«Трехлитровая кастрюля — это ни о чем, — говорит Света. — Девяти литров супа нам хватает на два раза, и то не всегда. Они всегда голодные».
Они — это маленькие детдомовцы, которых Стерлиговы взяли в свое гнездо.
Ощущение «хочу братика» у нее было с детства, но она, наверное, и представить себе не могла, во что трансформируется это желание.
— Рожать третьего ребенка мы с мужем не планировали, — признается Света. — Это решение — психологическая ломка. Потому что у нас почему-то считается, что двое детей в семье — нормально, а трое — это уже много. Надо этих на ноги поставить. Я не понимаю: как это — на ноги поставить? Ты с ними живешь, ты их любишь. В общем, мы перешли свой Рубикон, а потом родили еще и четвертого. И тут меня накрыло. Я просто физически почувствовала: если всю лавину любви, которая уже не дает мне дышать, обрушу на своих детей, они захлебнутся. Значит, можно взять приемного ребенка.
Она читала истории сирот, смотрела фотографии, волонтерские видео, а сердце разрывалось от жалости. Потом поделилась с мужем: а вдруг он против? Дима сказал: «Давай!»
Но решиться все равно было трудно. «Может быть, еще подождем? — медлила Света. — Надо понять, наше ли это? Детдомовский ребенок — человек измученный, изломанный. Вдруг мы не справимся, а назад пути нет». Однажды Дмитрий не выдержал: «Перестань ныть! Или ты что-то делаешь, или закрываем эту тему!» В тот момент их младшему сыну было полгода.
Они записались в школу приемных родителей. Подключилась даже старенькая мама Светланы. И все получалось. Дмитрий работает допоздна, но время на школу всегда выкраивалось. На занятия брали старших детей.
Через пару месяцев собрали все необходимые документы. Думали, это очень сложно. На самом деле нет. Трудно другое — выбрать ребенка. Шестьдесят пять тысяч сирот у нас в стране! Кого взять — грудничка или подростка? Этого возьмешь, а этот останется. Как в детской сказке про сороку-ворону, которая этому дала, а этому не дала.
— Решили с мужем ехать в Курск. Все-таки не очень далеко от Москвы. Ночью сели в машину и через восемь часов уже стояли на пороге дома ребенка, — вспоминает Света. — Ждали, что приведут малыша. Я не была готова к тому, что увижу. В свои год и семь Рома не ходил. Его принесли. Мы увидели такое чудо, булькающее как кипящий самовар. Никогда не слышала, чтобы ребенок издавал такие звуки. Он так дышал. Бронхит.
Ни улыбки, ни эмоций. Мышонок, а не мальчик. Он производил тяжкое впечатление человечка, который бесконечно устал и собрался тихо умереть. Им сказали: «Вы подумайте!»
Они вышли, потрясенные до такой степени, когда становится трудно дышать. Поехали в Москву — думать. Наконец Дима принял решение: «Я боюсь его брать, но если мы не возьмем, никто не возьмет».
Рома родился глубоко недоношенным, на сроке 26 недель. У него задержка физического и психического развития. Как он жил, через какой ад прошел, прежде чем оказался в доме ребенка, никто не знал.
— Когда стали его переодевать, открылась страшная картина. У мальчика вся спина была в шрамах, будто хлыстом били. Сколько я ни расспрашивала потом врачей, никто не мог объяснить, что произошло с ребенком. У него отсутствовал палец на ноге, а из-за того, что малыш все время лежал, его затылок был плоским, словно обрубленным. Он весил 6800, — вздыхает Светлана. — Вещи ему покупали на рост 68 см. Одежда нашего маленького сына была ему велика. Учили Рому буквально всему. Он не умел есть ложкой, только пил из бутылки. И все время молчал.
Такие дети оттаивают долго. Спокойный до заторможенности ребенок, которого где оставишь, там и найдешь, стал оживать. Зажатые эмоции хлынули наружу. Света это называет эффектом глубокой заморозки.
— Это было страшное время. Мы спали по очереди, — говорит она. — Рома оторвал все обои, ломал все, что попадалось под руку. Создавал жуткий хаос в квартире. При этом не понимал, что делает. Потом начал кусать нашего младшего сына, с которым у него разница девять месяцев. Подскакивал и вцеплялся зубами. Матвей недоумевал, обижался и шел ко мне жаловаться.
А сейчас эти двое — друзья не разлей вода. Берут табуретку, один держит, второй достает с верхней полки конфеты. Задержка у Ромы пока остается. Но прогресс налицо. Еще недавно ко всему безучастный ребенок научился чувствовать чужую боль, проявлять сострадание. Защищает младшего брата и бросается на обидчика, как петух.
Рома был первым. И Света с Димой понимали, что теперь они будут спасать ничейных подранков. Просто однажды окунувшись в это море, откуда к тебе тянутся в надежде маленькие руки, невозможно жить дальше, делая вид, будто все это происходит на другой планете.
— Ты взял одного, а за ним еще пять. Оборачиваешься, они стоят у окна и смотрят тебе вслед. И тебе становится ужасно стыдно, будто ты сам их там оставил, — горько вздыхает Света.
Когда они начали собирать документы на второго приемного ребенка, позвонили из подмосковного Клина: «Есть мальчик, которому нельзя попадать в детский дом, он там не выживет. Срочно ищем ему семью».
Светлана побежала в опеку за разрешением. Пришел отказ: маленькая квартира. Для опеки поговорка «в тесноте, да не в обиде» не аргумент. И Стерлиговы кинулись на поиски просторного дома в Новой Москве. Ездили, искали и наконец сняли именно то, что нужно, в расчете на будущих приемных детей. Понимали, что на двоих сиротах не остановятся. И начали думать о том, чтобы взять под крыло ребенка-инвалида. В большом доме для этого были все условия.
А время шло, и опять позвонили из клинского приюта, что больше ждать не могут, по закону надо переводить мальчика в детский дом.
— И тогда мы взяли Колю на гостевой визит, — говорит Света. — Иначе он бы пропал. Волонтеры называли его Маугли. Даже на фоне приютских детишек Коля казался слишком маленьким, слабеньким, затравленным. Никто не слышал, чтобы он громко плакал. Лишь тихонько скулил, как больной щенок. Обычно сидел, раскачиваясь и думая о чем-то своем. Восьмилетний ребенок не разговаривал, только улыбался в ответ.
В той, прошлой жизни он никогда не видел солнца, не знал, что такое тарелка с супом. У него не было никаких документов. Известно только, что в шесть лет мальчика забрали из семьи. Мама лишена родительских прав, а папа отказался от отцовства по суду. Глубокий, кое-как сросшийся пролом на затылке — отметина невыносимого детства.
Сейчас Коле девять. Он уже год как живет дома. Недавно научился говорить сложными предложениями. Но отставание в развитии по-прежнему огромное. «Несколько месяцев ушло, чтобы наш Коля запомнил свою фамилию, а детский стишок «Наша Таня громко плачет» мальчик учил полгода», — грустно улыбается Светлана.
Минувшим летом они приняли еще троих. Даниле было 4 месяца. Сереже — восемь лет, Лере — шесть. Они брат и сестра.
— Маленькая семья. Жмутся друг к другу, как котята! Сережа привык опекать сестру, хотя Лера настоящая пацанка, в защите не нуждается, — смеется Света. — Даешь ей конфету, она тут же требует: «А Сереже?» Они долго жили в родной семье, но все равно очень запущены. О маме вспоминают, а папу — будто ластиком стерли из детской памяти. Когда Сережа протянул мне на День матери открытку: «Мам, это тебе!» — я разревелась.
То, что Данила вообще появился на свет — чудо из чудес. Его мама сделала 18 абортов, и этот малыш тоже, конечно, не планировался. «Целая детсадовская группа! — переживает Светлана, у которой цифра «18» долго стояла перед глазами. — Я просто должна была схватить Данилу!» Мама-алкоголичка — не лучший старт для жизни. В 8 месяцев малыш даже не сидит.
Стерлиговы — приемная семья на возмездной основе. Они получают пособие на ребенка и зарплату. Работать мамой и папой непросто. И дело даже не в том, что у тебя рабочий день длится все 24 часа. Это невероятная эмоциональная нагрузка, выдержать которую мало кому дано.
Когда они брали Рому из Курска, Москва еще не делила детей на своих и чужих. А Коля из Клина попал под постановление №932-ПП, и на него столичные выплаты не распространяются.
До появления этого документа деньги приемным родителям перечисляли по месту их жительства. Теперь право на социальные выплаты есть лишь у москвичей, взявших ребенка из московского детдома. Принимаешь сироту из региона — на помощь не рассчитывай.
— Из-за бумажной волокиты уже год на Колю не получаем ни копейки, — сетуют приемные родители. — А ребенок живет, его надо кормить, одевать, реабилитировать. Несколько месяцев нам не платили за Сережу и Леру. Не знаю, как мы пережили полный финансовый провал! Машину продали, группу сбора в соцсетях открывали, мама свои похоронные деньги отдала, друзья поддержали.
Друзья у них — по всей стране. Это такие же приемные родители или люди, которые планируют взять в семью сироту. В их сообществе в соцсетях «Мама, ты где?» десятки душераздирающих историй детей-инвалидов из разных городов.
Еще недавно у них были шансы попасть в московскую приемную семью. Москвичи брали детей-колясочников, даже летали за ними на край страны. Принимали незрячих детей, и любовь творила волшебство. Мне рассказывают о ребенке с частичной атрофией зрительного нерва, которому очки не помогали. Сейчас малыш видит.
Есть дети с такими сложными диагнозами, когда реабилитация возможна только в Москве или Санкт-Петербурге. Теперь у них совсем мало шансов.
Многие московские семьи, которые приняли «чужого» ребенка в этом году, оказались без копейки денег, за гранью. До сих пор тянется история москвички Марии А., которая пожалела мальчика-подростка из Кемеровской области. Посмотрела телерепортаж о ребенке, мечтающем стать музыкантом, и «заболела» желанием помочь. В начале декабря ее назначили опекуном Сергея.
Мальчика поставили на учет в органах опеки. Мария добилась, чтобы его приняли в кадетский музыкальный корпус. А к Новому году приемная мать получила «подарок» — отказ в социальных выплатах. Следом соцзащита сняла подростка с учета, потому что его местом жительства является город Кемерово, детский дом №2. Личное дело мальчика отправили в Кемерово, а сам Сережа в Москве.
Годовалому Кирюше из Самары, который живет в доме ребенка, вряд ли удастся попасть в семью. Из-за врожденной патологии биологическая мать сразу отказалась от новорожденного сына. У малыша не растут ножки. Врачи говорят, что чувствительность в ножках сохранена и у Кирюши есть шансы встать, но нужна длительная постоянная реабилитация в специализированных центрах. Там, где он живет, это несбыточная мечта. И таких Кирюш очень и очень много.
Мы живем в стране неравных возможностей. И проблемы, которые можно решить в столице, во многих регионах становятся непреодолимыми.
В Москве более-менее здоровые дети раннего возраста практически разобраны. Количество сирот сократилось. Остаются инвалиды и подростки, которые мало кому нужны.
Москвичи находили детей в российской глубинке, оформляли им временную регистрацию, а после совершеннолетия питомцев отпускали подросших птенцов домой, где им как сиротам полагается жилье.
Приток иногородних детей за последние годы увеличился. Если в 2013 году их было 708 человек, то в 2015-м уже 854. Получалось, что расходы города на сирот, воспитывающихся в приемных семьях, неуклонно росли. И если вывести «чужих» за скобки, можно сэкономить, по подсчетам чиновников, больше миллиарда рублей.
Столица платит приемным родителям ежемесячно 16 тысяч 500 рублей на здорового ребенка и 27 тысяч 500 рублей на инвалида (минус подоходный налог). Не бог весть какие суммы, тем не менее они самые высокие в России и в разы превышают пособие в регионах. А в провинции напрасно ждут маму даже вполне себе здоровые детдомовские детишки, а об инвалидах и говорить нечего.
Никто, конечно, не запрещает москвичам брать приемных детей хоть из Владивостока, хоть из Воронежа, но выплат на них уже не будет. Точнее, уже год как нет.
…Недавно к Стерлиговым прилетала белая птица. Утром дети вышли на террасу и увидели необычный воздушный шарик — белоснежного голубя на ниточке, случайно приземлившегося на маленькое дерево под окном. А потом Сережа нечаянно отпустил эту странную птицу, и она взмыла в небо, устремившись к единственному облачку, таявшему в синеве.
Светлана долго смотрела ввысь и чувствовала, как по коже бегут мурашки. О чем она думала? Наверное, о ребенке-инвалиде, которого они с Димой так и не взяли к себе. Просто потому, что он не москвич.