От нечего делать я раскрыла альбом и замерла: картины — не оторваться. Оказалось, что в «Русском музее» к 175-летию со дня рождения проходит выставка Верещагина. И я решила тряхнуть стариной и на один день, студенческим методом — ночным поездом туда, ночным поездом обратно, — слетать в Петербург на эту выставку. А знакомый добавил: если не были, зайдите еще в Музей блокады Ленинграда.
Вот я и поехала.
■ ■ ■
Начнем с того, что я впервые в жизни увидела картины, написанные на восточные сюжеты, без сахарного налета. Пламенное увлечение Востоком началось в Западной Европе в середине ХIХ века. И множество стихов, романов и картин романтиков были так пресыщены сусальностью, что подлинного Востока за ней было не разобрать.
Василий Верещагин родился в 1842 году — нет, не в Европе, а в самой что ни на есть российской глубинке, в Череповце. Небогатые родители не хотели, чтобы мальчик, который с детства увлекался живописью, стал художником. Поэтому в 9 лет они отдали его в Царскосельский малолетний кадетский корпус, а потом — в Морской кадетский корпус. Он был первым учеником в классе, но после короткой службы в 1860 году вышел в отставку и поступил в Императорскую академию художеств.
Как и следовало ожидать, академическое обучение с заевшей его классической ржавчиной студенту Верещагину вскоре опостылело. И, несмотря на то, что в 1862 году совет академии даже наградил его серебряной медалью, в 1863 году Верещагин «берет отпуск», покидает академию и уезжает с художником Львом Лагорио путешествовать по Кавказу. Потом преподает рисование в частных школах Тифлиса, а вскоре уезжает в Париж и поступает учеником в мастерскую знаменитого живописца Ж.-Л.Жерома.
Жан-Луи Жером был одним из самых ярких художников-ориенталистов, много раз бывал в Египте, в Турции, в Иерусалиме. Из всех путешествий Жером привозил диковинную восточную утварь, ткани, посуду, потом блестяще писал экзотические жанровые сцены — судя по всему, именно у него Верещагин всерьез заразился интересом к странам восточных сказок.
Спустя полтора года Верещагин возвращается на Кавказ, где с утра до ночи работает с натуры. Сказки не увлекли — увлекла сказочная красота природы и лица людей, жанровые сцены, то есть другая жизнь с ее подлинным цветом и запахом.
В августе 1867 года Василий Верещагин поступает на службу в распоряжение туркестанского генерал-губернатора и командующего Туркестанским военным округом генерала К.П.Кауфмана. Он должен был состоять художником при Кауфмане и живописать историю присоединения Средней Азии к России. В сентябре он отправился в Туркестан, весной 1868 года был командирован для этнографических исследований в Сырдарьинскую область. Однако вскоре становится известно, что побежденный эмир бухарский собирается возобновить военные действия против России. 3 мая он прибыл в Самарканд, в качестве секретаря принял участие в мирных переговорах с бухарскими послами, а уже в начале июня принял героическое участие в обороне Самаркандской крепости.
За отчаянное мужество в августе 1867 года Верещагин был награжден Георгиевским крестом 4-й степени. До конца жизни он презирал ордена и награды и до конца жизни с гордостью носил только этот крест.
И все это время он писал.
На выставке в Русском музее можно увидеть первые работы Верещагина, посвященные войне. Это «После удачи» — картина, на которой изображен азиатский воин с головой убитого русского солдата, и «После неудачи», где русский солдат не спеша раскуривает трубку возле тел убитых противников.
В воспоминаниях о туркестанской компании он писал: «Ужасны были тела тех нескольких солдат, …головы которых были глубоко вырезаны из плеч, чтобы ничего, вероятно, не потерять из доставшегося трофея. Солдаты кучкой стояли кругом этих тел и решали, кто бы это мог быть — «Сидороу или Федороу» — и только по некоторым интимным знакам на шее земляки признали одного из них. Известно, что за каждую доставленную голову убитого неприятеля выдается награда, преимущественно одеждой, и это не в одной Средней Азии… Этот случай дал мне также тему для небольшой картины, представляющей собирание в мешок голов убитых неприятелей…»
На картинах с головами нет слов, а почему-то ясно, как люто художник ненавидит войну. И с натуры он работал в том числе и для того, чтобы люди, все равно откуда, азиаты или русские, сами поняли, какая это катастрофа. Ни романтики, ни героизма — только кровь и смерть.
И тогда совсем другими глазами видишь «Апофеоз войны», эту страшную гору черепов с воронами, которым уже нечем поживиться, потому что черепа представляют собой одни лишь кости. Это картина из серии «Варвары», написана в 1871 году и «посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим. Эта картина исторически верна: Тимур или Тамерлан, заливший кровью всю Азию и часть Европы и считающийся теперь великим святым у всех среднеазиатских магометан, везде сооружал подобные памятники своего величия. В новейшие же времена голова знаменитого немецкого путешественника Шлагинтвейна также попала, судя по среднеазиатским рассказам, в подобную гору черепов», — писал Верещагин.
Глядя на эту картину, я сразу вспомнила террористов, которые показывали всему миру, как они отрубают головы неверным. Время летит, и вот уже смерть показывают в режиме реального времени, а я стояла и думала, что одежда та же, и те же страшные лица убийц, и тот же невыразимый ужас на лицах тех, кого сейчас убьют. И от этого картина Верещагина сказала мне теперь куда больше, и оказалась точно вчера написанной, и ужас нисколько не прошел.
Из картин, написанных во время двух путешествий в Туркестан и при обороне Самарканда, получилась грандиозная «Туркестанская серия». Многие картины были написаны в Мюнхене. В качестве художника-любителя (это термин того времени) Верещагин представил работы из «Туркестанской серии» в экспозиции Русского художественного отдела на Лондонской выставке. Там была выставлена и картина «Апофеоз войны». Под впечатлением от картин «художника-любителя» Верещагина Владимир Стасов публикует первые отзывы о них. Одним из первых он отметил, что для Верещагина позиция автора, который ненавидит войну, важнее, чем художественное мастерство.
А мастерства Верещагину было не занимать. Илья Репин сказал о нем: «Верещагин в высокой степени грандиозное явление в нашей жизни. Это государственный ум, он гражданин-деятель. И как гения, сверхчеловека, его невозможно отнести к какой-нибудь определенной специальности…»
Государственный ум Василия Верещагина, с точки зрения посетителя выставки в Русском музее в 2017 году, то есть, например, моей, больше всего выразился в том, что, прославляя победы русского оружия, он обошелся без пафоса, столь характерного для подобных работ в любые времена. Точней, он почти демонстративно вместо казенного восторга показывает, из чего состоит война, и какова ее цена. При этом он так виртуозно воспроизводит детали, что «напишите книг, сколько хотите, не вызовете такого впечатления, как одна такая картина», заметил художник Иван Крамской. Он имел в виду ныне всемирно знаменитую картину «У дверей мечети», на которой изображена величайшая мусульманская святыня — мечеть Хазрет-Ясави.
Меня на этом полотне, которое можно рассматривать несколько часов, кажется, больше всего поразило даже не виртуозное изображение орнамента, украшающего дверь, а грязный отпечаток ладони на стене мечети, куски отбитой штукатурки и халаты нищих.
На картине «Тамерлановы ворота» изображено красивейшее ущелье, прямо дух захватывает. Ни людей, ни оружия там нет, только мирно пасущиеся верблюды. А «на скале, по левую руку этих натуральных ворот, прикреплена доска с надписью в память сраженья, происходившего здесь между узбеками и кипчаками; оно было до того свирепо, что, говорят, волны протекающей тут реки сделались красными от крови сражающихся».
Картины «Туркестанской серии» имели колоссальный успех и в Европе, и в России. А в 1874 году они были выставлены в Петербурге. И многие обвинили Верещагина в отсутствии патриотизма и сочувствии врагу. Вот понимаете, нет пафоса — нет патриотизма. Щеки не надуты, вместо этого — неприкрытый ужас смерти, стало быть, не патриот. Оказывается, не мы это придумали, это было всегда.
Потом Верещагин два года прожил в Индии, ездил в Тибет, затем приехал в Париж. От картины «Мавзолей Тадж-Махал» невозможно оторваться, как и от лазоревого неба над Гималаями, от цветущих в долинах роз…
В 1877 году, узнав о начале Русско-турецкой войны, Верещагин уезжает из Парижа и направляется непосредственно в действующую армию, где причисляется к составу адъютантов главкома Дунайской армии. Мог бы сидеть в Париже, пить на бульварах кофе и писать свои волшебные картины — вместо этого в июне, будучи наблюдателем на борту российского миноносца «Шутка», был ранен в ногу. Сквозное ранение бедра едва не свело его на тот свет, но он был настоящий богатырь и выздоровел.
Потом были путешествия по Сирии и Палестине, а в 1894 году Верещагин объехал весь русский Север, был на Пинеге, на Двине, на Белом море и посетил Соловки. Картины получились щемящие и прозрачные, как холодная вода.
Неутомимый путешественник в 1901 году отправился на Филиппины, оттуда на Кубу, потом в Японию. Японские картины — это цветы, старинные храмы и незнакомые прежде лица. Если дашь себе труд всмотреться в них, возникает ощущение, что получил послание от художника: в каждом уголке земли свое солнце, свои боги и свои обычаи, постарайся их понять, и в награду за это старание в конце концов поймешь, что все мы — неразумные и неблагодарные дети одной на всех земли и одного на всех солнца.
28 февраля 1904 года, после объявления о начале Русско-японской войны, Верещагин уезжает из Петербурга в действующую армию на Дальний Восток. 31 марта он погиб в Порт-Артуре при взрыве флагманского броненосца «Петропавловск», которым командовал адмирал С.О.Макаров.
■ ■ ■
Я ходила по выставке и думала о том, что в детстве у меня и моих сверстников украли художника Верещагина, который застрял в памяти как автор «Апофеоза войны» и только. Вот что может сделать с человеком один неправильно написанный учебник.
А Верещагин еще полтора столетия назад показал нам людей Востока, которые сейчас появились у нас и во всей Европе, и мы не знаем, как себя вести. Я поймала себя на том, что разглядываю изумительную картину «Хор дервишей, просящих милостыню. Ташкент», и среди них вижу таксистов, строителей и продавцов, работающих в Москве. И босых оборванцев с картины «Политики в опиумной лавочке, Ташкент» я тоже видела в Москве, и все их видели, это они вдесятером снимают крошечные комнаты и каждый заработанный рубль отправляют в тот самый Ташкент.
Я вышла на улицу и поняла, что спустя почти полвека мне вернули украденное у меня сокровище, картины Василия Верещагина. Эти картины рассказали мне о жизни и смерти, о гордости и глупости, о восточном солнце и северном сумраке все, чего не сумели вколотить в сознание казенные мудрецы.
■ ■ ■
А потом я поехала на Английскую набережную.
Там, в доме 44, в особняке Румянцева находится Музей блокады Ленинграда. И неисповедимыми путями этот музей оказался естественным продолжением моего путешествия, хотя, казалось бы, где Верещагин, а где блокада?
Ответ такой: в Петербурге. И все это вместе — про войну и про мир. Про войну, на которой кто-то зарабатывает на чужой крови, и про мир, который мало кто ценит, быстро забыв про войну.
Знаете, оказалось, что это главный музей моей жизни.
А в нем — главные страницы моей жизни, девять листочков из блокнота 12-летней Тани Савичевой, которая умерла 11 июня 1944 года.
Таня была дочерью пекаря и белошвейки, которая работала в Ленинградском доме моды. Ее отец умер до войны, и мать как могла тянула семью с пятью детьми. И на фотографиях видно, как их гнездо было украшено чудесными вышивками матери, как там было уютно и надежно.
На девяти листочках написано, кто когда умер.
Первый лист: «Женя умерла 28 декабря в 12 часов утра 1941 г.»
Второй лист: «Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г.»
Третий лист: «Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.»
Четвертый лист: «Дядя Ваня умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г.»
Пятый лист: «Дядя Леша 10 мая в 4 часа 1942 г.»
Шестой лист: «Мама 13 мая в 7.30 час. утра 1942 г.»
Седьмой лист: «Савичевы умерли».
Восьмой лист: «Умерли все».
Девятый лист: «Осталась одна Таня».
Женя умерла прямо на заводе во время рабочей смены.
Таню нашел специальный санитарный отряд и вместе со 140 истощенными детьми отправил в Горьковскую область, в поселок Шатки. Но она не смогла оправиться после пережитого и умерла, так и не узнав, что сестру Нину спасли и вывезли в тыл. В 1945 году она вернулась домой и среди голых стен разрушенной жизни нашла блокнот с Таниными записями.
После тяжелого ранения спасли и брата Мишу.
Такого музея на земле больше нет. Только петербуржцы могли сохранить все это, собрать и показать так, как благоговейно позволяют пройти в комнату, где только что умер очень близкий человек, и душа его еще не покинула этот мир.
А еще есть фотография маленькой девочки, которая сидит у тела только что умершей матери. Зима, лютый холод. Про глаза говорить нечего — нет на свете таких слов. Я просто подумала, что если девочка уцелела и у нее выросли волосы, то они сразу были седые.
Я вернулась домой и долго грелась, сжимая в руках стакан горячего чая. И так и не согрелась.