Бретер по натуре, он устроил дуэль с депутатом Уваровым и ранил его. Это уголовное преступление. Суд проявил снисхождение, но все-таки приговорил к нескольким неделям тюрьмы. Император Николай II своей властью сократил срок, чтобы Гучков как возможно быстрее приступил к исполнению обязанностей председателя Думы.
Современный исследователь поражен: «Удивляет позиция верховной власти. Гучков доставляет сильные неприятности властям. Казалось бы, удобный повод «свести с ним счеты». Но нет! Какая-то публичная демонстрация отсутствия политической воли».
Сегодня подобное отношение к оппоненту воспринимается как слабость и глупость. А Николай II считал невозможным уничтожать тех, кто думает иначе: оппозиционеры — такие же патриоты России.
Гучков благородства императора не оценил. Он был среди тех, кто вынудил царя отречься. В марте 1917 года получил желанный пост военного и морского министра.
Саботаж в армии
Свергая Николая II, герои Февраля предельно упростили ситуацию: во всем виновата слабая и предательская власть. Вместо поиска сложных решений — одно простое: сменить власть! Как удобно все свалить на козни врага и снять с себя любую ответственность за происходящее в тылу и на фронте.
А крестьяне в серых шинелях охотно подхватили эту простую и понятную мысль! Только они не удовлетворились одним только императором. Выплеснулись копившиеся веками обиды. Врагами стали богатые и преуспевшие. Счет был предъявлен всему правящему классу, истеблишменту, образованным слоям. Требовали низких цен, наказания богатых, «черного передела» земли. Временное правительство не могло это исполнить и было сочтено слабым правительством. А со слабыми не считаются.
Образованный слой, русские европейцы жаждали социальных перемен — свободы и равноправия. Из подданных — в граждане. Ради этого вели борьбу с устаревающей царской властью. Это борьба могла увенчаться успехом путем компромиссов, уступок, эволюции. Но не хватило ответственности! В феврале семнадцатого сломали власть — вместо того, чтобы кропотливо улучшать жизнь. Спешили разрушить старый порядок, а уничтожили порядок как таковой. Хотели обновить Россию, а стали ее могильщиками.
Одним из первых неудачу Февраля осознал военный и морской министр Временного правительства Александр Гучков.
«В первые же дни после революции, — вспоминал он, — я почувствовал, как быстро стал разлагаться аппарат управления и самого центрального военного ведомства, и командования на фронте… Еще солдаты не разложились, а генералы разложились».
Долгая и кровопролитная война разрушила российскую армию. С лета 1914 года мобилизовали пятнадцать миллионов человек. Из них около тринадцати миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать. Николай II вступил в Первую мировую, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а солдаты думали о другом: раздадут им после войны землю или нет? Никакие иные ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых жены жаловались на дороговизну, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью…
Отрыв от земли, хозяйства и семьи для крестьянина невыносим. И невыносима была машинизация войны: пулеметы, дальнобойные артиллерийские орудия и особенно самолеты. Невидимые орудия смерти разрушали не только тела, но и психику солдат. Сначала сотни, тысячи, потом сотни тысяч становились инвалидами, не потеряв ни единой капли крови. Парализованные, утратившие координацию движений, слепые, глухие, немые, страдавшие тиком и тремором… Страх перед жизнью в траншее, перед артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха, перед танковыми атаками врага породил страстное стремление бежать из окопов.
Солдаты жаловались в Петроградский совет:
«Мы не в силах стоять против такой механической и машинной бойни. Мы уже потеряли свое здоровье, испортили нашу кровь. Во сне снится, что летит снаряд или аэроплан, и вскакиваешь, кричишь».
Массовое дезертирство свидетельствовало о том, что крестьянин не справлялся с напряжением войны. Повоевали — и хватит! Кто будет пахать? Пора по домам, там ждут хозяйство и семья.
Сразу после Февральской революции начался саботаж войны. Солдаты жаждали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, чрезвычайно медленном передвижении частей, постоянном требовании отвести фронтовиков в тыл на отдых. Комиссары, назначенные Временным правительством, переезжая на автомобилях из полка в полк, уговаривали солдат продолжать войну: победа не за горами! Уговоры помогали все меньше и меньше. Армия теряла боеспособность.
Орел или петух
«Гучков, — писал его коллега по правительству Владимир Набоков, — с самого начала в глубине души считал дело проигранным и оставался в правительстве только для успокоения совести. Ни у кого не звучала с такой силой, как у него, нота глубочайшего разочарования и скептицизма. Когда он начинал говорить своим негромким и мягким голосом, смотря куда-то в пространство слегка косыми глазами, меня охватывала жуть, сознание какой-то полной безнадежности».
Солдаты заявляли о своих правах и требовали к себе уважения. Гучков шел им навстречу. Запретил обращаться к солдату на «ты». Отменил «оскорбительные для чести солдата и вредные для его здоровья» распоряжения. Офицеров лишил денщиков и вестовых. Приказ военного министра №114 разрешал рядовым военнослужащим «курение на улицах и в общественных местах, посещение клубов и собраний, езду внутри трамваев, участие в качестве членов в различных союзах и обществах, образуемых с политической целью».
Одно послабление следовало за другим, ломая привычные устои воинской службы. Солдаты и матросы требовали отменить погоны. 16 апреля Гучков подписал приказ: снять погоны на флоте «в соответствии с формой одежды, установленной на флотах всех свободных стран». 18 апреля — новый приказ Гучкова: «На берегу вне строя отдание чести отменяется. Военнослужащие при встрече могут взаимно приветствовать друг друга, прикладывая руку к головному убору. Это взаимное приветствие, будучи необязательным, зависит исключительно от доброй воли и такта встречающихся».
Как и все, что делало в те месяцы Временное правительство, приказ был половинчатым. Не устроил ни офицеров, считавших, что армия рушится, ни солдат, которые офицеров ненавидели и не хотели их приветствовать ни в строю, ни вне строя. Матросы и солдаты настаивали на отмене воинских чинов и званий.
Военная комиссия, назначенная Временным правительством, составила «Декларацию прав солдата». Она подтверждала право солдата участвовать в политических организациях и ходить вне службы в гражданском. Гучков отказался подписывать эту декларацию. Ему пришлось уйти с поста министра.
Дела в армии можно было наладить, считал хорошо знавший его человек, «если бы военное министерство возглавлял человек открытой, веселой души, боевой выправки и того особого, непередаваемого очарования, за которое солдаты спокон веков именуют любимых начальников «орлами». Гучков «орлом» не был. По своей внешности он был скорее нахохлившимся петухом».
Бить всех подряд!
«Как гром среди ясного неба: отказался от обязанностей военного министра А.И.Гучков, — записал в дневнике современник. — Уж если он, которому доступны все тайны войны, пришел в отчаяние от настоящего положения, то кто же теперь будет верить в доведение войны до победного конца? Войско сейчас не войско, а орда, живущая и управляемая митингами».
Фронтовики ненавидели тыл, буржуев, торговцев, вообще обладателей материальных благ.
— Бить их всех подряд, — говорили фронтовики, — и большевиков, и меньшевиков, и буржуазию золотобрюхую! Солдат страдал, солдат умирал, солдат должен забрать всю власть до последней копейки и разделить промежду себя поровну!
Первая мировая высвободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы — законы, традиции, запреты — исчезли. С фронта вернулся человек с винтовкой, который все проблемы привык решать силой. Марксисты не зря говорили, что исход дела решат не теракты, не револьверы и не бомбы, а настроения людей:
— Химия взрывчатых веществ не может заменить массы.
Все военные годы в обществе шло накопление агрессивности. Вот как одна из уральских газет писала о настроениях людей:
«Присмотритесь к улице нашего дня, и вам станет жутко. У нее хищное, злобное лицо. В каждом обыденном практическом движении человека из толпы — кем бы он ни был — вы увидите напряженный инстинкт зверя. Никогда еще закон борьбы за существование не имел столь обильных и ярких проявлений в человеческом обществе».
Это предвестье кровавой и тотальной Гражданской войны, которая охватит всю Россию.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:
В 1917 году появился новый тип женщин — самостоятельные и эмансипированные. Они жаждали личного счастья. И заинтересовались политикой.