Елизавете Николаевне Добровой пятьдесят три года. В силу разных обстоятельств, будучи в браке, она не родила ребенка. Однако всю жизнь мечтала стать матерью. Кроме того, всю жизнь она проработала в школе, руководила школьными волонтерскими отрядами и ездила добровольцем в места катастроф для поддержки попавших в беду людей. В 1999 году она защитила кандидатскую диссертацию на соискание ученой степени кандидата психологических наук. Тема работы — «Формирование альтруистических отношений у подростков-школьников». Кроме того, она разработала методику интеллектуального развития и максимального приближения к норме детей с задержкой психического развития и умственной отсталости, была классным руководителем в двух коррекционных классах. То есть у нее есть большой опыт и большое желание помогать детям с особенностями развития психики.
И вот в 2014 году, после развода, Елизавета Николаевна решила осуществить свою заветную мечту и взять на воспитание ребенка — неважно какого, больного или здорового. На странице в социальной сети она опубликовала объявление о том, что готова взять ребенка.
На это объявление откликнулись волонтеры детского дома в Калужской области. Они написали Елизавете Николаевне, что пятилетняя Марина с диагнозом «умственная отсталость» очень нуждается в семье. Доброва тут же откликнулась и поехала знакомиться с девочкой.
Ребенок очень понравился Елизавете Николаевне. Она поняла, что сможет не только отогреть девочку, но и помочь ей, потому что через два года Марине грозил переезд в интернат для детей с задержкой развития. Представители детского дома и органов местной опеки искренне обрадовались возможности помочь пятилетнему ребенку. Они выдали Добровой разрешение на посещение девочки, а позже был установлен гостевой режим, то есть Марина получила возможность проводить выходные у Елизаветы Николаевны. Они гуляли, читали, рисовали… И вскоре Доброва приняла решение удочерить Марину. О том, что скоро она обретет долгожданного ребенка, Доброва написала в социальной сети и поблагодарила всех, кто помог ей найти его.
Первым делом ей нужно было получить заключение местных органов опеки о возможности быть усыновителем, поэтому она обратилась в органы опеки и попечительства. Сотрудники опеки встретили ее очень доброжелательно. После проверки ее жилищных условий выдали положительный акт. Все было хорошо.
И вдруг они сказали ей, что получили обращение неких граждан из группы приемных родителей в социальной сети. Авторы письма, которые никогда не видели Доброву, написали о том, что она не в своем уме, а на фотографиях, выложенных Добровой в сети, ребенок выглядит замученным. Кроме того, они утверждали, что Доброва плохо подготовлена к усыновлению, не имеет постоянного места работы и не может оказать такому больному ребенку надлежащую медицинскую помощь.
Ни один из этих аргументов не имел никакого подтверждения. К этому моменту Доброва, которая приехала в Москву из другого города, действительно не была трудоустроена, но уже нашла работу и представила в органы опеки документ, подтверждающий это.
Однако сотрудники органов опеки внезапно решительно изменили свое отношение к Добровой. Ни с того ни с сего они второй раз, уже большой комиссией, вновь обследовали жилищные условия Добровой, но снова не обнаружили ничего предосудительного и второй раз составили положительный акт.
Но на этом они не остановились. Чиновники опеки заставили Доброву еще раз пройти медицинское обследование, как будто искали, к чему придраться. Доброва второй раз обошла всех врачей и снова получила заключение об отсутствии заболеваний, препятствующих усыновлению ребенка.
В доносе на Доброву, кроме всего прочего, говорилось о том, что она нерегулярно посещала школу приемных родителей. Сотрудники опеки намекнули Добровой, что хорошо бы вновь пройти курсы приемных родителей в организации, которую они рекомендовали. Однако Елизавета Николаевна представила в опеку письмо из школы приемных родителей, где она обучалась, и там говорилось, что она регулярно посещала занятия и имеет «высокую степень ресурсности», то есть превосходно подготовлена к принятию ребенка.
Но опека не спешила выдавать Добровой положительное заключение об усыновлении, и чиновники намекнули, что как бы она ни старалась, заключение положительным не будет. Ей дали понять, что соответствующее указание получено сверху.
Доброва просила объяснить ей, в чем дело, а вместо этого к ней в третий раз пришли обследовать жилищные условия, как будто не теряли надежды найти там клопов, тараканов или что-нибудь похуже.
Однако в квартире все по-прежнему было в порядке. И в третий раз чуда не произошло — акт оказался положительным. Елизавета Николаевна немного успокоилась, но через несколько дней ей выдали заключение о невозможности быть усыновителем ребенка из-за небольшого ежемесячного дохода.
* * *
Конечно, хорошо быть богатым и красивым. Но дело в том, что богатые и красивые как-то не рвутся удочерять психически больных детей, а кроме того, при выдаче заключения на усыновление органы опеки обязаны лишь проверить доход потенциального родителя, а не оценивать его с точки зрения «много — мало — в самый раз». Это может оценить только суд, и исключительно в рамках судебной процедуры усыновления.
Кроме того, в соответствии с подпунктом 7 пункта 1 статьи 127 Семейного кодекса РФ, на основании которого опека отказала в положительном заключении, прямо говорится, что «не могут быть усыновителями лица, которые на МОМЕНТ УСЫНОВЛЕНИЯ (выделено мной. — О.Б.) не имеют дохода, обеспечивающего усыновляемому ребенку прожиточный минимум, установленный в субъекте РФ».
Предварительное заключение о возможности быть усыновителем действительно два года. ТО ЕСТЬ ВЫДАЧА ЗАКЛЮЧЕНИЯ — ВОВСЕ НЕ МОМЕНТ УСЫНОВЛЕНИЯ (выделено мной. — О.Б.). А к моменту усыновления материальное положение потенциального усыновителя может резко измениться как в ту, так и в другую сторону — именно поэтому последнее слово принадлежит суду. И мало того, во время судебного слушания опека представляет суду еще одно заключение по существу дела, где вновь идет речь о доходе потенциального родителя. То есть разрешение на усыновление — это документ, который дает представление о личности усыновителя и его потенциальных возможностях, и только. Есть конкретный перечень документов, их надо собрать и представить, — все остальное решается в суде.
И самое главное: учитывая личность усыновителя и конкретные обстоятельства, суд вправе отступить от положений приведенной выше нормы закона. Это значит, что для суда главное — удостовериться в желании принять ребенка в семью, а не в материальных возможностях будущих родителей. А в ситуации с Добровой опека почему-то взяла на себя функции суда и, вместо того чтобы помочь подготовиться к судебному процессу об усыновлении, лишила Доброву самой возможности обратиться с этим вопросом в суд.
Совершенно очевидно, что органы искали повод, чтобы отказать Добровой в выдаче положительного заключения.
* * *
А почему? Что случилось? Ведь в самом начале этой истории сотрудники опеки поддерживали Доброву и не скрывали удивления перед ее готовностью удочерить психически больную девочку. И вдруг все изменилось до неузнаваемости.
Я много лет принимаю посильное участие в вопросах устройства детей в семью. И в стародавние времена мне случалось сталкиваться с историями, когда сотрудники органов опеки неожиданно меняли свое отношение к усыновителям. По моим наблюдениям, происходило это тогда, когда у опеки в этом вопросе обнаруживался собственный интерес, отнюдь не связанный с интересами ребенка, будь то давление сверху, личная неприязнь, а то и корысть.
Но это было давно, и с тех пор много воды утекло. Однако внезапное изменение отношения к Добровой не могло возникнуть на пустом месте.
Так что же произошло?
Очереди желающих взять в семью больного ребенка как не было раньше, так нет и сейчас и никогда не будет. Ответ нужно искать не там. Просто нашелся человек, который в силу конфликта с Добровой захотел во что бы то ни стало навредить ей и воспользовался тем, что она рассказала о предстоящем усыновлении в соцсетях. Если бы она простодушно не выложила в Интернет рассказ о своих планах, этот человек в жизни не узнал бы о том, что Доброва собирается удочерить Марину. И она спокойно оформила бы все документы, и Марина давно переехала бы к ней.
Но в том-то и дело, что мы сами добровольно исповедуемся перед совершенно незнакомыми людьми. Остальное оказалось делом техники. В любом другом случае донос, подобный тому, который накатали на Доброву, наверняка остался бы без внимания, потому что такие доносы в каждое социальное учреждение приносят мешками. А это значит, что у недоброжелателя Добровой была возможность обратить внимание на этот донос как местных органов опеки, так и каких-то высокопоставленных чиновников. И, судя по всему, местная опека оказалась беззащитна.
Как водится, отвечать за все пришлось самому слабому, то есть больному ребенку.
Марину, которую хотела удочерить Доброва, возвратили в интернат. Как вещь: взяли на время, а потом вернули. И как бы в будущем ни сложилась судьба ребенка, она уже никогда не забудет, что ее предали дважды. И неважно, что Доброва в этом не виновата, — Марине от этого не легче, это пожизненная травма.
А Доброва благодаря своему безграничному желанию воспитывать ребенка в конце концов получила положительное заключение опеки и снова полетела в тот детский дом, откуда она забирала Марину. Но девочки там уже не оказалось. Елизавете Николаевне сказали, что Марину передали в приемную семью в другой области и что ей там очень хорошо.
Не может быть! Ведь во время очередной подготовки к получению положительного заключения опеки Елизавета Николаевна постоянно звонила в детский дом, спрашивала про Марину и каждый раз повторяла, что, как только уладит все с документами, обязательно заберет ее домой. И вот она получает долгожданное заключение, едет в калужский детский дом и в местную опеку, и ей говорят, что она опоздала — Марину только что передали на воспитание в приемную семью.
Да как же так? Ведь главная цель государства — именно в усыновлении ребенка, а не в передаче его на время в приемную семью, где ребенок как по документам, так и в жизни остается приемным, то есть временным. Даже если ограничиться сухой констатацией юридических фактов, приемный ребенок продолжает оставаться на содержании государства и не является наследником своих приемных родителей. Конечно, зачастую приемные дети становятся настоящими членами приютившей их семьи, но нередко такое дитя остается гадким утенком.
В настоящий момент Елизавета Николаевна не знает, где находится Марина. Ей остается только верить сотрудникам опеки Калужской области, которые сообщили ей, что ребенок в семье и ему хорошо. И только пройдя этот крутой маршрут до конца, Елизавета Николаевна начала поиски другого ребенка.
И в феврале 2017 года рассеянный аист исправил свою ошибку. Елизавета Николаевна полетела далеко-далеко, за синие горы, и обрела там свое дитя, дочку Ксению.
Девочка так настрадалась, что она не может насмотреться на маму. А Елизавета Николаевна уже успела показать ей Москву, пойти с дочкой в цирк, в зоопарк, в детский театр. Сейчас она живет как человек, которому не давали дышать и смотреть на солнце, а теперь вот дали, и она спешит надышаться.
* * *
Как вы думаете, это история со счастливым концом?
Как вы думаете, так называемый прожиточный минимум или материальное благополучие являются гарантией любви и заботы о ребенке?
Все знают, что это не так.
Иногда случается, что у потенциальных усыновителей и денег куры не клюют, и на документы любо-дорого посмотреть, а доверия люди не вызывают. И сотрудники органов опеки знают это как никто другой. Хотели бы помочь Добровой — подсказали бы, как устранить возможные причины отказа. Тем более что именно эта обязанность лежит на сотрудниках органов опеки. Ведь главное не бумажки собирать, а помочь спасти ребенка.
Я не устану повторять: усыновление больного ребенка — подвиг. А усыновление психически больного ребенка — истинная самоотверженность, на которую способны лишь очень немногие люди.
Усыновитель, в отличие от приемных родителей, не получает денег за воспитание ребенка. И если в худом случае приемная семья может стать своего рода бизнесом, усыновление — это поступок с большой буквы.
История, которую я рассказала, — это не юридический казус, а пример того, как бумажные игры могут погубить человеческую жизнь. Я вовсе не уверена в том, что Марина сейчас находится в семье. Но даже если и находится — травму, которую нанесли ей взрослые, она не сможет избыть до конца жизни. И Елизавета Николаевна Доброва, будь она хоть трижды психолог, — прежде всего человек, и этот человек получил удар в спину от тех, кто взял на себя труд спасать и помогать.
Я понимаю, что сотрудники местной опеки не устояли против давления сверху. Не знаю, с какого верху, но важных чиновников у нас много и есть из кого выбрать. И я не возьму на себя грех упрекнуть сотрудников местной опеки за то, что они не рванули к своему высокому начальству и не рассказали о том, как калечат жизнь больного ребенка. Это тоже своего рода подвиг, потому что вылететь с работы за несанкционированный энтузиазм можно в два счета, а устроиться на работу — сами знаете.
Но как же быть?
А можно я отвечу вопросом на вопрос? Скажите, за что предали Марину?
(Имена всех действующих лиц изменены. — О.Б.)