Выдающийся русский публицист Василий Васильевич Розанов, сам преподававший много лет историю и географию в провинциальных российских гимназиях, считал экзамены благотворнейшей и лучшей частью учебного года. Но не всякие.
Уж не знаю, стоит ли нам гордиться такой впечатляющей преемственностью, но и сто двадцать лет назад аргументы к введению обязательного экзамена по истории были те же, что сейчас, и было их ровно два. Первый — аргумент к усвоению знаний: «уничтожьте проверку занятий, и ученья просто не будет». Второй — аргумент к формированию общей идентичности: «мы на всех поприщах духовной и общественной жизни представляем слабость национального сознания, мы не имеем ни привычек русских, ни русских мыслей, и, наконец, мы просто не имеем фактического русского материала как предмета обращения для своей хотя бы и «общечеловеческой» мысли».
Розанов, впрочем, не полагал возможным думать, что введение ЕГЭ… простите, выпускного экзамена по истории, может решить хотя бы одну из этих проблем. Обязательный экзамен, когда бедный ученик за несколько дней вспоминает все, что изучал (проходил) за несколько лет, — это сущее мучение, «нервная болезнь, обман, подделка». Это ничему не поможет.
А что поможет? Приготовьтесь услышать. Во-первых, надобно сократить программу вполовину — ибо она «сверхобразовательна» и сами господа инспекторы не знают того, что они обязались проверять. Оставшаяся половина может быть разучиваема, как говорит Розанов, «даже до понимания».
Тут я позволю себе вклиниться из века нынешнего. Буквально на днях столкнулась в соцсетях с очередным (не первым, не вторым) плачем преподавателей престижных московских вузов о том, что к ним («даже к нам!») приходят студенты, не понимающие прочитанный текст. Если бы во времена Розанова были проверочные работы, предполагающие выбор ответа из предложенных, он, я думаю, не осмелился бы выразить и тени надежды научить детей пониманию. Самый благонамеренный ЕГЭ может превратиться в заучивание дат и имен — что, наверное, лучше, чем ничего, но, право же, совершенно недостаточно.
Нет, говорит Розанов. Во-вторых, экзамен по истории не должен быть раз в пятилетку. Он должен быть не реже, чем каждый год, а еще лучше — раз в полугодие. И вот тогда в сознании учеников «не образовывались бы печальные и зыбкие туманности фактического знания»… о, эти метафоры, которые никогда не устаревают!
Готовы ли мы обречь своих детей на эту утонченную интеллектуальную пытку? Я охотно ответила бы «да». Я ответила бы «да» не только потому, что мне неприятно, что наши дети могут не знать, кто такие Петр I, Александр Суворов или Юрий Гагарин (хотя да, это неприятно). Но я ответила бы «да» еще и потому, что страшусь представить общество как бы образованных людей, которые не понимают прочитанное. Страшно было бы жить среди таких людей. Пусть учат. Пусть сдают экзамены. Пусть понимают.
Но поможет ли это? Как сделать, чтоб помогло?
У нас часто думают, что стоит заполнить лакуну — ввести новый предмет, сформировать канон, обязать сдавать экзамен, — и тут-то молодые люди небывало разовьются. Педагогическими трафаретками называл это Розанов. «Для всех представляется, что секрет улучшения школы состоит в отыскании наилучшей трафаретки; никому не приходит на ум поднять вопрос о существе самой трафаретки» — ах, до чего же все, что должно быть сказано, было уже сказано когда-то!
Так вот, что у нас за трафаретки? Можно ли ввести обязательный ЕГЭ по истории — и с ним вместе «формирование общегражданской российской идентичности, формирование единого образовательного пространства», на что надеется доктор исторических наук, директор Историко-архивного института РГГУ Александр Безбородов, и я вместе с ним тоже надеюсь?
Начать с того, что прямо сейчас содержание образования не соответствует такому формированию. Вот я держу в руках школьный учебник «Окружающий мир» для 4-го класса. Самое-самое начало изучения истории отечества. Что же читаем?
«Древняя Русь была многонациональным государством. В ее состав входили восточные славяне и другие народы: весь, мурома, водь, чудь, меря, карелы, ижора». Про время Ивана III: «Единое Российское государство было многонациональным. Некоторые народы входили еще в состав Древней Руси. В состав России вошли коми-зыряне, коми-пермяки, ненцы…» И так далее.
Конечно, трафаретка «многонациональность» так часто звучит, что не могла не найти отражения хотя бы и в детском учебнике. Но понимаем ли мы, что применительно к древности не имеет никакого смысла говорить о многонациональности хотя бы уже потому, что оппозиции ему — мононациональности — не существовало вовсе? Мононациональное государство древности представить почти невозможно: Франция и Британия того же времени, что древняя Русь, были собранием разноязыких земель, а Италия и Германия оставались таковыми до XIX века! Да, сегодня многонациональность — наша идеологическая фишка, но насколько она полезна с точки зрения «общей идентичности и общего образовательного пространства»?
А ведь это только одна сторона вопроса: чему учить? Есть вопрос не менее важный: кто будет учить? Ох, сколько печальных страниц исписал Василий Васильевич Розанов о труде учителя! «Труд учителя — умственный, нервный; он и воспитательный, он и учебно-ученый... Учитель за все ответствует; он творит не только урок, но — по всеобщему ожиданию и по своей справедливой и бескорыстной вере — творит и обязуется сотворить и душу ученика, самое восприятие, самое усвоение...»
И кто только не писал об этом в XX веке! Даже у меня на полке — хотя не было цели собрать такую библиотеку — стоит книга Паси Сальберга, подтверждающая, что качество, ответственность и свободное творчество учителей легли в основу «финского чуда», или, например, знаменитая «Жизнь в классе» Филиппа Джексона.
Разумеется, мы всегда далеки от идеала. Но печальная правда заключается в том, что сейчас мы не приближаемся к нему, а удаляемся от него. В 1990-е годы учителя могли не получать зарплату (что недопустимо), но они не могли сказать ученику: «Не сделал? Ну и хорошо, мне меньше проверять». А сейчас — да, запросто. Потому что учителя тоже учатся, и они уже научились, что отчет важнее, чем ученик, а проверки важнее, чем учение.
Так что, если экзамен по истории станет всего лишь еще одной проверкой? Нужен ли нам такой экзамен?
С 1898 по 1917 год в России сменилось десять министров просвещения, в общем, даже понимающих, что «молодежь наша должна снова начать хорошо учиться; нам следует ужаснуться надвигающегося мрака невежества и снова уверовать в единую спасительную силу — в неустанный упорный труд» (цитирую министра А.Н.Шварца по все тому же Розанову). Экзамен по истории, который вновь отложен, может быть свидетельством желания не формально, а глубоко и всесторонне проработать проблему — и тогда мы очень скоро увидим, как это реализуется на практике.
Либо же ничего нового мы не увидим.