бинтований. Классное средство — что-то среднее между зеленкой и йодом. Потом в тамошней аптеке мы несколько таких пузырьков впрок купили. Стоят копейки, а эффект потрясающий. Никаких нагноений даже в жарком и влажном климате Гоа.
Беспокоила только одна медсестра. Она регулярно заходила в палату и таинственным шепотом спрашивала на своем английском: «Дид ю до, Юрий?» Типа вы там что-то сделали? Сначала говорил, что не сделал, потом решил выяснить с назойливой дамой отношения. Прямо так ей и сказал — мол, я не Юрий, а Вадим. Медсестра смущенно улыбнулась. И тут до меня, болезного, дошло, что она не про Юрия говорила, а намекала, как могла, на «ури». На то, чтобы я сдал, пардон, мочу на анализ.
Питание было устроено так. В палату заходил юноша, показывал мне меню ресторана или столовой при госпитале — я выбирал. Ничего замысловатого и ничего вкусного. Жареная сухая рыба, какие-то супы, напитки. Но стоило страшно дешево — рупий на двести можно пообедать и поужинать. Аппетит, как ни странно, не пропадал. Ну, еще что-то, само собой, надо было дать юному кормильцу за услуги.
Вечером в очередной раз пришел Кольвалькар. Уточнил, что все анализы и давление в норме и что «опрешн» состоится завтра рано утром — в шесть часов. Я, благодарный и зависимый, вежливо кивал головой. Засыпалось легко и сладко.
Но внезапно меня прострелила страшная мысль. Что «опрешн», вовсе не придуманная мною опрессовка, гипсование. Что у индусов, как я уже лично убедился, свой английский. Хинди-инглиш. И «опрешн» — это на самом деле «оперейшн», то бишь операция. А я ведь ничего не спросил, например, про пластину, какой развалившуюся кость должны, по идее, скреплять... Из какого она металла, какого качества, не вторичная ли… Вообще ничего, убогий, не спросил. Тьфу! Ну и ладно…
Операционный блок был самый современный. Словно из фильма. Поэтому в подробности вникать не буду. Расписываться за последствия анестезии никто не заставлял… И сама анестезия особая. Без уколов. Дали какие-то таблетки, какой-то напиток — и до свидос.
Выписали меня на третий день, то есть на следующий после операции. Кольвалькар долго жал руку — все, мол, хорошо, и большой палец на поломанной ноге уже шевелится. Стоило это все, если перевести рупии, около тысячи с чем-то долларов… Заплатили наличными, поскольку были какие-то проблемы со страховкой.
Душила злоба — почему со мной? Почему вот так, на ровном месте? Это все надо было срочно вычеркнуть из жизни, забыть. Я даже передвигаться сразу стал без костылей и ходунков. К морю, пляжу, по песку шаркал с бамбуковой палочкой в руках. И грустно сидел, глядя на закатный «тач-даун».
До отлета в Москву еще оставались дни, и раза два я еще приезжал в госпиталь на перевязку. Сам — на мопеде, при гипсе. Злость — великий мотиватор. Каждый раз проезжая мимо того треклятого места. Пытаясь вспомнить, что было, и памятуя, конечно, про князя Андрея. Шов, как я увидел во время перевязок, был соединен не веревочками, а специальными металлическими скрепками. По мере заживления шва их снимали. Удобно.
Кольвалькар на прощание написал письмо для служб аэропорта — что, мол, был перелом, перевязки и все такое. Что не помешало индийским погранцам проверить со всей тщательностью мою укутанную бинтами и гипсом ногу. Да ладно…
Два месяца я потихонечку ходил по подмосковным дорожкам. Все бы ничего, но не спадал отек. То есть днем был, а к вечеру опухшая нога вроде бы приходила в форму. К врачам пока не обращался. Тем более, что мы собрались лететь на Лазурный Берег Франции… Все началось вечером, в кафе, в Ницце. Внезапный жар, дикая слабость.
В гостинице рассмотрел себя внимательно. Нога опухла, густо покраснела. Температура под сорок. Начиналось заражение крови, чего мы тогда до конца не осознавали. В ближайшей аптеке купили антибиотики — какие продали без рецепта. Я еще наивно рассчитывал на себя. Попросил отвезти на пляж — решил полежать под солнцем, чтобы вылечить озверевшую кожу. Подробности? Лежак за сорок евро до заката и бутылка вина за пятнадцать евро.
По совету знакомых поздно вечером поехали в Монако, в госпиталь принцессы Грейс. Мол, лучший в округе. Легкая очередь, кабинеты, напичканные медоборудованием — куда там индийцам. И обещание — подберем необходимые антибиотики и за четыре дня излечим. Плата по договору — 806,85 евро в сутки. Всего-то… Палата — поскромнее, чем в Мапусе — на двоих. И потеснее. Мой сосед из села Турби, что расположено в горах над Монако. Мучился животом и всю ночь стонал. Я был как кремень, хотя температура не падала. Русские не сдаются.
Утром медсестра записала в электронный планшет все мои пожелания на завтрак, обед и ужин. Что приносили, уже не помню, но помню точно: было вкуснее, чем в «Гэлакси». Таблетки давали регулярно. Днем провели «атомную» томографию и показали готовые цветные снимки. Вся нога, особенно возле соединяющей сломанную кость пластины, горела ярким красным цветом. Капут без двух минут.
Еще через день монакские врачи как бы между делом заявили, что ничего не могут сделать. И? «Перевезем в госпиталь в Ницце — там, наверное, сделают операцию. Таких хирургов в Монако нет». И еще сказали, что у их коллег есть врач, который говорит по-русски. Какую операцию, зачем — понять невозможно. Но я уже подозревал, что вся гадость в организм пришла от соединительной металлической пластинки, которую надо срочно удалить.
Днем приехала «скорая» из Ниццы, санитары поместили меня на носилки — и на выход. Я громко стонал (военная хитрость), опасаясь, что «грейсовские» остановят и станут требовать с меня деньги, коих все равно не было. Никто и близко не подошел. Тихо, интеллигентно избавились от полумертвого пациента.
По дороге медбрат поинтересовался, есть ли у меня страховка. Я покачал головой. «Тогда нужно заплатить за перевозку наличными». Посоветовавшись со товарищи, он начал выговаривать сумму. Новый страх прилип к моему измученному телу — в шортах была заначка всего в сто евро. Надо отдать сто десять. Но сошлись на ста. Спасибо и на том, медбратья-разбойники.
Госпиталь «Сен Рош» (Saint Roch) в Ницце встретил абсолютно пустым приемным покоем. Никому не было до меня никакого дела. Потом и далеко не сразу, видимо, убедившись, что помирать я пока не собираюсь, пришла девушка в белом халатике. Сказала, что она практикантка, мой английский не понимает. Говорит только на французском. И заодно сообщила, что градусника у нее нет, антибиотиков — тоже. Вот и все.
Через час меня отвезли в отдельную палату, большую, с подтеками на стенах. Предупредили — надо ждать врача. Оставалось только размышлять: типа быть или не быть. Вдруг открылась дверь моего туалета, и в палату залетел небритый мужик. Чего-то буркнул и опять исчез за дверью. Значит, не грабитель и не засада. А что тогда? Потом оказалось, мой санузел совмещен с соседней палатой…
Врач появился ближе к ночи. По-русски он точно не говорил. Осмотрел ногу, согласился, что надо извлекать железку. Но вряд ли он сможет это сделать, потому как вздувшуюся, превратившуюся в тряпочку кожу ноги невозможно после операции зашить. Но может быть… Я, как мог, убеждал. И выбора-то не оставалось. Помню, даже кричал: «Вив ля Франс, вив Наполеон!» Бред полный.
Оставшись опять в одиночестве, стал размышлять о бегстве. Закажу такси. До выхода из госпиталя меня довезут на каталке. Аэропорт рядом. Билет мне обещали заказать в Москве. Но сам аэропорт большой, с такой ногой я никуда не добреду. А в Москве? Пока найдут больницу, пока дождусь операции. Не дождусь…
Обуреваемый очередным приступом отчаяния, я стал придумывать рифмы к слову Ницца. Доминировала одна, не самая правильная. «Приехать в Ниццу, чтобы напиться…» Хотелось.
Зашла, прервав мои поэтические изыскания, дежурная медсестра и неожиданно пообещала: «Операция будет завтра». Спасибо Бонапарту? И вдобавок предложила померить температуру. Как ни странно, она держалась, если сравнивать с последними измерениями в Монако, на одном уровне. Примерно 38. Не повышалась. Антибиотики от «Принцессы Грейс» и забота тамошних медиков затормозили заразный процесс.
Утром я категорически отказался от предложенного завтрака. Если съем, то под этим предлогом возьмут и отменят операцию. А на нее только и была надежда. Утро тянулось бесконечно. С помощью табуретки доковылял до ванной комнаты и, как мог, умылся… Потом так же бесконечно тянулся день. Примерно в семь вечера появилась изящная француженка-медсестра и повезла меня по этажам к операционному блоку. Лифты, ступеньки, переходы — как она справлялась, не понимаю…
…И еще помню окровавленную железку, которую мне показал хирург, перед тем как выбросить ее в ведро. Финита ля комедия. И большое мерси хирургу Бернару.
Со следующего утра начались настойчивые расспросы, где я живу во Франции, есть ли у меня страховка и деньги. Я честно и очень скромно отвечал, что живу сейчас в госпитале и более нигде, что страховки и денег нет. Что никого из знакомых и близких тоже нет. Все, объяснял, разъехались согласно купленным билетам. Но супруга вот-вот должна привезти из Москвы валюту.
Местные расценки были самые крутые — 1400 евро за сутки. Примерно в два раза дороже, чем в Монако, и в пять раз, чем в Индии. Правда, и на этот раз в стоимость было все включено. И лекарства, и еда, и проживание с мылом и туалетной бумагой, и операция.
Супруга честно отдала все долги до последней еврокопеечки назойливой бухгалтерше госпиталя. Проклятый капитализм. И уже когда выкатывались из клиники, появился тот самый русскоговорящий врач.
— Заплатили?
— Заплатили…
— А могли бы по французским законам и не платить, так как в госпиталь вас привезли на «скорой».
Эх, дядя, где ж ты был полчаса назад… Ну, бухгалтерша, ну…
По дороге купили инвалидную коляску за 400 евро и поехали в русский православный собор Святого Николая в Ницце, построенный на деньги тезки чудотворца, последнего русского царя. Надо было обязательно поставить свечку. Железную калитку, за которой начиналась территория храма, перед самым нашим носом закрыл на ключ местный священник. Он был категоричен, несмотря на мольбы калики-странника из далекой Московии.
- В храм уже нельзя. Пе-ре-рыв.
- А разве бывает перерыв у Бога? — негодование распирало мою прооперированную, израненную плоть и душу. Калитка отворилась.
Чтобы попасть в собор, надо было еще преодолеть кучу ступенек… Об инвалидных колясках старорежимный архитектор не подумал. Я вывалился на асфальт, сел на попу и спиной к храму (прости, Господи!) стал подбрасывать себя — от ступеньки к ступеньке — вверх.
Начиналась новая жизнь…