— Моя мать меня родила, когда на зоне чалилась. Поэтому я с самого рождения по понятиям живу, за мной косяков не водится.
На самом деле все это звучит так: «Мая мать миня радила, када на зони чалилась... Паэтому я с самава ражденя па панятиям живу, за мной касиков не водица».
Конкретный и авторитетный детдомовский пацан Серега проводит «политинформацию» для домашних лошар, которых занесла нелегкая чалиться отдыхать в летнем лагере с Серегой в одну смену. Серега нарочито приблатненно тянет слоги, сглатывает окончания, цедит сквозь зубы.
Летний лагерь на краю депрессивного города в Ярославской области, 300 км от Москвы.
Большинство домашних детей в августе едут отдыхать с родителями на море, поэтому третья смена — «сиротская», путевки в основном распределяются через органы соцзащиты по детским домам и малоимущим семьям.
В советское время почти весь город работал на оборонку, и после развала «совка» 70% остались без работы. Начались массовое обнищание, алкоголизм, наркомания. Дети сначала становились безнадзорными, потом — беспризорными, выживали кто как умел. Жили в подвалах, еду добывали на помойках, воровали или попрошайничали. Вместо одного детского дома за несколько лет появилось шесть.
На фоне всеобщей нищеты рабочих, учителей и врачей эталоном успеха и материального благополучия стали местные бандиты. Неудивительно, что членство в «бригаде» стало образом успешного будущего для большинства мальчиков города. У девочек выбор был тоже невелик: либо удачно выйти за «братка», либо стать проституткой. Ну не в учительницы же идти! После дефолта 1998 года на зарплату учительницы можно было два-три раза сходить в кафе. Немаленький (250 000 человек) промышленный город выживал, высаживая картошку где только можно.
Такой расклад был почти двадцать постсоветских лет. Только с начала десятых годов постепенно стали появляться какие-то социальные альтернативы.
Однако продолжилось это недолго, с 2013-го все опять пошло вразнос.
Таких депрессивных городов, городков, ПГТ, поселков и сел по России-матушке — тысячи. И картину соблазнения малолеток — не только сиротских, но и домашних — «прелестями» «успешной» криминальной карьеры можно встретить повсюду.
Новое неформальное детское сообщество — АУЕ (один из вариантов расшифровки «арестантский уклад един») по своей сути, по содержанию (но не по форме!) — ничего принципиально нового в себе не несет.
Не только в лихие 90-е, но и в советское, и досоветское время такое явление было. Даже статья соответствующая имелась в советском уголовном кодексе: Статья 210, УК РСФСР, «Вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность». Кстати, до пяти лет можно было схлопотать.
Почему же преступники шли и продолжают идти на такой риск? Потому что дети и подростки — пластичный человеческий «материал», из которого легко формируется орудие криминального промысла. Руками детей преступники делают то, что пришлось бы делать самим. Дети и подростки вызывают меньше подозрений, а если попадутся, то их ответственность перед законом почти нулевая.
Почему же последнее время столько говорят об АУЕ? Потому что это совершенно новая форма организации криминального «бизнеса», с использованием современных информационных технологий. Банды малолетних преступников формируются и управляются дистанционно, через социальные сети.
В ВКонтакте, Одноклассниках создаются закрытые группы, которые по сути своей — банды, или, можно сказать, ОПГ, только не из взрослых, а из подростков.
Целью создания таких «банд» является извлечение криминальных доходов. Деньги добываются чаще всего с помощью своеобразного «рэкета». Одни подростки «прессуют» других подростков, вымогая у них деньги якобы «на общак». Организаторы, «кукловоды» — взрослые преступники, остаются в тени. Иногда «кукловоды» рулят бандой вообще из мест лишения свободы.
Казалось бы, много ли денег можно «выдоить» у малолеток? Да, немного: 20–30–50–100 рублей в месяц. Однако когда «доят» сразу целую школу с тысячей учащихся, то набегает прилично и регулярно.
Дети-сироты, воспитывающиеся в детских домах, являются легкой добычей таких «стервятников». Так как большинство таких детей из неблагополучных семей, они своей средой уже адаптированы к подобному «арестантскому укладу», охотно откликаются на «базар по понятиям», «ведутся» на «заманухи» и «разводки» (если по-русски: поддаются криминальным соблазнам и манипуляциям).
Для детдомовца стать «проводником» кукловода — это способ повысить самооценку. Но, даже если подросток не хочет «вовлекаться», однако попал в поле зрения «вербовщиков», шансов ускользнуть у него нет! Даже домашнему ребенку, с нормальными родителями, готовыми прийти на помощь, будет трудно отбиться, если эта зараза уже пустила корни в школе. Ведь технологию придумывают не дети и подростки, технологию придумывают серьезные преступники, умеющие психологически подавлять и «ломать» взрослых, самодостаточных мужчин.
И опять же, когда действует организованная группа, у одиночек нет шансов. А общество у нас атомизировано.
С подростковыми бандами даже полиция справиться не может.
Все вышеизложенное можно было бы списать на подростковый романтизм, бурление гормонов, просто очередное поветрие, но!
Огромная опасность данного явления состоит в его организованности, системности, массовости и идеологической токсичности.
Если проанализировать информацию из открытых источников, то можно заметить, что в основном сообщения о криминальных инцидентах, связанных с АУЕ, в основном поступают из Забайкальского края, из Читинской и Иркутской областей. Это вовсе не означает, что в других регионах этого нет. Когда случаются подобного рода эксцессы, а случаются они чаще всего в учреждениях системы образования, руководство этих учреждений прилагает все силы, чтобы информация о произошедшем не вышла за их стены.
Особенно закрытыми в этом плане являются сиротские учреждения. Наивно полагать, что при каждом моем посещении детского дома или интерната директор бросается ко мне на грудь и начинает рыдать, жалуясь на засилье АУЕ. От детей мы (благотворители и добровольцы) тоже ничего услышать не можем, так как сотрудники сиротских учреждений стараются минимизировать наше общение с воспитанниками, и в любом случае, если и допускают такое общение, то только под своим жестким контролем, чтобы дети не сболтнули лишнего. Директор детского дома или интерната для сирот является законным представителем и опекуном своих воспитанников, и полностью распоряжается их судьбой.
Как же тогда узнать, что происходит за закрытыми дверями детских домов?
А вот этим и занимался, и весьма успешно, предыдущий детский омбудсмен Павел Астахов. Никогда не думал, что буду публично его хвалить, потому что он мне никогда не нравился. Собственно, раздражал он многих, поэтому петиция за снятие Астахова собрала 150 000 подписей. Астахова сняли. Однако, несмотря на то, что лично мне персона Павла Астахова не была симпатична, я считаю, что он вполне соответствовал занимаемой должности, в отличие назначенной после него попадьи Анны Кузнецовой.
Почему Павел Астахов соответствовал должности детского омбудсмена, а Анна Кузнецова — не соответствует?
Представьте себе: нам нужно возить уголь из шахты. Для этого хорошо бы иметь «БелАЗ» (грузоподъемность 400 тонн). «БЕЛАЗа» не нашли, дали «КамАЗ» (грузоподъемность 20 тонн). Народ негодует: «КамАЗ» типа «мало поднимает», а пиарится, как «БелАЗ». Ну что? Кремлевские парни решили «приколоться»: убрали «КамАЗ» и поставили «Ладу-Калину» (Анну Кузнецову). Машина, может быть, и не плохая, только для наших целей не годится.
Если от аллегории перейти к реальности, то детский омбудсмен — «расстрельная должность». В России права детей (не только сирот) нарушаются на каждом шагу. На такую должность нужно ставить волкодава, человека с хорошим юридическим образованием, зубастого, искушенного в бюрократических схватках, жесткого, энергичного, умеющего держать лицо.
Всеми этими качествами обладает Павел Астахов и не обладает Анна Кузнецова.
Но одна из самых главных претензий к Кузнецовой — она немобильна. Многодетная мать (шесть детей, из которых половина — малолетние) не стремится выезжать далеко от Москвы. Астахов же за время своего омбудсменства лично посетил около 1100 сиротских учреждений! Даже я столько детдомов и интернатов не объехал!
При этом сироты в этих учреждениях (после его посещений) знали, куда обращаться, если над ними кто-то будет издеваться. В каждом таком детдоме и интернате висела доска с портретом Павла Астахова, телефоном его приемной и памяткой-инструкцией, что делать и куда обращаться воспитанникам в случае необходимости.
Это, я вам скажу, огромнейшей важности дело — когда сироте есть у кого искать защиту.
А к нынешней «госпоже омбудсменше» обращаться бесполезно, практика неоднократно это показала.
А ведь в нашей истории с распространением по территории России заразы АУЕ детский омбудсмен мог бы стать тем «доктором», который искоренит эту «инфекцию». Но для этого нужно лично ездить по детским домам и интернатам, да и по обычным школам в проблемных регионах, разговаривать с детьми за закрытыми дверями — тогда дети будут откровенны, хотя бы часть из них. Но, к сожалению, на должность омбудсмена вместо «волкодава» поставили «болонку». И преступникам теперь раздолье!
По сути «уркаганы» (еще один вариант расшифровки АУЕ: «арестантско-уркаганское единство») навязывают вашим детям свою систему ценностей, свою систему воспитания, свои законы.
Вашим детям — а значит, и вам.
Когда дети, воспитанные урками, вырастут, они всю страну превратят в АУЕ — арестантское уркаганское единство.