В отделении реанимации и интенсивной терапии новорожденных и недоношенных детей Морозовской больницы вытаскивают даже тех, кто немного не дотянул до полкило. Размер такого ребенка — не больше 30 сантиметров от макушки до пяток.
— Детей привозят в разных состояниях, чаще всего в критическом. Однажды доставили кроху весом 480 граммов. Ребенок выжил. Наша обязанность — провести весь комплекс реанимационных мероприятий. За три года — с тех пор как открылось отделение — мы вернули к жизни около полутора тысяч детей, причем с хорошими показателями, — не без гордости рассказывает заведующий Константин Павлович Чусов.
Мы идем по отделению. Мне хочется снять голубой халат, который пришлось накинуть поверх уличной одежды: жарко! Температура 25 градусов круглый год, а в кувезе, где лежат недоношенные, — все 36. Пиликает аппаратура, обеспечивающая жизнедеятельность крошечных пациентов. За многих дышит аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ).
Вдох — выдох. Выдох — вдох.
Монотонный гул в любой момент может смениться на тревожный сигнал. Значит, ниточка жизни может оборваться…
В реанимационный оркестр очень редко вплетается детский плач, потому что эти малыши еще не умеют плакать. Они вообще ничего не могут самостоятельно: ни глотать, ни сосать. У них пока органы и системы настолько незрелые, что приходится замещать почти все функции организма.
Шесть боксов. Двенадцать коек. Забито все под завязку. В Морозовскую везут малышей не только из столичных роддомов, но и издалека, иногда с помощью авиации. Но если «скорая» вдруг доставит еще одного тяжелого ребенка — сверх нормы, его не положат в коридоре и не отправят в другую больницу. На этот случай есть резервная койка.
Аппарат ИВЛ, кувез для выхаживания недоношенных детей, набор инфузоматов для введения необходимых лекарств и монитор — все боксы оснащены по последнему слову.
— Самый тяжелый больной?.. — задумывается мой собеседник. — Сейчас у нас два ребенка после оперативного вмешательства, это хирургические пациенты, один со спинномозговой грыжей, другой — с диафрагмальной. Есть малыши с кардиологическими проблемами, с поражением центральной нервной системы. Больше половины — это глубоко недоношенные дети. В любую палату можно зайти: в отделении реанимации легких пациентов нет. Трое-четверо — тяжелейшие. Сейчас выхаживаем две двойни. Полтора килограмма на двоих…
Утро — самое активное время для врачей и медсестер. Проводятся тяжелые медицинские манипуляции, которые родителям лучше не видеть. Самых маленьких, не способных пока сосать самостоятельно, сначала кормят внутривенно, потом — через зонд. Даже на эту процедуру постороннему человеку бесстрастно смотреть невозможно. Что говорить о родителях?
Грудное молоко — настоящий жизненный эликсир для этих крох. Поэтому матери сцеживаются на специальной молочной кухне. Самые ответственные сцеживают молоко по пять-шесть раз в день. По составу оно отличается от молока мам, родивших здорового ребенка. В нем находятся вещества, нужные именно недоношенному.
Впрочем, в отделении есть бокс для совместного пребывания матери и ребенка. Хотя матери по желанию могут находиться здесь круглосуточно, немногие готовы это делать. Через сутки-двое сбегают — не выдерживают эмоционального и физического прессинга.
Здесь понимают, как важен непосредственный контакт мамы и ее малыша. Возникает так называемый импринтинг — запечатление, когда младенец чувствует запах матери. Поэтому используется метод кенгуру — близкое соприкосновение.
— Дети, которые могут перенести выкладывание на руки и на грудь, обязательно выкладываются. Но если такого вытащить из кувеза — он умрет на руках у матери. Сердце остановится, — доктор склоняется над мальчиком, который борется за жизнь из последних сил.
Он родился с весом чуть больше килограмма и уже пережил кровоизлияние в головной мозг, кожу и внутренние органы. У ребенка лицо неестественно темного цвета. Но маленькое сердечко пока бьется.
В соседнем кувезе дышит с помощью аппарата другой крохотный ребенок. Весь в проводах и трубочках капельниц. Даже самая опытная медсестра не поймает вену на этих кукольных ручках. Ему только вчера сделали сложнейшую операцию по поводу диафрагмальной грыжи — грубого порока развития пищеварительной системы. Спрашиваю о состоянии малыша и слышу короткий ответ: «Крайней степени тяжести». Прогнозы лучше не делать.
Раньше такие незрелые дети не выживали. Все заканчивалось самопроизвольным выкидышем. Теперь акушеры научились их вытягивать.
— У нас смертность очень низкая: 3,6 процента. Иногда бывают очень тяжелые дети, в критическом состоянии поступают, но мы применяем все возможные методы выхаживания. И ребенок живет, идет на поправку и уже выписывается из отделения, — улыбается доктор. — Вот как это чудо…
Чудо безмятежно спит в теплой люльке. Девочка — предмет гордости врачей-реаниматологов. Она родилась на 25-й неделе беременности и поступила с весом 810 граммов. За две недели из личинки вывелась бабочка. Сейчас дюймовочку готовят к выписке.
Детским врачам-реаниматологам редко говорят спасибо. Это ведь не тот вариант, когда выписывают розовощекого пупса, как с рекламы памперсов. Получают в руки слабенький стебелек, который еще долго-долго придется выхаживать.
Медиков часто упрекают в том, что, спасая таких детей, они увеличивают количество инвалидов. Действительно, экстремально недоношенным младенцам, которых буквально вырвали у смерти, чаще, чем детям, родившимся в срок, ставят такие диагнозы, как детский церебральный паралич, слепота, глухота, умственная недостаточность…
Но сегодня, согласно статистике неонатологов, грубую инвалидность имеют меньше 20 процентов «ранних» детей. Причем с каждым годом эта цифра снижается, потому что многие нарушения, например, ретинопатию недоношенных, которая раньше очень часто приводила к слепоте, научились побеждать. Это заболевание глаз, возникающее вследствие нарушения развития сетчатки, происходит из-за того, что дети длительный период времени лежат в кувезах. А чистый кислород, пусть даже смешанный с воздухом, губительно действует на сетчатку глаза.
В отделении реанимации есть манипуляционная операционная, где с помощью лазерной техники делают операции на глазах. В помещении темные окна, стены покрашены специальной краской, которая не вызывает бликов.
…Матери «трудных» детей — в основном из поколения, родившегося в девяностые годы, им сегодня по 20–25. Этот феномен, наверное, требует отдельного исследования, но уже ясно, что неблагополучный период в жизни страны, когда люди теряли работу и просто выживали, не мог не сказаться на здоровье будущих мам, и теперь они передают эстафету своим потомкам.
Давно известно: чем выше социальный и образовательный статус семьи, тем меньше шансов, что ребенок попадет в реанимацию. Сколько случаев, когда женщина впервые обращалась к врачу на позднем сроке беременности, когда уже ничего нельзя изменить!
Основной диагноз при поступлении детей в реанимацию — врожденная инфекция, передающаяся от матери. Это, к слову, одна из главных причин рождения недоношенного ребенка. Плюс аборты, операции, в том числе и онкологического характера. Почти у всех матерей поколения 90-х — соматическая патология, в которой виновата далеко не только плохая экология, хотя именно в ней любят искать корень зла.
Достаточно много новорожденных детей поступает в отделение реанимации от женщин-наркоманок. Слабенькие малыши, которых произвели на свет героиновые наркоманки, переживают абстинентный синдром во всей красе: тяжелое угнетение вплоть до остановки дыхания. Дети испытывают настоящую ломку. Они чрезвычайно возбудимые, если плачут, то без остановки. Этих детей выхаживают в отделении.
Недавно в больницу доставили очень тяжелого ребенка. Он родился с абсолютным пороком развития: нет мозга, нет черепа — только глаза. В реанимацию малыш поступил мимолетно, его везли в паллиативное отделение, где находятся неизлечимо больные дети, которые обречены. Но ребенок по дороге «ухудшился», посинел — и все-таки его реанимировали. Конечно, этому мальчику помочь нельзя. Он обречен.
Господи, думаю я, зачем надо было рожать такого ребенка? Как могли врачи проглядеть жуткую патологию, которая является безусловным показанием для прерывания беременности? Все оказалось сложнее и драматичнее.
Это была двойня. Один ребенок здоровый, а второй — вот такой. Не сделали медицинский аборт, потому что нельзя было ставить под угрозу жизнь брата…
В Одессе мальчик с аномалией развития мозга прожил целый год. У него диагностировали недоразвитие теменных костей, через дефекты просвечивал головной мозг. Мать отказалась от ребенка в роддоме, но малыша забрала его тетя, которая окружила любовью и заботой. Волонтеры из разных стран переводили деньги на уход и собирали на операцию по реконструкции черепа, которую планировали сделать в Сингапуре.
Больных детей порой любят сильнее, чем здоровых. И нет больше подвига, чем родительская забота о ребенке-инвалиде. Для них он все равно самый лучший.
Врачи научились корректировать природу. И в большинстве случаев, наверное, это правильно. У некоторых пар это единственная возможность стать родителями. И они потом столько вкладывают в свою кровиночку, что даже врачи изумляются: «Как вам это удалось?!» Опыт медиков говорил о том, что ребенок будет глубоким инвалидом-растением, а он улыбается маме и что-то лопочет на своем языке.
В России так: раз родился, значит, должен жить.
В Америке тоже спасают глубоко недоношенных детей, но только после информированного согласия родителей. А в Англии подход иной.
Там действует закон, в котором четко прописан другой алгоритм выхаживания. Главное: экстремально недоношенных детей, родившихся в период с 22-й до 26-й недели беременности, лечат консервативно, не применяя никаких агрессивных реанимационных мероприятий. Это выжидательная тактика. Выживет — хорошо, не выживет — не судьба.
Если малышу хватило силенок на преодоление, за него примутся по-взрослому. В ход пойдет тяжелая артиллерия. Тут уже вступят в бой все достижения медицины. И еще: родителей в обязательном порядке ознакомят со всеми последствиями, которые связаны с дальнейшей жизнью этого ребенка. Когда папа с мамой готовы на все и умоляют спасти малыша любой ценой — его, конечно, откачают.
Ну, не пошла мама на УЗИ, не захотела делать положенные тесты и произвела на свет нежизнеспособное потомство. Чтобы диагностировать у ребенка генетическую мутацию, которая приводит к тяжелым нарушениям, достаточно порой провести скрининг еще в утробе матери.
Например, смертность при синдроме Эдвардса на первом году составляет около 90%, причем мальчики живут меньше девочек. До взрослого состояния дотягивают лишь единицы. Чаще всего дети с синдромом Эдвардса умирают от удушья, пневмонии, сердечно-сосудистой недостаточности или кишечной непроходимости — осложнений, вызванных врожденными пороками развития.
Даже когда родители просят не выхаживать малыша с тяжелой патологией, медики все равно обязаны его вытаскивать. В Российской Федерации закона об эвтаназии нет. А неоказание помощи у нас расценивается именно так.
Более 80% детей с синдромом Патау умирают в течение первого месяца жизни. У них нет практически ни одной системы организма, на которой не отразился бы дефект. Врачи прекрасно это знают, но все равно оперируют. Знакомый доктор мне рассказал про мальчика, родившегося с таким синдромом. Ему сделали сложную операцию на сердце, после которой он прожил всего один день…