За день до отпуска
В тот день 31-летний старший лейтенант Александр Петров заступал на дежурство в хорошем настроении. Уже завтра с женой и двумя детьми из Торжка, где располагалась его военная часть, они должны были уехать в отпуск. Уже собравшись выходить на службу, Александр получил сообщение о тревоге. Распоряжение было таким: «Форма одежды парадная. Всем явиться к 12 дня на аэродром».
— Мы подумали, что это просто учения, — рассказывает Александр Петров. — В аэропорту нам ничего не объяснили, конечно, ни у кого и в мыслях не было, что вернемся мы домой нескоро. В 14 часов мы уже вылетели в Чернигов. Там заправились и сразу же поехали в Чернобыль. В округе тишина. Вертолеты стоят, а рядом в огороде бабушка картошку сажает. Погода хорошая, воскресенье.
В нескольких километрах от ЧАЭС, где приземлились 4 борта Ми-6, и вправду об аварии никто пока не слышал. О том, что произошло, вертолетчики узнали сами. Командир экипажа получил распоряжение слетать к станции; лишь на месте военные поняли, зачем их откомандировали. Не заметить дыру в четвертом энергоблоке было невозможно.
— Когда мы увидели станцию, скажу честно, страшно не было, — продолжает рассказ Александр. — Первоначально на одном из энергоблоков была просто провальная крыша и сзади не было стенки. Никаких пожаров, ничего такого. Когда мы проходили сверху, было два очага: один метров 5 в диаметре, второй метра полтора. И когда мы над ним прошли на расстоянии 200 метров, наш дозиметр зашкалил. Сколько там на самом деле было радиации, никто не знает.
Безопасная норма излучения — 0,25 рентгена. Как фонила станция, и подумать страшно! Ведь даже на расстоянии в 30 км, в самом Чернобыле, дозиметры показывали от 50 до 100 рентген. Но у населения дозиметров не было, как и не было информации в первые дни. Дачный сезон начинался, дети ходили в школу, а военные вертолеты нередко пролетали над этой областью, поэтому 26-го числа город заснул спокойно. В первый день никто не знал даже, что делать. Не было понятно, отчего развалился реактор. Мы увидели, что тлеет уголь — скорее всего это стержни, которые охлаждали уран. Вечером 26-го мы наблюдали даже такую картину: вот станция, рядом Припять и речушка, а на ней девчонки загорают, а на них ветер радиоактивный дует. Лишь утром 27 апреля началась эвакуация из Припяти. Сначала школьники, потом остальные.
Страшное лицо ученого
На следующий день начальство приняло решение, что откладывать решительные действия больше нельзя. Определили, что нужно чем-то закидать очаги. Да и подойти к реактору было уже нельзя. Радиация была такая, что даже управляемые роботы, которые были на станции, все отказали.
— Тогда мы придумали следующее, — продолжает Александр, — взять с заводов специальные контейнеры с открывающимся дном. Привезли песка, цемента, забили эти баки… Но идея быстро себя исчерпала: мы совершили всего полета 3–4, когда у нас порвались все лебедки. Даже когда начали скидывать песок, то появились умники, которые были против — вроде как пыль радиоактивную поднимаем. Но другого варианта не было.
Кто-то из инженеров придумал еще одно ноу-хау. Вертолетчикам привезли парашюты. За ночь умельцы сделали специальные приспособления: парашют прикреплялся к болванке, которую легко можно было отделить изнутри вертолета. Выглядела эта операция как бомбометание. Вешали по 5–6 парашютов, так как один не выдерживает больше 4 мешков засыпки, и скидывали вниз.
— На радиацию тогда никто даже не смотрел, — рассказывает Александр. — Так как нужно было решать другие задачи. Скинув несколько парашютов, мы поняли, что система работает. Тогда генерал организовал себе штаб на крыше гостиницы, с которой хорошо просматривалась станция, и с высокой точки командовал: «Скидывай». А мы на вертолетах, как на конвейере, просто подлетали и без остановки кидали груз вниз. Вертолетов к тому времени было около 50, скорость у всех 120 км/ч. Так мы смогли хоть немного перестать облучаться, потому что сначала зависали над реактором по минуте.
Лишь в обед 30 апреля в Чернобыль прилетела первая комиссия по чрезвычайным ситуациям. На борт пришли человек 15 специалистов, установили тепловизор и кинокамеры. Два часа экипаж возил ученых, которые снимали обстановку.
— Знаете, реакцию главного, который с нами был, когда облет первый раз над реактором сделали, я никогда не забуду, — вспоминает Александр Петров. — Это не просто испуг, а безнадежность какая-то. Он бегал по кабине и кричал: «Это уран с графитом, это уран с графитом!» И глаза у него были даже не шальные, они были страшные.
Как спастись от невидимого врага
К концу 30-го числа радиация упала до 300 рентген — вертолетчики выполнили главную задачу. Вечером этого же дня экипаж признали непригодным для дальнейшей ликвидации — каждый фонил на 24 рентгена.
— Спасались от излучения всеми доступными способами, — говорит Александр. — Каждый день после полета мы шли в баню, и с нас снимали все, выдавали новую одежду. Но никаких костюмов от радиации не было. Просто обыкновенная форма. Понимаете, костюмы и респираторы — это все от химического оружия. А от радиации это работает ровно наоборот — делает хуже. Вот представьте себе: вы дышите, на маске оседает пыль — и она начинает поражать ваше лицо и мозг.
Как говорит Александр, утверждения, что от радиации спасает молоко или водка, — это лишь миф. Да и официально им ничего из вышеперечисленного не давали.
— Было забавно, кто-то из начальства услышал, что нужно нас кормить морской капустой, — смеется Александр. — И вот нас ею пичкали: на обед, завтрак, ужин. Уж не знаю, насколько она помогала. Только я вам честно скажу, в Чернигове в то время на прилавках кроме этой морской капусты все равно ничего-то больше и не было.
Радиационный фон в первые дни был настолько высок, что от него не спаслась и техника. Знаменитый вертолет, на котором Петров и его команда боролись с буйством «мирного атома», так и не смог пережить этой схватки.
— Вертолет, на котором я находился, сейчас на свалке, — с сожалением говорит Александр. — Радиацию он получил такую, что как ни чини, как ни вставляй новые детали — все равно фонит. Три года я его дезактивировал, но работать на нем все равно невозможно.
Жизнь после катастрофы
9 мая 1986 года старший лейтенант Петров был отправлен в госпиталь, где, как и другие ликвидаторы, проходил обследование. Но, по заверению офицера, никаких лечебных процедур не было, военных лишь несколько недель вели под наблюдением, а после отпустили по домам.
— Семья ничего не знала, — вспоминает Петров. — Как ни странно, отреагировала только мама. Она увидела репортаж про взрыв станции — и сердце у нее екнуло. Всего через сутки она уже стояла на пороге моей палаты, хотя я даже не писал ей о том, что я там был.
Честно скажу: нас было там сто человек из Торжка, и только один умер от рака легких. Остальные — от пьянки. А болезней от радиации не было ни у кого.
Сейчас Александр работает в Департаменте ГО, ЧС и ПБ города Москвы. Его сын пошел по его стопам, тоже стал военным.
«Сынок, ну куда же мы пойдем?»
Второй герой нашего рассказа – Евгений Дубинин, который также работает в Департаменте по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и пожарной безопасности Москвы, в отличие от Александра Петрова, прекрасно знал, куда и зачем он отправляется. В лагерь деактиваторов на краю 30-километровой зоны отчуждения он приехал на три месяца в июне 1986 года из полка в закрытом городе энергетиков Арзамас-16, где ранее была создана ядерная бомба Сахарова.
- Представление, что делать при ядерном взрыве и как ликвидировать его последствия, я имел, - рассказывает Евгений. – Мне тогда было 36 лет, и вот в июне приходит распоряжение направить моего командира в Чернобыль. Он подошел ко мне и говорит: «Я не могу. Я болен. Поедешь вместо меня?»
- Я знал, что это риск, но это был долг. 9 июня я уже был в части, организованной рядом с городом. Ближе, чем в радиусе 30 км от станции, все было оцеплено колючей проволокой. Внутри зоны ни души - всех эвакуировали. По деревням, кстати, когда мы ходили, картина была страшная: петухи бегают, двери нараспашку. Заходишь в дом, на столе хлеб засохший, стаканы.
В то время в деревнях дежурили сотрудники милиции. Они должны были следить, чтобы люди не приходили в свои дома. Но русскому человеку, что голод, что цунами, только бы в хате своей. Так и в районе Припяти, нет-нет, а попадались местные.
- Их эвакуировали, а они возвращались, - вспоминает Дубинин. – Мы, конечно, и чистили колодцы, и прокладывали трубопроводы, и навоз зараженный убирали. Но радиация там была.. Мама не горюй! Вот и приходилось подомовой обход делать. Жители от нас убегали. Боялись, что выгоним. Радиации не боялись, а нас - да! Внутри зоны отчуждения, помню, встретил я дедушку с бабушкой. Сидят на лавочке, грустные. Говорят: «Сынок, ну куда же мы пойдем?» Это очень тяжело наблюдать было.
По 25 рентген на душу
В части деактиваторов, куда был командирован Дубинин, служило несколько сотен человек. В основном это были срочники - мальчишки лет по 18. Задач перед ними стояло немало: поливать дороги латексом, промывать деревенские дома и, конечно же, очищать станцию. Радиоактивный фон на разных объектах был свой. И каждое задание заканчивалось для этих людей разным количество полученных доз.
- Максимальное облучения, после которого военных отправляли домой, было 25 рентген, - говорит Евгений. - Какие-то работы давали больше «фона», какие-то меньше. Если новичка послать на энергоблок в первый день, он в первый день и «сгорит». А так часто никто новых людей нам возить бы не стал. Облучение все получали страшное, тем более что костяк части состоял из совсем молодых ребят. Так, помню со мной приехал юный лейтенант, всего год отслужил, Кольцов у него фамилия. И вот спустя неделю, ко мне приходят и говорят: «Кольцов не встает». Оказалось, что на молодых радиация действует гораздо больше, чем на взрослых. Тогда я тут же всю молодежь вернул. А Кольцов от рака умер щитовидной железы спустя некоторое время.
В основном люди нужны были для разбора завалов, их дегазации и деактивации. Из-за того, что задачи стояли из ряда вон выходящие, так получилось, что те, кто с инженерной техникой должны землю копать, шли на пункт специальной обработки или в деревни обрабатывать, или дороги из шланга поливать, или на танке графит таскать, то есть полностью неподготовленные.
- Приезжает, допустим 300 человек, на смену тем, кто уже получил дозу, - говорит о решении этой проблемы Евгений. - Я их в особый лагерь. Там занятия 3-5 дней проходят, только потом в зону отчуждения. Эта тактика позволила мне избежать глупых смертей. Помню, была только одна на ПуСО (пункт специальной обработки – «МК»), загнали трейлер на эстакаду, а работник решил перелезть под ним, пока он лез, трейлер поехал. А что касается радиации... Мысль о ее опасности надо было буквально вбить каждому в голову. Даже командирам. Ведь люди военные, привыкли, что если вокруг взрывы, стрельба - то да, бояться нужно. А здесь что? Радиацию же не видно!
Над реактором воздух дрожал
Как командиру Евгению Дубинину приходилось находиться на АЭС по 4-5 часов в день. Вылазки на реактор требовали четкости в каждом движении. Счет по-настоящему шел на секунды, поэтому все действия военных проходили под жестким надзором Дубинина.
- Когда мы приезжали на саму станцию, первыми шли разведчики с дозиметрами, - описывает свой день Евгений. - Там же как — уровень радиации был не постоянный. Идет-идет разведчик, и раз! - на дозиметре 2000 рентген. Откуда они взялись? По виду дорога и дорога. Поэтому ежедневно на каждый путь составлялся график, где сколько минут можно находиться, чтобы не схватить лишнюю дозу.
- В некоторых местах и вовсе можно было лишь несколько секунд только работать. Например, на расчистке крыши 3-го энергоблока: надо было выйти, взять лопаты, скинуть мусор, кинуть лопаты, и вернуться. На всю задачу - 40 секунд. На лишние мысли, действия времени не было. Еще интересный факт - после этого ребята возвращались и взахлеб выпивали по два литра воды. Напиться не могли. Это из-за колоссального внутреннего напряжения.
Уборка территории представляла собой сбор кусков кровли, сломанных приборов и другого мусора, образовавшегося при взрыве. Как рассказывает Евгений, бывало находишь кусочек- он размером с копейку, а «фонит» как КАМАЗ. Тогда ликвидаторы весь грунт вокруг него собирали и складировали в контейнеры, которые потом увозили в специальные могильники внутри зоны отчуждения.
- Чтобы очистить крышу 3-го энергоблока, на которую упали остатки обломки 4-го при взрыве, нам по факту нужно было промыть все этажи, чтобы подняться, - описывает события тех дней Дубинин. – Когда мы смогли туда добраться, нам открылся вид на 4-й энергоблок сверху. Зрелище было невероятное! Поймите, энергоблок парил! Это выглядело так, будто весь воздух над ним дрожал. И запах такой был… Как озоном пахло. Как будто в медкабинете после кварцевания. Это необъяснимо.
Город-призрак
Тогда мародеров в Припяти еще не было. Популярные экскурсии сталкеров в опустевший за считанные часы город появились лишь много лет спустя. От каждого предмета исходил очень сильный радиационный фон.
- Представьте себе северное сияние,- говорит Евгений Дубинин. - Так вот, большая часть вещей в этом городе имела собственное. Такая была большая доза, что вокруг предметов появлялся светящийся ореол. Чуть меньше «фонил» сам Чернобыль, в нем тогда людей тоже не было. Поэтому управленческие организации находились там. Но мы только дежурили, так как радиация была еще очень велика. Город пустой, людей нет. На балконах висели носки, трусы. Лишь через несколько месяцев жителям разрешили вернуться за вещами.
Кстати, в Чернобыле проходили не только совещания. Для ликвидаторов в местном ДК даже устраивали концерты. Алла Пугачева, Иосиф Кобзон и пара сотен человек военных посреди мертвого города.
- У ликвидаторов шла своя сложная, но вполне размеренная жизнь. Тогда это было как на войне, мы спасали страну, людей! У нас и никаких костюмов-то для защиты не было. Форма, марлевая повязка и дозиметр. Да и то, марлевую повязку я почти не надевал- нужно было отдавать команды, а она мешала. Хотя я знал, что если внутрь попадет даже крохотная пылинка, она будет изнутри меня резать. Как иголку проглотить. Конечно, сейчас я понимаю, как сильно это на меня подействовало. Во мне 39 рентген, но я живу. Да, был гепатит С и зрение подводит, недавно в печени цирроз развился. Но выбора не было, кто-то должен был выполнять эту работу.
Читайте материал "Как убивали академика Легасова, который провел собственное расследование Чернобыльской катастрофы"